каймановых, и грифовых, иловых, мускусных, и горбатых, кожистых,
змеешейных. Но разве могла сравниться с ними и по повадкам, и по одному
лишь размеру мио-лания - длина ее была почти пять локтей - редкая порода
черепахи, пойманная Армоном.
- Ну-ка, дружище, - сказал Тарази, настраиваясь на шутливый лад, - не
пора ли вылезать из этой клоаки? - И легко так подтолкнул черепаху, помогая
ей освободить ногу.
Фыркая, черепаха слегка наклонилась, обнажив свой гладкий, покрытый
еле заметным пушком, сальный, сытый живот, и вытянула лапу.
Затем и голову подняла, стряхивая с нес грязь, и с тоской глянула на
Тарази прищуренными глазами, желая запомнить своего добродея. Но, вид-но,
не до конца разглядев его, снова уставилась на Тарази тусклым, неживым
глазом, заставив нашего путешественника съежиться от неприятного ощущения.
- Ну, довольно разглядывать, - поторопил ее Тарази. - Пока не
стемнело, мы должны уехать. - Вторую половину фразы сказал он громко, чтобы
и горожане услышали, ибо был он уверен, что, спрятавшись где-нибудь
поблизости в гроте, они наблюдают за каждым его движением.
Но странно, черепаха медлила, нюхала воду и снова, в который раз,
близорукими глазами всматривалась в Тарази. И так продолжалось бы
бесконечно, если бы Тарази в сердцах не прикрикнул на нее, не выругал, не
обозвал "ползучей костяной чашкой, полной потрохов".
Черепаха опасливо высунула голову из панциря и огляделась, желая
убедиться, что ничто ей не угрожает, затем с трудом поднялась на лапы и
вылезла, посапывая, из болота.
- Вижу, тебя так напугали! - воскликнул Тарази и посмотрел по
сторонам. - Господин Фаррух!
В ответ послышался шепот, бормотанье, будто советовались, принимая
трудное решение.
- Выходите же наконец! - в нетерпении позвал Тарази. - Мне надо
расплатиться за ночлег... я уезжаю... - И посмотрел, желая проследить,
откуда появится Фаррух, но так и не смог увидеть, ибо слуга уже шел к нему,
неизвестно зачем прихватив ведро. Был он мертвецки бледен и не спускал глаз
с черепахи, словно ждал нападения.
Остановившись шагах в десяти от Тарази, Фаррух поставил ведро на
землю, давая понять, что он и шага больше не сделает, даже под угрозой
смерти.
Тарази глянул на его деланно-стыдливую позу, в которой было столько
притворства, и не сдержался, съязвил:
- А ведь могли для храбрости прийти с дружками, которые притаились в
гроте...
Фаррух, вместо ответа, вдруг отбежал еще на несколько шагов и стал
там, опустив бегающие глазки. Не Фаррух со своим притворством удивил
Тарази, а черепаха, которая, едва увидев слугу, тут же в страхе зарылась
опять в яме.
Тарази стоял в растерянности: что могло ее так напугать? Ведь не
лошадь же, спокойно поедающая травку на краю пустыря.
"Может, бросили в нее камень из грота?" - подумал Тарази, не находя
другого объяснения, и крикнул:
- Эй вы, смельчаки в гроте! Если будете мне мешать, я оставлю вам в
подарок черепаху и уеду!
Шептали на сей раз растерянными голосами, думали, видимо, как
объяснить Тарази, что, наоборот, все они с трепетом ждут, когда же наконец
увезет он черепаху, с благоговением молятся за него.
- Вылезай! - Тарази в сердцах ударил черепаху тростью по панцирю, и
раздался такой звук, будто была черепаха полая изнутри, без тела.
Бедняга нехотя высунула голову из воды, но, увидев Фарруха, снова
зарылась в грязь.
В недоумении Тарази смотрел на Фарруха, хотя несчастный слуга боялся
поднять глаза и стоял по-прежнему в покорной позе, опустив голову. Тарази
же припоминал жесты Фарруха, его манеру говорить и думал: нет ли между
Фаррухом и черепахой какой-то связи? Ведь не зря же появление слуги привело
ее в такое смятение. Наш тестудолог верил в такие скрытые, интуитивные
связи и знал, что в одном роду вместе с человеком может появиться и
неудачный его слепок в облике черепахи или варана.
- Что напугало тебя в этом человеке? - наклонился Тарази над
черепахой. - Ведь он только и способен притворяться, чтобы вызвать
жалость...
Черепаха еще глубже прижалась животом ко дну, и Тарази знаком велел
Фарруху убираться вон, что слуга с удовольствием и сделал.
Черепаха фыркнула, вылезая из воды, и отряхнулась, - видно, ей самой
уже не терпелось выйти поскорее на сушу. Купол ее панциря, изогнутый книзу,
на округлении живота, светло-коричневый, с глубокими черными бороздками,
был похож на перламутровые чашки. Чешуйчатые, толстые лапы она могла
защитить, только подобрав под себя, голову, как и все ее сородичи, прятала,
втянув в панцирь, - словом, ничего в ней необычного, разве что только
длина... Хотя Тарази тут же вспомнил о том, что писал ему Ар-мон: какие-то
странники рассказывали молодому тестудологу, что на острове была поймана
слоновая черепаха. По описанию Армона, была очень похожа на ту, что
смотрела сейчас, не мигая, на Тарази.
Но ведь не могла же слоновая черепаха проползти так далеко, от острова
- через море - в пустыню? А впрочем, кто знает? И здесь некогда было море с
островами, плескалась вода, собирая мокрый песок на берегу, и, может,
черепаха эта одна из тех, что не ушли отсюда, а научились жить на суше?
- Ну, пора, пора! - вдруг спохватился и заторопился наш путешественник
- и добавил, уверенный, что Фаррух его слышит: - На постоялый двор мы не
вернемся. В Оруз, к Армону! А ночь мы проведем в Муз-тепе [Муз-тепе -
соляной холм], греясь в теплых соляных парах...
Тарази свистнул, лошадь в ответ заржала и прискакала к хозяину,
дорожный мешок которого был незаметно прикрашен Фаррухом к седлу.
В путь! Но не успел Тарази вскочить на лошадь, как услышал крик.
"Что за черт?" - с неприязнью подумал он, видя, как через весь пустырь
бежит к нему, выкрикивая что-то, мужчина в ватнике, размахивая свирепо
плетью.
Тарази, не вынимая ноги со стремени, ждал и удивился тому, что
черепаха, так панически бежавшая от Фарруха, даже не глянула в сторону
незнакомца.
Бежавший, средних лет мужчина, весь потный, со взъерошенной бородой,
остановился как вкопанный у самой морды лошади, лошадь невольно обнюхала
его и брезгливо отвела ноздри. Мужчина же от волнения долго не мог начать,
хотя и открывал рот и очень старался.
- Я - Кумыш, клянусь всеми святыми! - выговорил он наконец с акцентом
горца. - Вы, я вижу, уезжаете, а кто мне вернет долг?
Что-то трогательное было в этом человеке, должно быть, то, что он
слишком сильно переживал, боясь оказаться ложно понятым.
- Вы, верно, обознались? - улыбнулся Тарази и предупредительно
наклонился к нему, чтобы лучше слышать.
- Это же Али-Ташбаккол! [Ташбаккол - лавочник, мелкий торговец] -
закричал Кумыш, показывая плетью в сторону черепахи, мирно стоящей рядом с
лошадью. - Мне сказали, что теперь он ваш раб... слуга. - Кумыш запнулся,
не находя точного сравнения, ибо даже он, ослепленный яростью, понимал, что
называть черепаху слугой не совсем убедительно. - Словом, он теперь ваша
собственность, и будьте добры, верните мой долг... Я всем объяснял, когда
толпа пыталась его поймать, но меня прогнали, - говорил он торопливо, желая
скорее высказаться, пока его снова не прогнали, - Он у нас в деревне, в
лавке, всех обвешивал, обкрадывал, безбожник, и мы прокляли его... Не было
семьи, где бы не желали, чтобы аллах покарал его... А он мне задолжал
десять монет золотом... Я уезжал в горы к брату, а когда вернулся, мне
говорят: радуйся, господь услышал нас и превратил Ташбаккола в черепаху. И
я вижу - он и впрямь ташбокка [Ташбокка- черепаха, производное от:
ташбаккол]...
Тарази продолжал с улыбкой смотреть на Кумыша, не зная, как ему
возразить.
Кумыш помолчал, подождал, но, видя, что Тарази ничем не убедишь, в
сердцах ударил себя в грудь:
- Да как же вы... правоверный мусульманин... и не верите? - И еще
ударил себя по лбу - жест, которым горцы клянутся в честности. - Вы
посмотрите, на что похож ее панцирь?! На чашу весов, которыми плут
обмеривал честных людей! А повадки? Подлые, трусливые, так и норовит
спрятать голову от стыда... Верните мне долг, умоляю! - Кумыш вдруг упал на
колени, протягивая руки в мольбе. - Я столько дней искал его, мошенника!
[Автор использовал здесь мотивы восточной притчи о превращении плутоватого
торговца в черепаху. - Примеч. автора]
Продолжая бить себя в грудь, по лбу, в живот, Кумыш краем глаза с
любопытством поглядывал на черепаху, ожидая, что она чем-нибудь выдаст
себя. Но черепаха бродила вокруг лошади, тянулась к ее хвосту, опускала
морду, чтобы обнюхать ее следы, будто искала что-то.
Тарази пожал плечами, больше ему ничего не оставалось делать, как
крепко натянуть поводья, зная, что сейчас освободят его от назойливого
горца.
И вправду, едва Кумыш вскочил, чтобы броситься за путешественником,
как открылась плита тоннеля - и четыре пары рук, высунувшись из грота,
потянули за собой кричащего, проклинающего свою судьбу Кумыша.
Тарази повернулся в седле и увидел, как черепаха безропотно пошла за
ним. Но шла осторожно - мягкие, вкрадчивые шаги ее не оставляли на мокрой
земле следов.
Тарази хотел было крикнуть Фарруху, сказать на прощание всем, кто
следил за ним, что-нибудь язвительное и путаное, чтобы ломали они потом
свои головы, пытаясь найти смысл в услышанном, но не стал, махнул рукой.
И снова в путь... странствия. За пустырем начиналась дорога, одна из
бесчисленных дорог в пустыне, на которую Тарази ступил без грусти и
сожаления, ибо уделом его была кочевая жизнь, которую он сам себе выбрал.
Черепаха, покорно топающая сзади, остановилась на краю пустыря, чтобы
в последний раз глянуть на город, с которым, видимо, еще что-то
связывало...
Страдальческая морда ее на миг как бы посветлела. Но впереди была
длинная дорога, полная неизвестности. Это испугало ее, и, в отчаянии щипнув
какую-то жесткую траву, она пошла, пожевывая и нелепо расставляя лапы.
Отъехав на большое расстояние, Тарази вдруг опять вспомнил Фарру-ха,
подумал, что так и не расплатился с ним за ночлег. Но, открыв дорожный
мешок, обнаружил, что честным слугой было взято из его кошелька ровно
столько, сколько полагалось за хорошую комнату и корм для лошади...
VI
"Жаль, я забыл сказать ему о главном, - подумал наш путешественник о
Фаррухе. - Не намекнул плуту, что теперь он займет место хозяина на
постоялом дворе. Ведь у пропавшего Бессаза не осталось наследников.
Интересно, как бы вел себя Фаррух? Бормотал бы что-нибудь невнятное,
притворно всплакнул бы, уверяя, что ничего ему не нужно из чужого добра,
лишь бы его почтенный хозяин вернулся живым-невредимым..."
Затем Тарази пристально посмотрел, как плетется за его лошадью
черепаха, и подумал о другом:
"Но какая же все-таки связь между этим толстоногим страдальцем и
Фаррухом - вот загадка! Отчего черепаха была в ужасе, едва увидела
слугу постоялого двора? Уверен, что до этого они ми разу не сталкивались...
Но может, связь родственная? Ведь возможно: природа тянула цепочку рода,
которую завершает Фаррух, а в каком-нибудь седьмом поколении как неудачный
слепок появилась черепаха, троюродный дядя того же Фарруха. Хотя если они
родились из одного древа, то должны были чувствовать друг к Другу влечение?
Черепаха бросилась бы к Фарруху искать защиты от озверевшей толпы... Часто
животные бродят в поисках людей своего рода, а те, не зная об этом, в тоске
молятся изображениям животных или танцуют до припадка, закрыв лица масками
из черепашьих панцирей..."
Тарази ждал, пока черепаха выйдет из-за холмика, затем сделал круг,
осматривая ее со всех сторон и не переставая удивляться своей находке...
Это действительно везение - крупное, видно по всем признакам - умное,
как слон, но не изученное еще тестудологией животное, - такой подарок
природа преподносит ученым раз в сто лет, неизвестно только, для разгадки
тайн или просто в насмешку за тщетность и суетность их помыслов?
Но как бы там ни было, наш путешественник, не лишенный тщеславия, уже
слышал голоса своих коллег-ученых, которые назовут потом животное его
именем - черепаха Тарази.
Но где они, эти отважные коллеги-ученые? Только Тарази и его ученик
Армон из Оруха увлечены тестудологией, все же остальные - от Дамаска до
Бухары - колдуют в дыму и чаду, пытаясь превратить железо в блестящий,
увлекающий, смертельно благородный металл. Тарази, больше чем кто-либо,
отдал алхимии, зато раньше всех понял, что занятие это бесплодное, спорил с
коллегами во дворе эмира бухарского, пытался доказать, но за то, что сеял
смуту в умах ученых и сомнения в душах казнохранителей, был изгнан из
родного города на десять лет, чтобы мог он вернуться уже умудренным,
верующим, не знающим сомнения.
Впрочем, алхимия - идея превращения металлов - и озарила его вдруг,
научила тестудологии - превращению жалких, неразумных животных в приличных
людей, которых можно обучить торговле, военному делу, переписыванию бумаг и
каллиграфии, на худой конец.
Десять лет он скитался... В Дамаске его приняли за соглядатая и
продали греку-лавочнику. Дочь грека Зорбы влюбилась в молчаливого аскета, и
это спасло его - грек однажды утром широко распахнул двери лавки и пинком в
зад прогнал Тарази прочь... В римском соборе, как мы уже говорили, он
обозревал картины с распятым пророком Исой, и его облили сверху помоями -
кара, чтобы мусульманин не входил больше в христианский храм.
Долго он прожил возле ашрама [Ашрам - храм, обитель] и вел беседы с
отшельником. Тарази увлекся учением об аватарах, и они говорили с
отшельником о разных случаях перевоплощения в зависимости от поступков и
деяний человека в предыдущих рождениях. Саму идею перевоплощения Тарази
толковал как закон жизни, форму изменения, приемлемую для всех живых
существ, будь то человек или животное, то есть в голове его зрела всеобщая
формула, которую он как ученый хотел применить в своих исканиях.
Отшельник же эту самую идею толковал уже как человек богобоязненный,
кроткий, не помышляющий дерзнуть на широкие обобщения, а тем более строить
из случаев перевоплощения всеобщий закон жизни. Он говорил лишь об аватарах
одного божества - Вишну, рассказывая о его возрождениях на земле и
появлении среди людей в виде животных - рыбы, черепахи, вепря, льва и
человека, карлика Вамаиа, Кришны, который был одновременно и пастухом, и
принцем, и воином, царевича Рамы, брахмана Па-рашурама, всадника на белом
коне - Калки и, наконец, мудреца-вероучителя Будды...
Тарази старался втолковать отшельнику, что поскольку божество меняет
свою форму, перевоплощаясь, то человеку, изучившему этот порядок
перевоплощений и вычислившему математическую формулу, можно будет
вмешиваться в божественное ремесло и превращать, скажем, вепря в человека
по своему желанию и, наоборот, различными опытами и хирургическими
вмешательствами - в животное...
Отшельник, уже давно подозревавший Тарззи в богохульстве, но всегда
говоривший с ним сдержанно, дружелюбно, ничем не выражая своего
раздражения, вдруг махнул в сторону Тарази в досаде рукой и, повернувшись,
пошел в глубь ашрама. И как был удивлен Тарази и тронут, когда на следующий
день отшельник нашел его возле базара, упал на колени и потянулся к его
сандалиям, чтобы поцеловать на них пыль. Жестом этим он как бы умолял
Тарази простить его за раздражительность и нетерпеливость, которые помешали
ему в спокойном и дружелюбном тоне закончить их вчерашнюю беседу. "Мне,
грешному, еще долго придется учиться сдерживать свои пороки", - добавил
отшельник печально.
В Самарканде у него был брат, служивший в дворцовой гвардии хана
сипахсаларом [Сипахсалар - высший воинский чин], человек обеспеченный,
испытывавший к Тарази сложные чувства, - он и жалел Тарази, называя его
юродивым, неудачником, и стыдился на людях за него, любил отшучиваться:
"Наша покойная матушка рассказывала, что, когда мой братец появлялся на
свет, он не увидел сторону Мекки и отвесил поклон язычникам..." И когда
Тарази, остановившись у него ненадолго, рассказывал о своих индийских
приключениях, брат все время прерывал его, говоря: "Ну довольно, образумься
ты наконец. Ты еще не так стар, за сорокапятилетнего любая богатая вдовушка
пойдет. Поживи хоть немного. Ну чего ты маешься? Чего ищешь? Что тебя режет
пополам, что ты мечешься между верой и неверием?.."
И сестра, к которой он приехал тайком в Бухару - одинокая, хотя и
живущая в достатке старая дева, - о том же. Смотрит на брата, как он ест,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг