недомогание, Бессаз решил быть к ней внимательным. Ему не терпелось
поделиться своими наблюдениями на холме, но, чтобы не отягощать обстановку
такого дружеского вечера серьезной беседой, Бессаз решил начать как бы
между прочим, делая вид, что сказал просто для поддержания разговора...
- Видите ли, - пробормотал Бессаз, разрезая ломтиками баранину, - наши
наблюдения насчет его тростинки оказались верными. Представляю," что бы
делал сейчас этот человек, окажись он за нашим столом?! Он набил бы свою
трубку гашишем и предложил бы покурить с ним за компанию, уверяя, что это
еще более обострит ощущение от вкусного ужина. Мы, есте-, ственно,
отказались бы, но он по-хамски тыкал бы нам под нос свою трубку, г
упрашивал, хохотал, ведя себя отвратительно. - Поймав на себе удивленный
взгляд Майры, Бессаз пояснил: - Я говорю, Майра, о прикованном...
- Да, это был бы не очень желанный сотрапезник, - согласился староста
и умолк, чтобы пожевать, шамкая, мясо.
- Гашиш? - переспросила Майра наивным тоном. - Я слышала об этом, но
никогда не пробовала...
Старик ласково погладил ее руку и снова глянул на Бессаза, готовый его
слушать. -
- Гашиш, Майра, курят безнравственные люди, преступники и самоубийцы.
Стараются заглушить вину, которая терзает их. Другие и вовсе не могут сами
разобраться... Боятся жизни и хотят забыться... Впрочем, - сверкнул глазами
Бессаз, - я не был бы против, окажись этот злостный курильщик сейчас в
нашей компании. Вы бы увидели, как он юлит, хитрит, чтобы увильнуть от моих
вопросов. Но я прижал бы его к стене фактами. Я, спросил бы: почему ты нес
в своей трубке огонь и куда нес? Не надо быть очень умным человеком, чтобы
догадаться спрятать внутри тростинки и каменную трубку. И вот я вижу, как
господин этот идет, прекрасно одетый, не-;, много беспечный, как любовник,
идет не прячась, не украдкой, а свободно, и вертит в руке, как клоун, свою
тростинку вправо-влево, как будто она пуста, и насвистывает. Увидев стражу,
он сразу же притворяется прихрамываю-, щим, чтобы опереться на свою
тростинку, а там горит огонь. Куда и зачем? - воскликнул Бессаз, но тут же
сморщился и сел, ибо почувствовал,; как крадется внутри его боль.
Чтобы не была заметна гримаса на его лице, Бессаз наклонился над
тарелкой и поспешно проглотил кусок мяса. Пытаясь улыбнуться, он хотел дать
понять, что ничего не случилось, а сам вдруг подумал, что у него, больного,
есть что-то общее с прикованным, ибо оба наказаны страданием, хотя:
курильщик - большим, Бессаз - меньшим. И поэтому нехорошо говорить о нем
так мерзко. Пусть лучше старик рассуждает о нем, тем более что человек он
заинтересованный...
Перетерпев еще одну пробежку боли, Бессаз поднял голову и посмот-; рел
на спокойно сидящего старосту.
- Так куда он, по-вашему, нес огонь? - спросил он старика. i
- Мне кажется... - пробормотал староста, но не стал продолжать, лишь
пожал плечами, как бы говоря, что он не вправе вести Бессаза по следам
своих умозаключений. ;
Чуть было не разозлила Бессаза вся эта игра, и хотел он крикнуть: "Я
несу всякий вздор о прикованном - и все для того, чтобы вы наконец при-,
знались, чего вы от меня хотите!" Но сдержал гнев и вежливо продолжил
дурацкую игру: s
- Не кажется ли вам, что, шагая так беспечно и играя тростинкой, он;
нес огонь, чтобы поджечь? Дом, склад, тюки с шерстью, наконец... ;.
- Верно, иначе они не стали бы его приковывать, - тихо сказал староста
и робко кашлянул при этом, давая понять, что не настаивает на своей версии
и готов в любую минуту отказаться от нее.
- А может, наоборот: он шел, чтобы согреть окоченевшего, разжечь
костер в доме больного? Или обогреть руки своим детям? Маленькие, такие
беспомощные детские руки... - сказал Бессаз, чтобы придать своим
умозаключениям остроту и сложность.
- Право, я не знаю, - хотел было снова уйти от прямого разговора
староста, но Бессаз подбадривающе кивнул ему, чтобы старик не уклонялся.
- Если для благородных целей, то непонятно, почему он прятал огонь? -
как бы размышлял вслух староста. - Огонь от бога. Бог дал огонь, чтобы
каждый, кто не согрет, голоден, мог взять его - согреться и насытиться. Но
если вы прячете то, что не должно быть спрятано, что другие не-суг открыто,
- не есть ли тут злой умысел? Простите, - спохватился старик, - может, я
говорю бред?
- Нет, вполне здраво. А не думаете ли вы, что ему за долги или,
скажем, за провинность не разрешено было пользоваться огнем? Поймите, я
говорю это, учитывая законы другой страны, ведь прикованный - чужестранец.
И наверное, есть такие страны, где суд может запретить свободно
пользоваться огнем. А у прикованного, скажем, больные дети, и вот ради них
он и решился на такой отчаянный поступок...
- Вы уверены, что он - чужестранец? - удивленно спросил старик и
быстро нахмурился. И сказал довольно резко: - Все равно, он совершил
преступление, нарушив запрет мужа. Да и откуда вы взяли, что у него были
больные дети? - спросил староста, - А если, как вы говорите, долги...
вместо того чтобы покрыть их, он пошел на воровство. Это и достойно высшего
наказания! - Голос старика был суров и бесстрастен, Бессаз опустил голову,
улыбнулся - наконец-то старик понял, чего от него хотят, и перестал
притворяться.
- Но не такого сурового, правда? - задал вопрос Бессаз.
- И в мирском суде, и перед божьим он заслуживает суровой кары, -
смахнул пот с лица староста. - Если еще учесть, что он много лет курил
гашиш... Люди приковали его после своего суда, а орел - это божье
наказанье. Птица, падкая на всякую дрянь, переваривает и яд. Печень его
была отравлена гашишем и источала яд - это вы сами видели...
- Да, гашиш, - повторил Бессаз. - А я-то думал, почему орел все кружил
над холмом?.. Птицу эту действительно привлекает всякая гниль...
- Я не понимал, - сказала черепаха, - почему староста так суров к
прикованному. Ведь обычно священники стараются смягчить вину человека,
ссыпаясь на божье милосердие, прощение и прочее. Но когда я узнал, что
судит он не просто преступника, а мушрика, все стало ясно. Но об этом
после, господа! - воскликнула она, поглаживая хвост...
И мы, читатель, будем терпеливы и дослушаем, что сказал Бессаз за
столом. А сказал он, вставая и поглаживая ус, следующее:
- Итак, нами доказана виновность прикованного, человека
безнравственного, злостного курильщика гашиша, который пытался совершить
или уже совершил поджог, украв огонь. И по законам своей страны он был
прикован к скале вместе с трубкой, которая для нас была важной уликой! Я
так и доложу в городе... А теперь, пользуясь вашим гостеприимством, я
останусь здесь еще на несколько дней, чтобы отдохнуть... А может быть, и
поохотиться на тигров...
- Чудесно! - в один голос воскликнули отец и дочь, и Бессаз пожал
протянутые к нему руки и поспешно сел, чтобы справиться с накатывающейся
болью.
Слабым жестом попросил он Майру положить ему в тарелку еще баранины.
А староста все сопел над своей тарелкой, все вздыхал, ерзал и
покашливал.
- Вижу, вы простудились после прогулки на холм, - сочувственно сказал
ему Бессаз.
- Кажется, да, - мрачно ответил старик. Затем подвинулся к Бессазу, но
тот, боясь, что боль скрутит его, сделал невольный жест, как бы прося не
касаться его плечом.
- Не могли бы вы оказать мне маленькую услугу и объявить ваши
обвинения моим прихожанам? - спросил староста, но так, как будто не
придавал своей просьбе особого значения. - Сказать просто, без красот, как
есть...
- Мог бы, конечно. Но Им-то какое дело? Они, как я заметил, равнодушны
к происходящему.
- Чтобы снять кривотолки, слухи и сплетни. Прошу вас, как друга, как
сына... Это заставит их хотя бы раз задуматься над тем, что такое грех и
как он карается, что такое милосердие и как оно успокаивает и
облагораживает. - В тоне старика теперь слышалась мольба.
- Если это подкрепит ваши проповеди, я готов, конечно, еще раз
подняться на крыши...
- Это поможет и Майре. - Староста снова погладил руку дочери.
- А при чем тут Майра? - У Бессаза тоже возникло сильное желание !:
поласкать Майру, сидевшую с независимо-равнодушным видом, как бы говоря,
что Бессаз волен и отказать просьбе отца, она не нуждается в защите.
- Мои прихожане считают, что в этом деле замешана и Майра. И чтобы
заступиться за ее честь...
- Майра? Но что общего между Майрой и прикованным? - испуганно глянул
на нее Бессаз, но она даже не шелохнулась, а сидела, протянув руки через
весь стол, да так, что они чуть не касались груди Бессаза.
- Лгуны пустили слух, что между ними что-то было. И поэтому он
наказан. - Староста приложил салфетку к влажным глазам и дернул плечом как
от нервного тика.
Бессаз долго не знал, что и думать и как переварить эту нелепицу.
- Бедные вы люди, - наконец нашелся что сказать, - как вы можете жить
среди ископаемых? Ведь для них логика и здравый смысл ничего не значат!
Связывать чужестранца, казненного много лет назад, с Майрой - это дикость,
которая должна быть тут же высмеяна! - воскликнул Бессаз, а сам подумал,
что именно теперь самое время потеребить ее пальцы, протянутые к нему,
теплые, белые, ждущие ласки и успокоения.
Староста сделал вид, что не заметил, как Бессаз сжал ее пальцы, а
Майра опустила глаза. И, взбодренный, Бессаз встал, чтобы, не теряя времени
- ибо здоровье его ухудшалось с каждым часом, объявить приговор селянам.
- Прошу за мной, - пригласил он старика, и тот засеменил за Бессазом,
шаркая сандалиями.
- Главное - подчеркните, что его покарал божий суд, - попросил он. -
Он поклонялся огню, идолам и истуканам. И не признавал аллаха
милосердного... "Божий суд - долгий суд, долго терпит, да больно бьет", - и
вдруг пропел, шепелявя, легкомысленную песенку, из тех, которые поют
священники на досуге, после утомительно длинных проповедей, как отдушину, -
и бросился открывать Бессазу дверь.
Сильный ветер ударил им в лицо, и Бессаз невольно прижал руками ноющую
спину, чтобы защитить от холода.
Стемнело, хотя дорога на холме была еще видна.
"Идут..." - услышали они, едва прошли по первым крышам, но Бессаз шел,
не останавливаясь, к самой середине деревни, чтобы речь его была услышана
всеми.
"Торопятся, староста еле дышит, бедняга. Сейчас объявят что-то
важное..." - говорили снизу, и эти идиотские объяснения злили Бессаза
сильнее, чем когда-либо.
- Отсюда хорошо будет слышно то, что я хочу сказать вашим прихожанам?!
- громко спросил Бессаз, решительно остановившись на плоской крыше, местами
уже обветшалой, из щелей которой торчала солома.
- Да, - закивал староста, - отсюда слышен даже шепот... писк комара и
зов горлинки - этой кроткой божьей птицы. - И покорно сложил руки на
животе, словно готов был выслушать проповедь лица более высокого сана -
аятоллы - и внимать благоговейно и трепетно.
Бессаз принял строгий вид и хотел было уже начать в сильных, кратких,
убедительных выражениях, но голос снизу помешал ему:
"Надо сказать старосте, что он забыл у нас посох, когда был здесь
позавчера и учил нас, как одурачивать судью..."
Бессаз напрягся было, но сделал вид, что не расслышал, старик же пожал
плечами, как бы прося не верить этому бреду.
- Итак, я заявляю: тщательное расследование, - начал было Бессаз, но
поморщился от внезапной боли в спине, - показало... мною достоверно
установлено, что прикованный был казнен за воровство и безнравственность.
Этот злобный мушрик украл огонь, чтобы поклоняться костру, в котором кружат
в бешеной пляске дьяволы... огню, в котором обжигаются глиняные истуканы...
Этим он осквернил свою душу и нарушат законы ис- , лама - истинной веры,
которая спасает от гибели. И всякого, кто пытается переступить закон, ждет
высший суд... "Божий суд - долгий суд, бог долго терпит, да больно бьет", -
решил было заключить молодой судья, но, увидев испуганные глаза старосты,
солидно кашлянул.
Кратким был Бессаз и, как желал того имам, сказал просто и прямо,
уверенный, что вселил страх в своих невидимых слушателей. И стоял, напрягая
слух, но так и не услышал ничего в ответ, ни стона, ни раскаяния, ни слов,
осуждающих прикованного.
Затем послышалось похожее на бормотание, кажется, женский голос
поругал какого-то Дурды, пристающего к ней, но потом тот же голос сладостно
вздохнул, прошептав: "Дурлы... Лурлы... Джан-Дурды [Джан - душа]..."
Староста поспешил благодарно кивнуть Бессазу и взял его под руку,
чтобы спуститься вниз.
- Почему же они молчали? - недоумевал Бессаз, боясь, что неубедительно
высказался и староста остался недовольным.
- Это так кажется, - мягко улыбнулся старик. - Они всегда молчат, но
это не значит, что сказанное пропало втуне. Они думают, безмолвные, и это
важно. Думают с тоской, напрягая ум. И это все, чем они могут ответить
нам...
После его слов Бессаз легче зашагал по крышам и был доволен, что
больше не услышит этих невидимок, хотя и оставляет их в глубоком раздумье.
Как важно вовремя явиться к тем, кто погряз в равнодушии, безбожии, и
кратким призывом заставить их призадуматься. И Бессаз почувствовал себя на
миг человеком сильным, обладающим магической властью над людьми, хотя и не
забывал, что в любую минуту его может скрутить боль.
- Будь спокойна, честь твоя защищена, - сказал староста, целуя Май-ру,
- бледная и растерянная, она ждала их у ворот.
- Продолжим ужин! - вдруг крикнул Бессаз. - Немного вина еще больше
украсит наш стол! - добавил он от отчаяния, чувствуя, как боль опять
откуда-то из глубин разбавляет кровь и желчь.
Шумно уселись за стол, а Майра принесла вино.
- Да перестаньте хмуриться, я все уладил! - сказал ей Бессаз. -
Веселитесь и улыбайтесь. Я скоро уеду, к сожалению... Дела! Дела! Новые,
еще более странные и запутанные, уже ждут...
Бессаз думал вином заглушить тоску и страх и, когда захмелел, увидел
перед глазами красное, дьявольски веселое лицо старосты. Старик обнял
Бессаза и сказал, подняв вверх длинный указательный палец, который,
казалось, сведен судорогой:
- Завтра, я уверен, они снова наденут на него цепи... Вот увидите...
- Какие цепи? - не сразу понял Бессаз. - А! Кому они теперь нужны?!
Пусть привязывают псов в хлевах. Плут Фаррух говорил мне об этих свирепых
псах с отрубленными ушами и хвостами... Кстати, где теперь этот бедняга?
- Он уже никогда не сможет вернуться сюда, - просто сказал староста,
разливая вино.
- Боже, неужели я так обидел несчастного! - притворно иронично
воскликнул Бессаз.
Староста выразительно глянул на Майру и только затем приблизил к
Бессазу хмельное лицо и доверительно сообщил:
- Конечно, ведь это его вы сейчас осудили перед всей деревней. Бессаз
удивленно поднял брови, думая, не бредит ли старик, захмелев, но, ничего не
желая знать ни о Фаррухе, ни о прикованном, взял бокал:
- Выпьем... выпьем...
Но когда выпили, староста продолжил:
- Вы и Фарруха сейчас освободили от кары, когда осудили прикованного.
Только ведь мушрики думали, что вы говорите и осуждаете Фарру-ха.
Прикованный и Фаррух - для них одно лицо... Как бы вам это объяснить?
- Но ведь я прогнал Фарруха, - зевнул устало Бессаз. Старик
сочувственно посмотрел на него и сказал:
- Вы утомились... Я буду краток, чтобы больше не возвращаться к этой
теме, а потом уложу вас баиньки... Так вот, за день до того как обнажился
прикованный, Фаррух был уличен в воровстве - угнал чужих лошадей, продал и
пропил. Это был не первый случай его дерзкого поведения. Он зевал на моих
проповедях, вел себя вызывающе, угрозами заставлял прозревающих снова
поклоняться ансабам, словом, не внимал слову божьему. И они его слушались,
ибо боялись... Я давно искал случая наказать ослушника, но Майра все
выгораживала его... ибо была между ними тайная связь. - Голос старика
дрогнул, но он быстро овладел собой, Майра же встала и вышла из комнаты с
бесстрастным видом. - Вы мне как сын, и я вам рассказываю об этом, -
добавил староста, улыбнувшись через силу. - Когда Фаррух был уличен в
воровстве и все требовали его наказания - и случился этот обвал на холме...
Фаррух первым увидел прикованного - он бродил в это время возле холма - и
сразу же явился ко мне с угрозами и требованиями. Он был сыном покойного
колдуна, этот Фаррух, и посему сразу догадался, кто есть этот прикованный.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг