виду, хотя в потрепанной одежде он больше походил на нищего бродягу.
Фаррух и Майра, увидев Тарази, спрятались под лестницей и, сколько
Денгиз-хан ни звал их властным жестом, не желали выходить.
- Мой дорогой друг! - бросился к Тарази Денгиз-хан, желая обнять его
так же дружески, как в саду у дворца, но Тарази хмуро отступил на шаг, и
эмир остался стоять с поднятыми руками.
- Не думал снова увидеть вас, да еще в таком экзотическом виде, -
усмехнулся Тарази и дольше всех задержал взгляд на Гольдфингере.
Немец в ответ лишь кашлянул и поправил усы, не желая разговаривать.
Зато Денгиз-хан был словоохотлив, весел, как и в прошлый раз.
- Да, я уже больше не владыка, - сказал он без особого сожаления. - И
мне легко и хорошо. Во мне всегда жила эта бродяжья стихия... Мы бы с вами,
Тарази-хан, жили бы лучше любого эмира, если бы бродяжничали вдвоем...
- А ваши подданные? Они прогнали вас? - озадачился Тарази.
- Если бы так... они сами... В одно прекрасное утро все поднялись и
укатили на повозках - весь город... И случилось это сразу после того, как
вы, мой друг, уехали с черепахой. Вы уехали, а в городе начались болезни.
Кто виноват? Конечно же заколдованная черепаха! Это она принесла все
несчастья! И укатили на своих повозках подальше от этого проклятого места.
Ах, народ... Впрочем, я не стал уговаривать, убеждать. Я смотрел, как они
уезжают, и чувствовал, как во мне просыпается вольный дух бродяжничества...
Я уже хотел было броситься искать вас, Тарази-хан, чтобы бродяжничать
вместе... Но не успел... Сразу же, на другой день, по опустевшему городу,
озираясь жадно, промчался со своей конницей этот дикий Чингисхан... Друг
мой Гольдфингер прибежал ко мне с доспехами... но я не стал... без армии...
Тогда Гольдфингер посоветовал мне переждать в тоннеле... пока Чингисхан не
нагонит мой народ где-нибудь в песках "Барса-кельмеса", чтобы истребить их
всех до единого... в отместку за то, что они оставили меня одного... У
государей, даже смертельно ненавидящих друг друга, есть негласный закон -
полностью, до последнего семени, истреблять народ, покинувший в тяжелый час
своего владыку... А после набега дикарей - вы ведь знаете - просыпается
Господин Песок, поднимает голову, ползет и проглатывает все. Все! Дома,
сады. Мой дворец и, кстати, постоялый двор черепахи - тоже. Все начисто
вылизал шершавым языком Господин Песок. Города, увы, больше нет. Но я
свободен и весел. И езжу по свету со своими друзьями, с Гольдфингером,
Фаррухом и его женой. Она нам варит и стирает. И что нужно бывшему князю? Я
счастлив! И надеюсь, что судья вам все объяснил...
- Да, можете забирать своего подданного, - презрительно глянул на него
Тарази и отвернулся.
Видя, что Тарази уходит, Денгиз-хан хотел было схватить его за руку,
чтобы объясниться до конца, но только Армон и судья слышали, как он
оправдывается:
- Я ведь говорил вам о каре, помните? Эта черепаха покарала и вас, и
город, и судьба возвращает ее опять мне. Неужели и мне как кару? Как будто
мне мало того, что я уже больше не хан, а шут? И сплю с этими плутами в
одной повозке! - И вдруг на радостях, что дело его решилось быстро,
Денгиз-хан запел, направляясь к выходу:
Когда приходит в срок сам Господин Песок Взглянуть на этот мир, смежив
сухие вежды, Не отыскать тогда колодцев и дорог, Засыпаны дома, богатства и
надежды...
Он пел и когда спускался с холма, и вся свита ему подпевала...
IX
Еще три дня Тарази пробыл в Орузе, и они говорили теперь с Армоном о
тех, кого обвиняют в колдовстве.
Армон не был уже столь суетлив и нетерпелив, он будто повзрослел,
пережив неудачу, и сделался более задумчивым, даже спокойным.
- Природа иногда ошибается, - но сама исправляет свои ошибки - это я
понял... - говорил Тарази. - Она очень ревнива и пускает к своим тайнам
только избранных... Когда мы поймем, как же все-таки природа исправляет
свои ошибки, в наших руках будет такая сила... поистине дьявольская...
Какой-нибудь кроткой овце можно будет вернуть ее человеческий облик, а
Денгиз-хана, скажем, превратить в варана...
Разговаривая, они спускались с холма в город - все эти дни неудачливые
тестудологи подолгу бродили по улицам, свободные теперь от дел, гуляли в
толпе, шутили на базаре, вставляя в спор и грубоватое, вольное словечко,
подтрунивая над каким-нибудь торговцем, заломившим дикую цену за свой
товар.
Это было отдушиной, освобождением от горечи неудачи.
Тарази в такие минуты превращался в ребенка, которому разрешили
проказничать. И он проказничал, смешил Армона, когда, скажем, приставал к
какой-нибудь толстой торговке, начиная разговор о ценах на базарах Багдада
и Исфахана, где ему пришлось побывать, и кончая неожиданно утверждением,
что приходится ей дальним родственником.
Бедная торговка поначалу как будто начинала верить в эту несусветную
чушь, ибо, глядя на ее лицо, Тарази безошибочно мог сказать, как выглядели
ее родственники с самого первого колена, сухоруки ли были или с пятнами
песи на коже, Но, видя, что Армон не в силах сдержать смех, она кричала в
бешенстве, придвигая к Тарази тарелку похлебки:
- Так бы и сказал, бродяга, что хочешь поесть бесплатно! К чему
тревожишь сердце бедной женщины?!
Сегодня, когда они бродили по базару, разнесся слух, что приехал цирк,
и торговцы, самые, казалось бы, невозмутимые люди, стали поспешно закрывать
свои лавки, чтобы с толпой зевак броситься к воротам.
Подталкиваемые со всех сторон, Тарази и Армон вышли на площадь перед
базаром, где обычно устраивали зрелища - петушиный бой или ходьбу по
высокому канату.
Но сегодняшнее зрелище, судя по возбуждению зрителей, было не совсем
обычным - толпа спорила, обсуждая что-то, и на устах у всех было:
"говорящая черепаха".
Тарази и Армон догадались, о чем речь, в испорченном настроении молча
приблизились к большой повозке, украшенной разноцветными лентами.
Представление, видно, уже началось. Ибо едва тестудологи встали на удобное
место, как из юрты на повозке вышел сам Гольдфингер в помятом цилиндре и
потертом фраке, с тростью в руке и поклонился публике.
У хмурого и злого немца руки и тело артистично легко изгибались, и
Тарази подумал, что он, должно быть, не новичок в балаганных делах.
- Говорящая черепаха... Но сначала еще два-три не менее интересных
номера! - объявил Гольдфингер и поспешно исчез в юрте.
Несколько секунд из юрты была слышна какая-то возня - вся она
тряслась, как от самума, но вот вышел человек в маске с двумя козьими
рогами.
Хотя маска была сделана наспех и неряшливо, она вполне скрывала лицо
того, кто не хотел, чтобы его узнали.
Человек в маске растерянно стоял перед публикой, вытирая потную шею,
но зрители, всегда по-доброму относящиеся к шутам, рассмеялись дружно,
чтобы подбодрить его.
Когда приходит в срок сам Господин Песок Взглянуть на этот мир, смежив
сухие вежды, Не отыскать тогда колодцев и дорог, Засыпаны дома, богатства и
надежды, - запел он довольно дурным голосом, и никто, кроме наших
тестудологов, уже слышавших эту песенку, так и не понял, что под маской
скрывается сам Денгиз-хан.
Пускай он спит, Песок, ты не буди его. И не вставай вовек ты на пути
его, Ты не кляни его, ты не гневи его, К тебе беда придет, коль разбудить
его. Не найдешь в песке очагов, дорог, Пусть он вечно спит - Господин
Песок...
Зрители, нетерпеливо ожидавшие главный номер - говорящую черепаху, все
же выслушали пение Денгиз-хана, который, пробормотав последние слова, вдруг
сердито, словно проклиная судьбу, махнул рукой и понуро направился к юрте.
И снова юрта покачнулась, будто тот, кто должен был теперь выйти,
отпирался, не хотел, а его насильно заставляли. И опять вышел Гольдфингер,
неся с собой маленький стульчик. По-прежнему угрюмый, с неподвижным лицом
циника, так портившим общее впечатление от спектакля, Гольдфингер сел на
стульчик и начал:
Schlaft, ausgglassene
Kinder da Rommf zu euch
Soldfinger. Ach,
sie FrSume, FrSume...
песенку, услышанную Тарази в саду из уст Денгиз-хана, Гольдфингер пел
на своем родном языке, рассчитывая на эффект, - ведь казалось, что, как
только публика услышит немецкую речь, она тут же захохочет и придет в
восторг от необычного для восточного слуха сочетания звуков...
И вправду номер удался, ибо после первых фраз многие хохотали,
показывая на Гольдфингера пальцами, а те, кто не успел еще оценить прелесть
немецкой речи, должны были обязательно оценить, когда Гольдфингер пропоет
до конца.
Довольный тем, что честно зарабатывает свой хлеб насущный, Гольдфингер
постепенно забыл, где находится и кому поет. Лицо его смягчилось, глаза
подобрели, а голос стал тише и слабее - ведь Гольдфингер уже напевал самому
себе, улетая мысленно в родной город Бриттенбург, где впервые услышал эту
песенку от милых, чумазых детей, дразнивших Гольдфингера, в цилиндре и во
фраке шагавшего утром под дождем к молочнице Зитте, чтобы купить у вдовы
сливок и полюбезничать с ней. Вдова страстнее всех аплодировала
Гольдфингеру, когда тот выступал в туманном, тихом Бриттен-бурге со своим
бродячим цирком, и теперь каждое утро он шел к ней, чтобы, поцеловав ей
ручку, кокетливо выслушать вздохи Зитты.
Ах, Бриттенбург, далекая страна, куда Гольдфингер не мог уже
вернуться, ибо скрывался здесь от либерального немецкого правосудия,
решительно настроенного покарать его за грабеж и убийство вдовы Зитты.
Чувствуя, что не может сдержать слезы, Гольдфингер прервал пение и,
схватив стульчик, побежал в юрту, подгоняемый криками одобрения.
Чувствовалось по нетерпению зрителей, что наступил черед говорящей
черепахи. Но сначала из юрты испуганно выглянул Фаррух, которого вид любой
толпы приводил в ужас, и пропустил вперед Майру.
Майра, вся обвешанная яркими стекляшками, стала перед публикой, как бы
давая возможность полюбоваться собой, затем властным жестом позвала на
помост Фарруха.
Несчастный вышел и долго тянул веревку, наматывая конец на руку, и сам
трюк этот с бесконечно длинной веревкой тоже, видимо, входил как смешной
штрих в общий замысел представления.
Когда веревка была вытянута из юрты, оказалось, что конец ее привязан
к шее черепахи. Видно было, что она и сейчас не хочет показываться публике,
- едва высунув морду, черепаха стала и не пожелала ступить дальше. Но едва
вспомнила она, как угрожал ей Гольдфингер голодной смертью, как бил ее
немец тростью по панцирю и по толстым лапам, сразу засеменила на помост.
Многие из тех, кто собрался на площади, уже видели черепаху на
повозке, когда Абитай гнал к дому, посему особенно не удивились ее
размерам. Все с трепетом ждали, что она скажет.
- Смотрите! - крикнула Майра, показывая на черепаху, и наклонилась над
ней, кокетливо спрашивая: - Поговорим? Вспомним о былом?
Все замерли с открытыми ртами, только Армон не выдержал и подался
вперед, будто хотел побежать на помост, чтобы остановить весь этот балаган.
Но Тарази сжал ему руку и так до конца представления держал Армона властно
и повелительно.
- Расскажи, как мы любили друг друга, - попросила Майра черепаху. -
Как ты обещал жениться на мне... и обманул...
Черепаха, доселе стоявшая как неживая, сердито повела мордой по
сторонам, чтобы увидели все на ее губах презрительную гримасу, и ответила:
- Я был наивен, а ты, плутовка, обманула меня и приехала к негодяю
Фарруху, моему слуге. Я вас всех презираю, и тебя, и Денгиз-хана...
Зрители, после нескольких минут шока, справились наконец с изумлением,
и такой хохот поднялся, так воздух затрясся... Ведь все поверили, наивно
думая, что это заученный черепахой текст, бесхитростный, но житейски
правдивый, такой и должен быть в балаганных пьесах.
Кстати, и сама Майра, и все, кто был в юрте, на это и надеялись, зная
наперед, что даже самые правдивые и сокровенные слова черепахи зритель
воспримет как вымысел, - поэтому не боялись вымогатели разоблачения.
Майра с улыбкой выслушала черепаху, невозмутим был и Фаррух. И только
сама черепаха смутилась. Она надеялась, что толпа поймет, о чем речь,
осудит Майру и всю компанию, если узнает, как жестоко поступили они с
бывшим судьей и хозяином постоялого двора, - думала она об этом еще до
выхода на помост, хотя была готова и к тому, что за такое откровение немец
обязательно пройдется тростью по ее спине.
Черепаха, справившись со смущением, хотела крикнуть в толпу, сказать,
что она не лжет, но подумала, что здесь даже человек с нормальным обликом
ничего не докажет, ну а черепахе и подавно не поверят, ибо те, кто готов
платить, уже заранее приготовились к забавному представлению...
- Скажи, как ты смогла сделать дыру в стене, чтобы убежать из дома? -
поглаживая черепаху по панцирю, задал свой вопрос Фаррух.
Но черепаха опустила моду, прижав ее к сырым доскам, уже своим видом
подчеркивая нежелание говорить больше.
- Ладно, - начал выходить из положения Фаррух, - на сегодня хватит.
.Если ты сразу расскажешь все, чему тебя учили, завтра никто не захочет
прийти сюда. Мы разоримся...
- Пусть говорит! - закричали из толпы. - Говори, черепаха!
Эти два-три голоса потянули за собой гул толпы, которая требовала,
умоляла, угрожала:
- Ну, еще несколько слов, черепашенька, черепуленька, черепашище... Но
черепаху уже увели в юрту, и Майра переждала, пока утихнут крики, и
прыгнула вниз, чтобы пройти по кругу с чашкой. И каждый добросовестно
бросал в чашку монету, слыша от Майры: "На яйца ей, на змей, бедняжке..." И
только трое не заплатили за представление - Тарази, Армон и Кумыш, тот
самый горец, которого встретил однажды наш тестудолог на пустыре, во
владениях Денгиз-хана.
Видя, что Майра приближается к ним с чашкой по кругу, Тарази и Армон
повернулись и ушли с площади. Кумыш же сразу пробрался к Майре, чтобы
смотреть, кто сколько бросает, и подсчитывать.
Кумыш был пайщиком этой компании. Еще задолго до первого представления
он узнал, что где-то за городом Гольдфингер готовит цирк, самым доходным
номером которого будет номер с говорящей черепахой.
Упрямый горец все же нашел Гольдфингера, чтобы потребовать у владельца
черепахи долги. И слово в слово, как рассказывал он когда-то Тарази, Кумыш
повторил Гольдфингеру историю того, как пропал у них в деревне торговец,
который задолжал ему кругленькую сумму.
- Вы что, не верите? - кричал Кумыш и бил себя в грудь. - Посмотрите,
на что похож ее панцирь? На чашу весов. А повадки? Трусливые, подлые, так и
хочет спрятать морду от стыда!
- Да что ты мелешь? - толкнул его в шею ГолЬдфингер, боясь, как бы
незнакомец не помешал его предприятию.
Вместе с Фаррухом прогнали они назойливого Кумыша до самых городских
ворот, но под вечер Кумыш снова выглянул из-за юрты шутов.
- Смотрите! - закричал он, размахивая какой-то бумагой. - Я все
подробно написал судье. Лучше решим все мирно. - И на всякий случай
приготовился к бегству.
- Ну, что с ним делать? - взмолился Гольдфингер, толкая в бок спящего
Денгиз-хана. - Он может все испортить...
- Пусть черепаха сама ему объяснит, - умно решил Денгиз-хан, не видя
из-за перегородки, что черепаха, слышавшая весь этот разговор, зловеще
улыбнулась.
- Объясни ему, что ты никакой не торговец! - пнул ее по панцирю
Гольдфингер, думая, что сейчас все благополучно решится.
Кумыш опустился на колени перед черепахой и умоляюще протянул к ней
руки:
- Ну, скажи, земляк, не соври, ты ведь Али-Тошбаккол? А я Кумыш,
ей-богу, помнишь? Мы по пятницам с тобой чай пили, сидя на валуне возле
твоей лавки, и меня скорпион ужалил... Признайся, тебе ведь все равно не
платить. Я бы простил долги, но ведь шуты зарабатывают на тебе, земляк... А
мне тебя до смерти жаль...
- Да, я Али-Тошбаккол, - криво усмехнулась черепаха.
- Ну, слышите?! - вскочил Кумыш, быстро справившись с изумлением. - Я
ведь сразу догадался, что он - Али-Тошбаккол. Так что давайте мирно... Без
судьи...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг