за всю свою не такую уж долгую жизнь, осознал - никто и не откликнется. Его
бросили.
- Люди... - еще раз каркнул он сорванным голосом в полнейшем отчаянии,
зная, что ответа не получит. Но он не хотел умирать, как он не хотел
умирать, Господи...
- Господи...- повторил он и страшным усилием заставил свое огромное
тело, все в коросте от грязи и гноя, подняться на ноги. Его мотало из
стороны в сторону, но чудовищная жажда жизни, самое сильное и самое
неосознанное из чувств, вело его вперед.
- Господи, помоги! - воззвал он. Господня ли сила, либо чудовищная сила
отчаяния помогла ему оторвать косяк от двери, а потом ударить по ней. Мечом
он владел плохо, стрелять не умел, зато бить, ломать, крушить - это было ему
привычно. Дверь выпала наружу, и он, увлеченный силой инерции, выпал в
коридор вслед за ней. И в самом деле оказался в пекле.
---
В морозном воздухе ощутимо тянуло дымком.
- Что-то поздно поля выжигать, - сказал один из королевских ратников.
- Может, лотаринги деревни жгут?
- Испугался? - хмыкнул предводитель отряда. - Бодин где-то в той
стороне. Король велел доставить в Компендий одного этого Авеля, значит, все
остальное будет нам...
Тут вернулся разведчик и доложил, что впереди на дороге обнаружена
засека, но лотарингов нигде не видать.
Командир смачно выругался и веле двигать вперед в полной боевой
готовности. Дорога за ближайшим поворотом и вправду оказалась перегорожена.
У завала сидели два зверовидных мужика и увлеченно жевали мякинный хлеб.
Никаких активных действий при виде подъезжающих франков они не
предпринимали.
- Мужичье! - заорал предводитель отряда. - А ну, разобрать завал!
- Разобрать, конечно, можно, - сказал старший из мужиков, отрываясь от
краюхи. - И поезжайте себе с Богом, ежели, конечно. жизнь не дорога...
- Лотарингами, быдло, пугаешь? Били мы их в любом бою и будем бить!
=- А там нет лотарингов, - сообщил младший. - Там никого нет. Черная
смерть...
По королевскому отряду, не страшившемуся никакого живого врага, прошел
ропот ужаса.
- Чума?
- А, почитай что чума. Черная оспа, - охотно делились известиями
мужики. - Целые деревни вымирают. Да что деревни! Замки, монастыри... И по
приказу его милости маркграфа все места, где зараза, выжигают. А мы, значит,
при дороге сидим, упреждаем...
- А что Бодин? - спросил предводитель отряда. Для очистки совести
спросил. Понимал, что если и захочет даже, никого из своих людей в этот
Бодин не загонит.
- Что Бодин? Люди его милости маркграфа и поджигали. Хорошо горел! -
оживленно заметил младший. Очевидно, зрелище горящего баронского замка
оставило у него самые приятные воспоминания. - Вымерли все в вашем Бодине.
Никого не осталось.
- Ладно, поворачивай! - предводитель махнул рукой. Страшновато,
конечно, будет сознаться перед королем в неудаче, но тут уж он не виноват.
Король предполагает, а Бог располагает.
На обратном пути они услышали приближающийся из-за деревьев хруст
валежника. Ни один враг не стал бы ходить столь неосторожно, а друзей в этих
краях у них не было.
"Лось или оголодавший кабан", - подумал предводитель отряда и кивнул
ближайшему стрелку. Тот уже накладывал стрелу на тетиву, когда на дорогу
выползло... они вначале даже не могли определить, что это такое.
- Поесть, - жалобно простонало существо, протягивая к ним трясущиеся
руки. - Поесть дайте...
Дружинники во все глаза таращились на скорченные на дороге человеческие
обломки.
- Не бойтесь, - произнесли эти обломки, - я не заразный... Я переболел
уже...
- И в самом деле, - сказал один из воинов, - свежие - это не язвы на
нем, это ожоги...
Предводитель сглотнул и спросил:
- Ты кто такой?
- Авель, - выдохнул тот и ткнулся лицом в дорожную грязь.
- "Влеки меня, мы побежим за тобою; - царь ввел меня в чертоги свои, -
будем мы восхищаться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино;
достойно любят тебя! - читала Азарика. - Дщери Иерусалимские! черна я, но
красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы. Не смотрите на меня,
что я смугла, ибо солнце опалило меня..."
Она отодвинула книгу. Интересно, фортунат нарочно оставил сегодня
Библию открытой именно на этой странице? Она оглянулась. Рядом Нантосвельта
сидела за пяльцами. Склонив голову к плечу, Азарика посмотрела, как та
увлеченно орудует иголкой. Сама Азарика прекрасно умела шить, но в чисто
прикладных целях, поскольку во времена ее отшельничества и последующих
скитаний ей приходилось починять и латать одежду троих мужчин, с которыми
была связана ее жизнь - отца, Фортуната и Эда. Премудрости же рукоделия
оставались ей чужды.
Вошла служанка и прощебетала ( "Когда они выучатся говорить
человеческим голосом?" - подумала Азарика) и сообщила о визите начальника ее
личной королевской охраны. А тот, в свою очередь, доложил, что в
распоряжение ее королевского величества доставлен человек по имени Авель.
- Та-ак, - сказала королева. - Давайте его сюда.
Опустила голову, чтобы скрыть усмешку. Все школьные счета между ними
давно уже были сведены, но сейчас ей непременно хотелось сказать Авелю
какую-нибудь колкость. Правда, вряд ли до него дойдет... так и надо
выразиться подоходчивее!
В дверях послышались шаги - тяжелые, шаркающие. Азарика подняла голову.
И замерла. В первое мгновение ей показалось, что произошло какое-то
недоразумение - она не ззнала этого человека. И только потом...
Нантосвельта сдавленно взвизгнула. И правда - облик вошедшего был
ужасен. Рябое лицо было сплошь покрыто свежими багровыми рубцами и шрамами.
Ни волос, ни бровей, ни ресниц у него не было - начисто сгорели. А главное -
он был худой. Отощавший Авель, это и в самом диком кошмаре не приснится!
Азарика вцепилась в подлокотники кресла. Высокий человек в грубой хламиде
опустился на колени и пополз к ей. Ей пришло в голову - она не узнала его, а
он-то ее узнает? Кого он видит в ней - бывшего собрата по школе и дворцовой
гвардии или королеву Нейстрии? Может быть, от того, что с ним случилось, он
вообще помешался?
Он подполз ближе. Она увидела его глаза, и это было хуже всего. У Авеля
не могло быть таких глаз! У Авеля были тупые, сонные гляделки, загоравшиеся
только при виде жратвы, а эти...
- Озрик... - тихо произнес изуродованный человек на коленях.
Королева протянула руку и коснулась облысевшей головы - осторожно,
чтобы не причинить боли.
И тогда Горнульф из Стампаниссы, прозываемый Авель, заплакал.
Милосердный Фортунату взял Авеля под свое попечение. Впрочем, он и
бездомного пса пожалел бы, не только ученика, пусть и самого нерадивого из
всех, что у него бывали. Под его руководством Авель готовился к пострижению.
Он твердо уверился, что раз Господь избавил его от язвы смертной и пещи
огненной, то оставшуюся жизнь он обязан посвятить Ему. Господня ли помощь
была тому причастна или несокрушимое здоровье бывшего палатина, однако чин
ангельский, от которого Авель дважды давал деру, готов было осенить его. Три
раза судьбу не искушают. На глаза Азарике он показывался редко - был занят.
О своих злоключениях после побега из Парижа он ей поведал, но у него хватило
ума не рассказывать о своей дурацкой связи с Рикардой ( хотя Азарика, скорее
всего, пожалела бы его - ведь в этой истории он был пострадавшей стороной ),
Фортунат же тайны исповеди не раскрывал.
Зато Фортунат сообщил ей нечто совершенно невероятное: Авель учился
читать! Со страшным, правда, скрипом, но то, чего монахи не могли от него
добиться ни ежедневной поркой, ни содержанием на хлебе и воде, ныне
медленно, но верно продвигалось само собой.
События за пределами Компендия тоже шли чередом. В марте из-за
внезапного паводка военные действия за Реймсом были приостановлены.
Воспользовавшись этой передышкой, Эд вырвался в Компендий повидаться с
женой. Кого-нибудь другого попрекнули бы за подобное небрежение своими
королевскими обязанностями, но знавшие Эда отлично понимали - он не оставил
бы войска, если бы Нейстрии действительно грозила опасность. К тому же при
королевской армии, стоявшей на Эне, оставался Альберик Верринский. Так что
появление Эда вызвало больше радости, чем страха. Правда, самого Эда ожидало
некоторое разочарование - он не услышал чаемого известия о беременности
королевы. Но этого было недостаточно, чтобы омрачить радость встречи.
Хотя эти несколько дней, что выпали им после трехмесячной разлуки,
супруги почти не расставались, у Эда нашлось время и для своего духовного
отца. Тогда-то Фортунат и поведал ему об испытаниях, постигших Авеля, и
переломе в судьбе бывшего школяра и бывшего же палатина.
- Господи всемилостивый, как меняются люди, - вздыхал он, забыв, что
уже говорил Эду об этом. На что Эд ответил, как и прежде:
- Ты один неизменен в этом мире. - И добавил: - Может, если бы я
переболел черной оспой, тоже бы обучился грамоте.
Фортунат осенил себя крестным знамением. Ему эта шутка не понравилась.
Он знал, что Эд не испытывает присущего всему военному сословию презрения к
образованию и не получил оного не по лени или скудоумию, но исключительно в
силу жизненных обстоятельств. И все равно, не понравилась ему эта шутка.
После Пасхи Авель принял постриг - ведь послушание он отбыл уже
давно, - и перебрался в аббатство святого Медарда, что на окраине Лаона.
Приор Габунд, зная, что этому монаху покровительствует королевская чета,
принял его весьма радушно и самолично провел по монастырскому подворью.
- Обитель наша, брат Горнульф, хвала Господу, не бедствует, -
повествовал он. - Вот справа от храма - дермиторий и поварня. Слева же -
кузня и скотные дворы. А прямо перед тобой - лечебница для увечных воинов,
которых мы здесь содержим...
В прежние времена Авель бы сразу устремился в кухню. Однако сейчас он
просто стоял и смотрел.
- Здорово, Авель! - крикнул кто-то. Авель вздрогнул. Голос показался
ему смутно знаком. Он присмотрелся. Невдалеке обретался человек на костылях.
- Наслышан я о тебе от братьев, что в Компендий ходят, - заявил он. - И
вот стою здесь, таращусь и глазам поверить не могу - ты ли это, такой тощий
да рябой?
Он был ровесником Авелю - чуть больше двадцати, крепок, недурен собой,
вот только ноги ниже колен у него болтались, как неживые.
- Смиреннее себя надо вести, Фридеберт, сын мой, - укорил его приор. -
Не в кабаке все-таки и не в казарме.
Тот лишь усмехнулся в бороду. Тут Авель его и признал.
- Простите, отец мой, - сказал он. - Я знаю этого человека.
Приор, сообразив, что у него назрели какие-то неотложные дела, поспешил
ретироваться. Авель подошел к калеке.
- Привет, Фарисей.
- Я теперь Фридеберт. Как от рожденья звали.
- Так ведь и я теперь Горнульф - и в крещении, и в монашестве...
- Извини, обнять тебя не могу - костыли выпущу - свалюсь.
- Ты здесь монах?
- Нет. Ты же знаешь - калек не постригают. Я, - он снова усмехнулся, -
увечный воин.
- Я думал, тебя убили...
- Я тоже вначале думал, что убили...
- Где ж это тебя?
- При Барсучьем Горбу... не помнишь? - Склонив голову, он искоса
посмотрел на монаха. - Да, здорово нас жизнь разбросала. Были мы все вместе.
А теперь одни короны носят, королевские либо графские, другие - рясы, как ты
и Протей...
- Протей умер, - машинально пробормотал Авель. Ему об этом сказал
Фортунат, не уточнив, правда, как тот умер.
- ...а третьи в земле сырой, как Иов, бедняга... и Протей, значит. А я
вот - здесь.
- Что ж ты к себе в поместье не уехал?
Фарисей расхохотался.
- Дураком ты был, брат школяр, таким и остался. Какое у меня поместье?
Я же из безземельных. Потому в монастырскую школу и подался, что другого
пути не было. А как мы все в графскую дружину попали - обрадовался. Наживу,
думал, мечом лен себе, титул, замок... Вот и нажил - пару костылей.
- Как же это ты... - пробормотал Авель.
- А вот так. Пока служил, и у самого слуги были. А как обезножел, так
разбежались и порастаскали, что могли. Остался я таким же нищим, как в
начале был. И даже хуже - тогда хоть ноги были целы. Поначалу сильно
бедствовал, даже побирался, а потом сюда прибрел. Приняли. Здесь жить не так
уж плохо. Не голодаем. Король нам покровительствует, а королева - в
особенности. И в самом деле - он пожал плечами, - что ей не помочь старым
товарищам по оружию?
Уродливое лицо Авеля побагровело под оспинами:
- Ты про королеву... дурного не моги!
- А что я дурного сказал? Все к тому же - одним повезло, другим - нет.
Так о чем я... Значит, живу я здесь не голодно, песен дурацких играть не
заставляют, Фарисеем никто не обзывает... Но ты можешь звать. Ладно, стоять
долго мне тяжело. Пошли на поварню, посидим, перехватим чего-нибудь...
- Пошли. Только я есть не хочу. Я лучше тебя послушаю.
- Ты не хочешь есть? - Фарисей едва не выронил костыли. - Конец света!
По пути монах спросил калеку:
- А может... это... попросить каноника Фортуната? Он слово замолвит
перед королевой, она - перед королем... и дадут тебе лен в самом деле...
Фарисей сделал движение, словно хотел махнуть рукой - только руки у
него были заняты.
- Зачем? Земля нужна, когда семья есть... или будет. А для меня
жениться все равно, что военная служба - заказана. Кому я нужен, безногий?
Пусть уж так. Вот ты бы еще мог - хоть и с рябой рожей. И мечом помахать, и
жениться.
- Нет. Я теперь - смиренный слуга Господень.
- Ладно, смиренный слуга... Поварня - вон там.
- Проклята гордость от века
Горше, чем горькая горечь.
В темной душе ни просвета
Те, кто познал тебя, гордость.
Крокодавл пел, и даже его неописуемый голос не мог убить странной
красоты мелодии. Вернее сказать, не пел он, а напевал, сидя на пороге
королевского шатра. Напевал и затачивал кинжал о подошву сапога.
- Ангел им путь преграждает
В горнюю божью обитель.
Только к смиренным склоняет
Слух наш Предвечный Родитель.
Стражник, стоявший рядом, знал, конечно, что этот шут - на королевской
службе. Иначе не преминул бы прогнать от палатки урода с кинжалом в руках.
Да и что за кинжальчик - короткий, деревянная рукоять без гарды - так,
игрушка... Стражник понятия не имел, насколько опасна может быть такая
игрушка в опытных руках.
- Ждать до суда нам недолго,
Кротким - уделом награда.
Боже, прости меня, волка,
А не простишь - и не надо.
- Ни разу не слыхал этой песни, - сказал Эд, вырастая за его спиной. -
Сам сочинил?
- Как можно? - Если бродячий комедиант и умел смущаться, по роже его
это было совершенно незаметно. Только поспешное движение, которым он
запихнул кинжал в сапог, несколько выдавало его. - Как можно! Такую песню...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг