Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
саблей, решительно настроенный не пускать к дому постороннего.
     - Это  же Асадулла... тот самый аскет! - воскликнул Армон. - Помните, я
рассказывал,  он  двое  суток  прождал вашего приезда за городом? Все равно,
говорит,  встречусь  с Тарази-ханом - и пусть не ждет от меня снисхождения в
споре...
     - Что  ж...  пустите,  -  сказал  Тарази,  почувствовав  вдруг,  что не
хватает  ему  кого-нибудь  постороннего,  нового  лица,  с которым он мог бы
просто  потолковать,  даже  поспорить  -  и забыться, не думать о черепахе и
Бессазе, иначе с ума можно сойти...
     - Пропусти,  Абитай!  -  крикнул стражу Армон в тот самый момент, когда
страж уже нагнал аскета и чуть не схватил его за подол.
     Абитай  остановился,  сконфуженный,  и,  смахнув  пот  со лба, бросился
догонять Бессаза, ответив на ходу:
     - Слушаю и повинуюсь!
     Аскет  же  от  неожиданности  подпрыгнул  на  левой ноге и, порывшись в
своем узелке, запустил вслед Абитаю еще одну луковицу, пробормотав:
     - Давно  бы  так...  послушание  и  повиновение  украшает слугу... - И,
успокоившись,  сделавшись  вдруг  важным, медленными шажками пошел к навесу,
под которым ждали его Тарази и Армон.
     Тарази  внимательно  всматривался  в  Асадуллу, но не потому, что хотел
заранее  предугадать  по его виду или походке, какой он спорщик, сильный ли,
способный  ли  посрамить  его  перед  Армоном,  - это его мало интересовало.
Просто  ему  действительно было интересно и радостно видеть еще кого-то, кто
поднялся  сюда, - то маленькое общество, которое окружало его изо дня в день
уже несколько месяцев, и надоело ему, и временами раздражало.
     Правда,  в  первое  время  на  холм поднималось еще одно лицо, которому
разрешалось  не  только  подходить  к  дому, но заходить вовнутрь, - невеста
Армона,  -  но  она всегда смущенно ждала молодого тестудолога возле валуна.
Как  и  отец  Армона, она, должно быть, не одобряла занятия жениха, и Тарази
это  понял  по  ее  укоризненному  взгляду, брошенному как-то в его сторону.
Теперь  же,  когда  не  было  горячки  и  волнений  с  черепахой, девушка не
появлялась  здесь, Армон сам часто уходил с вечера в город, и Тарази заранее
напоминал ему об этом шутливым тоном:
     - Молодой  человек,  нам  уже  тесно  мыслить  вдвоем под одной крышей.
Будьте добры, переночуйте сегодня в городе...
     И  так всегда - Тарази убегал от людей, чтобы пожить в одиночестве, но,
живя  без  человеческого  общения,  тосковал,  раздражался  и с любопытством
всматривался  в  первого  попавшегося  на  дороге, будто не верил, что снова
встретил  человека. С таким же любопытством смотрел он сейчас и на забавного
аскета Асадуллу.
     - Хвала  любознательному  и  неутомимому!  - с этими словами, несколько
комично поклонившись, предстал перед ним Асадулла.
     - Прошу  вас  в  дом,  - пригласил его Тарази, но аскет замахал руками,
запротестовал и подпрыгнул на правой ноге.
     - Нет,   нет!   Позвольте,   Тарази-хан,  сразу  приступить...  я  хочу
попросить,  чтобы  вы  уделили  час  или другой несчастному, голова которого
забита   куцыми   мыслишками...  А  поскольку  возможен  спор,  то  истинный
мусульманин  никогда  не  позволит  себе  вести его ни за стенами, ни внутри
города  -  поэтому  я  прождал вас столько за крепостью, Армон-хан свидетель
моего  усердия, - ни тем более внутри маленького дома. Спор должен вестись в
пустыне,  друг  против  друга на барханах. Или хотя бы - Асадулла придирчиво
посмотрел  вокруг, - прямо здесь, на открытом воздухе. Чтобы солнце касалось
своими лучами макушки головы... Вы согласны?
     - Согласен,  -  торопливо  ответил  Тарази,  ибо  все,  что  он  сейчас
услышал, показалось забавным, живым, комичным.
     - И  я  -  с усердием и благодарностью! - воскликнул Асадулла и сел там
же,  где  стоял,  -  на  ровной  площадке  -  каменистой и твердой, - и стал
развязывать узелок.
     Тарази  и  Армон,  переглянувшись,  тоже  пристроились на теплых камнях
полукругом,  молча  наблюдая,  как  аскет  вынимал  из узелка черную редьку,
потом  большую  белую  луковицу, небольшую тыкву и красную свеклу, несколько
орехов  и  кусочек  каменной  соли - и разложил все это на то место, где дул
ветерок,  но  есть,  естественно,  не стал и хозяевам не предложил, - видно,
просто боялся, что все это сгниет, пока они будут беседовать,
     - Армон-хан   вам,   должно  быть,  назвал  мое  имя...  Асадулла...  Я
последователь  святого  Ясави... Я мог бы переспорить вас обоих, но истинный
мусульманин  всегда  спорит  один  на один. Поэтому я прошу Армон-хана молча
внимать...  тем  более,  эту  беседу я почему-то самонадеянно назвал спором.
Просто  несколько  вопросов  к человеку, чьи сочинения во множестве ходят по
рукам,  переписанные  тайно...  хотя  бывает,  что  и  продают  их на базаре
открыто... Особенно - трактат "На приеме у господа...".
     Все,  что  он  говорил, польстило Тарази, и он не нашел ничего лучшего,
как сказать:
     - Пусть  читают,  как защищать крепости от диких кочевников. Сейчас это
важнее...
     - Да,  я  тоже  уверен, что будет война. Уже есть первые предвестники -
вши  и  нищие. Вы заметили эту странную закономерность - перед каждой войной
вдруг становится много вшей и нищих?
     - Любопытно... Возможно, есть связь...
     - Не  возможно, - обиделся аскет, - а проверенный факт. Займитесь вшами
-  чем  они  хуже  черепах?  Разве что меньше - на привязи не удержишь... но
зато,  узнав,  почему вдруг они сильно размножаются перед войной, вы сможете
оказать  большую услугу человечеству... Но простите, мы отвлеклись... Что вы
хотели  сказать  своей  похвалой  лени?  Понимаю...  Лень,  так свойственная
восточному  характеру,  есть лучший способ избежать зла, ибо действие - есть
захват чужого имущества, чужих жен... Энергия - зло... Война...
     Тарази   вдруг   утомился,  выслушав  все  это,  ибо  то,  что  вначале
показалось  ему  интересным  в  этом  человеке,  теперь выглядело банальным,
прямолинейным  -  и  так  всегда:  любой  человек был ему интересен не более
получаса, затем Тарази уставал.
     - Поймите,  это всего лишь фантазия, выдумка, - мрачно сказал Тарази. -
Я  выразил свои ощущения, не претендуя на философское обобщение, нравоучение
и прочее...
     - Допустим!  Но  вы  выразили  то,  что  может  расширить учение нашего
ордена  ясавийя.  Мы тоже против активного зла. Но боремся мы со злом другой
степенью  активности  -  заклинаниями,  плясками, которые доводят до транса;
бешенства.  Мне  тоже  по  душе  -  бездействие,  великая  лень,  как  вы ее
называете...   я  по  характеру  медлительный,  склонный  к  размышлениям...
самоуглублению...
     - Какой  же я проповедник лени и бездействия?! Сам-то я, как вы видите,
действую  -  ищу,  ломаю  голову,  ошибаюсь,  -  лишь из вежливости возразил
Тарази, стерпел, не встал, не ушел.
     - В  том-то  и  загадка!  - Аскет переложил на место луковицы свеклу. -
Учение  может  отделиться от своего сочинителя и жить своей жизнью, как ваши
Я-Так-Себе  и  Я-Это-Да...  А  образ  господа,  удаляющегося  с  кем-то... с
женщиной?  с  гиеной?  с  дьяволом?  по заснеженному полю... Что это? Каково
толкование  этого?  Ведь вы и этого не утверждаете - господь был в холодном,
белом поле или не господь...
     Тарази  поморщился,  и  по  его  выражению  аскет понял, о чем он хотел
сказать, и возразил:
     - Нет,  нет,  только  не говорите, что это плод воображения, ничего под
собой  не  имеющий...  смысла,  философии...  растолкуйте  это  место  ваших
замечательных записок, ибо я сам близок к такому умонастроению...
     - Какому?   -  задал  встречный  вопрос  Тарази,  думая  избавиться  от
назойливого собеседника.
     - Вашему...  хотя,  простите,  не  в такой категорической форме... я не
принимаю вашего безверия... вселенской скорби...
     - Безверия?  -  удивился  и, кажется, даже обиделся Тарази. - Откуда вы
это  взяли? И скорбь... Чепуха какая-то... - И иронически глянул на Ар-мона,
словно  ища его поддержки: - Как это до сих пор меня не разрубили на куски и
не бросили на съедение собакам?!..
     - Простите,  я не хотел так резко... ибо я желал бы втолковать вам, что
мы,  из  ордена  ясавийя,  близки  к  вашему  воззрению...  восприятию  идеи
господа...  Лично  я  домысливаю  все так: господь где-то рядом, недалеко от
нас,  пусть  в  холодном,  ледяном пространстве - не в теплой спальне же, на
мягком  ложе он должен возлежать, простите меня за кощунство... И, зная, что
он  рядом,  мы  можем приблизиться к нему настолько, что посредством транса,
озарения слиться с ним...
     - А  как  же  лень? Ведь вы толковали о великой лени - спасительнице? -
то  ли  от  усталости,  то  ли  от  раздражения съязвил Тарази, желая скорее
встать и уйти в тень, - с ним уже делалось дурно от жары.
     - Вы  меня обижаете! - Аскет вдруг поднялся и стал в воинственной позе.
-   Меня  предупреждали  о  вашем  ужасном  нраве...  но  такого  жестокого,
холодного  человека я вижу впервые. - И стал с поспешностью собирать плоды и
орехи,  завязывать  узелок.  -  Во  что  же вы верите, вы - великан? Джалут?
[Джалут - библейский Голиаф]
     Тарази  тоже  встал,  сожалея,  что обидел аскета, но ведь еще никто не
обвинял его в безверии - так зло и агрессивно...
     - Верю  я  в  малое,  может  быть, смешное... в отчий дом, в случайные,
всегда  неожиданные радости, в прохладу, которую дарит нам вечерами аллах...
даже белая луковица... разве этого недостаточно, чтобы еще теплилась душа?
     Сам  тон  человека,  о  котором  Асадулла был наслышан столько дурного,
подействовал на аскета, и он подпрыгнул на одной ноге по привычке и сказал:
     - Золотые  ваши  уста... Хвала! Я бы бросил все и пошел за вами... если
бы  не  был  рожден для большой, великой веры, боюсь, что вашу веру в малое,
вот  в  эту луковицу, выветрит из меня первый встречный самум в пустыне... и
я  стану мушриком... Прощайте! - И, прижав к животу узелок, он ушел, путаясь
в своем холщовом рубище, шел, пока не скрылся за валунами...


                                     II

     Уже  к  полудню улицы города были совершенно пустынными. Загнал людей в
дома  зной, а может, привычка обедать в один и тот же час. На крутых спусках
Бессаз  протягивал  руку  Хатун,  чтобы  взять ее под локоть, помочь, но она
ловко изворачивалась, продолжая чуждаться его.
     Бессаз  вздыхал,  вытирал  пот с лица и думал о том, как бы добиться ее
расположения,  -  был  уже  не тем самонадеянным, нахальным, каким знала его
Майра  во  время  прогулок. Если бы не эта гадкая история с танасухом, он бы
никогда  не  глянул  в  сторону  такой  женщины, как Хатун. Но Бессаз теперь
задумывался  и  о будущем. И ему хотелось иметь кого-нибудь рядом на случай,
если  опять  почувствует  себя  плохо.  Хатун  не  удивилась  бы, не впала в
отчаяние, а, милосердная, помогла бы ему в трудные минуты.
     Шагая  вперед, Бессаз часто останавливался, делая вид, что поправляет t
костюм,  и,  когда  Хатун приближалась к нему, как бы нечаянно касался рукой
ее плеча или локтя, думая, что так она скорее привыкнет к нему.
     Понимая его уловку, Хатун предупреждала:
     - Не надо меня трогать, прошу вас...
     - Но  почему? - умоляющим голосом спрашивал Бессаз, поправляя ус. - Мне
казалось,  я  надеялся,  что  вы  привыкли,  когда,  жалея, брали мою, руку.
Неужели,  чтобы быть счастливым, надо навсегда остаться черепахой? - говорил
он это лукаво, чтобы разжалобить добрую женщину.
     - Нет,  что вы?! - Лицо ее исказила гримаса сострадания. - Там, в саду,
вы  казались таким беззащитным... Теперь вы другой, сильный, и, может, я вам
не  нужна  такая?..  - И она позволила взять себя за руку, как бы умоляя его
не быть сильным, не обмануть ее, не изменить...
     Женщина  слабая,  давно отчаявшаяся выйти замуж, она по-прежнему желала
видеть  Бессаза  немощным, нуждающимся в опеке и, боясь признаться даже себе
самой,  втайне  сожалела,  что Бессаз вылез из черепашьего панциря. Она ведь
надеялась,  что  их тихие семейные радости будут держаться на ее милосердии,
сострадании к ущербному мужу.
     Теперь  же  он  превосходил  ее во всем - красоте, уме, здоровье, а это
смущало  Хатун  и  напрочь  развеяло  ее  мечты о семейном счастье. И только
щедрость,  доброта  и  самопожертвование  Бессаза  снова  могли  внушить  ей
веру...  Но  нет,  Хатун  не верила в мужскую добродетель, может оттого, что
совсем  не  знала  мужчин или была наслышана о них по пристрастным рассказам
неудачливых  подруг.  Хатун  прекрасно  знала  повадки какой-нибудь овцы или
бодливой  коровы, которую могла усмирить, прежде чем подоить, но с людьми ей
не везло - они почти всегда обманывали и разочаровывали ее.
     В тишину жарких улиц неожиданно донесся шум базара за углом.
     - Вот  где  собрались  все  люди!  - вырвалось у Бессаза, ибо на пустых
переулках  его  терзало  смутное  беспокойство.  Думал  о встрече с людьми и
боялся,  что  отвык  от  них  за  время  болезни,  и  все  время вспоминал с
содроганием  тот  день,  когда  все собрались на пустыре, чтобы поглядеть на
черепаху.
     У  ворот  базара  он,  споткнувшись,  остановился:  впервые  после того
злополучного  дня  видел  он  толпу - разношерстную, шумную, плутующую... Он
даже  невольно  пощупал свой нос, подергал щеку, хотя все было в порядке, ни
один,  даже  самый  проницательный  торговец  не мог догадаться о его дурном
прошлом.
     А  это прошлое угнетало его, навевало тоску, и Бессазу вдруг захотелось
совершить  что-нибудь  дерзкое, предосудительное, чтобы окружающие увидели в
нем  человека.  Скупить,  скажем,  у  продавца чечевичной каши весь товар, а
потом  вывалить  из  котла  кашу  в  яму  для собак. И чтобы нищие, юродивые
отгоняли собак с проклятиями, ползая вокруг ямы и облизываясь...
     Но вместо удальского, дерзкого Бессаз робко предложил Хатун:
     - Мне  так  захотелось  каши  -  простой,  грубой...  Давно, кажется, с
детства,  не  ел  каши.  Ваш  брат,  боюсь,  испортил  мне  желудок вкусными
блюдами,  -  добавил он, чтобы придать своему желанию иронический оттенок. -
Попробуем?..
     - Я люблю чечевицу, - с гоовностью поддержала его Хатун.
     И  они  пошли,  сели на низенькие стулья напротив повара, который молча
сунул им в руки тарелки с горячей, пахнущей травами кашей.
     Сзади  -  топали,  галдели  торговцы, да так, что Бессаз в беспокойстве
оглядывался, ожидая неприятности.
     Казалось  ему,  что сейчас возникнет перед ним какой-нибудь проказник с
хмельным  взглядом и схватит его за воротник, смеясь, и закричит: "Смотрите,
черепаха  ест  кашу!"  И  будет,  хам,  дергать  Бессаза за руку, хлопать по
спине,  пытаясь схватить за хвост, а Бессаз робко будет стыдить его, мол, не
к  лицу почтенному человеку такие мальчишеские выходки. И чтобы не получился
скандал,  Бессазу,  может  быть,  даже придется одобрить поступок хохочущего
плута,  признавая,  что,  вполне  возможно,  на  базаре  в  толпе  и  бродит
переодетая  черепаха,  которая  любит  чечевицу, но, простите, сам он вполне
нормальный  человек,  даже  состоятельный,  с годовым ходом в тысячу золотых
динаров,  и  никогда  ни  словом,  ни  поступком  не  давал  повода  к таким
подозрениям.  И  чтобы  скорее  забыть  об  этом  неприятном,  готов принять
извинения человека, по странному недоразумению принявшего его за зверя.
     "Я  чересчур  мнительный, - решил про себя Бессаз, с трудом проглатывая
кашу, - ведь никто в этом городе не знает о моем прошлом..."
     Но  как  бы  ни  пытался успокоить себя Бессаз, он все равно чувствовал
себя одиноким и беззащитным. Пододвинул стул к Хатун и прижался к ее плечу.
     Хатун,  глотая  кашу  и  посасывая  от удовольствия, не чувствовала его
прикосновения, и Бессаз уже совсем успокоился, сделался увереннее.
     Но  едва  он  забыл  о своих подозрениях, явился человек, знавший о его
постыдном прошлом, и даже не один, а двое разоблачителей.
     Жалкие  и  оборванные  мужчина  и  женщина,  блуждающие  глаза, которые
выдавали  в  них  чужаков,  без  денег, без знакомых здесь, сели недалеко от
Бессаза  перед  поваром.  И  заговорили  о  цене  чечевицы;  мужчина  что-то
бормотал,  выворачивая  карманы и показывая повару монеты, повар же в злости
даже  ударил  его  по рукам и закричал благим матом, так что Бессаз невольно
повернулся  в  их сторону. И с ложкой возле рта так и застыл, изумленный, не
в силах поверить, что видит Фарруха и Майру.
     "Да,  это  они...  Вместе..."  И  первое,  что  хотел сделать Бессаз, -
закричать,  звать всех, чтобы задержали мошенников, и даже решительно встал,
но,  испугавшись,  остался стоять с раскрытым ртом - ведь закричи он сейчас,
публика  узнает,  кем  он был, а это покажется ей более забавным, чем сговор
между слугой и невестой, прибравшими к рукам его наследство,
     "Но  что бы ни случилось..." - снова мужественно настроился Бессаз, ибо
сейчас  было  подходящее  время  показать  всем  свою  нормальность  - и как
человека вообще, и как храброго мужчины, в частности.
     Но  то  ли  Фаррух почувствовал, что кто-то пристально на него смотрит,
то  ли  еще  раньше  увидел Бессаза, а сейчас просто притворялся, разыгрывая
сцену,  -  неизвестно,  но он повернулся к своему бывшему хозяину и, ткнув в
его сторону пальцем, обрадованно закричал:
     - Вот  кто заплатит за чечевицу! - и побежал с распростертыми объятиями
к Бессазу.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг