самаркандском базаре.
- Перестань, Абитай, нечего причитать, - строго прервал его Армон,
появляясь перед ним вместе с Тарази.
Абитай вскочил, выронил корзину. С лукаво-ошарашенным видом смотрел он
на тестудологов, ожидая порицания, но готовый какой-нибудь шуткой или даже
грубой выходкой развеселить Армона и оправдаться.
Но тестудологов интересовало сейчас не поведение Абитая, они смотрели
на черепаху, хвост которой вилял в зарослях.
Армон глянул на Тарази и понял, что догадка, мучившая его, прояснилась
через пронзительную мысль, через озарение и всецело овладела им.
И казалось, мысль эта не радует, а скорее страшит. Может быть, поэтому
Армон вдруг вспомнил, как Тарази сказал ему однажды - спокойно, без
рисовки, даже с ноткой фатальности, что все дело его жизни может оказаться
одной большой, трагической ошибкой, которой нет оправдания. Будет горько,
смертельно обидно, но не страшно. И это мужество перед лицом судьбы и
помогает ему верить и жить...
- Ну что же, - решительно сказал Тарази, но больше не произнес ни
слова, неопределенно махнув рукой, и пошел по сухим, прошлогодним листьям к
зарослям, и черепаха вздрагивала от каждого его шага. - Вы уже вдоволь
нагулялись, - сказал Тарази, остановившись в трех шагах от нее, и обратился
к Абитаю: - Ступайте в дом...
Черепаха задом выползла из своего убежища и с горделивым независимым
видом поплелась за Тарази. Видно было, что только ему она доверяла, но не
льстила, не просила защиты, как раньше, не желая, видимо, при чужих
показывать свои дурные наклонности.
Когда зашли в дом, Тарази молча пошел к себе в комнату и закрыл дверь
- не хотел никого видеть.
Черепаха тоже легла в своем углу. А Армон велел Абитаю сидеть возле
порога на страже...
XII
Вскоре тестудологи застали Абитая за еще более странным занятием. С
саблей за поясом и в шлеме, он сидел у порога и корчил разные рожи,
хохотал, а черепаха металась из угла в угол по комнате, ударяясь со всего
маху панцирем о стены, да в таком отчаянии, что казалось, дыру сейчас
пробьет, чтобы сбежать на волю.
Но затем Абитай, будто сжалившись, снимал шлем и, подперев кулаком
подбородок, невинно смотрел на плутовку, как бы укоряя себя за дерзость. И
черепаха, видя это, прижималась к стене, тяжело дыша, но ожидая в любой
момент очередной выходки стражника.
Абитай же отвешивал поклоны мошеннице и, дернув на прощание жертву за
хвост, уходил за дверь, делая вид, что оставляет ее в покое.
Черепаха поудобнее растягивалась на соломе, притворялась спящей. Но
страж снова надевал на голову шлем и, приставив саблю к виску, с грозным
видом открывал дверь, будто поклялся не давать плутовке отдыха.
Бедная черепаха вновь трепетала от страха и, если бы не прочные стены,
пробила бы их панцирем...
Тарази долго наблюдал за всей этой чертовщиной, прежде чем обратиться
к Армону:
- Отчего это вид шлема и сабли приводит ее в такой ужас? Может, наша
гостья чувствует за собой вину и боится расплаты?
- Абитай! - крикнул Армон, и страж тут же выбежал к ним в коридор. -
Что за дурацкие выходки? И этот шлем?..
- Но ведь я так... без злого умысла, - оправдываясь, Абитай опустил
голову, и шлем со звоном упал к его ногам. - Ведь вы разрешили носить
его...
- Да, разрешил, когда мы встречали учителя. Тебе очень хотелось
показаться бравым, хотя ты нелеп в этом котелке...
Черепаха прислушивалась к их разговору, уткнув морду в солому и
притворяясь равнодушной к происходящему. И лишь Тарази догадывался, как
благодарна она за то, что избавляют ее от издевательств Абитая.
- Иди! - прогнал его Армон.
- Слушаю и повинуюсь! - прокричал Абитай и еще хотел что-то добавить
себе в оправдание, но Тараэи уже не слушал, о чем они говорят с Ар-моном.
Он чувствовал: сжимается в тревоге сердце перед тем, как ощутит он приступ
полного бессилия и отрешенности. Даже мелькнуло у Тарази странное: будь он
сейчас в одиночестве в этом пустом доме, наверняка не смог бы уснуть под
одной крышей с черепахой.
Он был раздражен, нервозен, ибо понимал, как был не прав в своих
прежних предположениях. Его мучила теперь новая догадка, и сама мысль, что
догадка эта может подтвердиться, приводила его в уныние и растерянность.
Но как только Армон повернулся к нему, Тарази овладел собой и сказал
просто:
- Я думаю: тут все наоборот. - Он пристально посмотрел на черепаху,
будто она мешала их разговору, и та отвернулась, царапнула ногтями стену,
пробуя ее прочность. - Мы искали нити, связывающие животных с людьми, чтобы
попытаться как-то менять натуры животных, а столкнулись с совершенно
противоположным. Похоже, что этот танасух [Танасух - переселение душ,
превращение (араб.)]... - Тарази умолк, видимо не желая раскрывать тайну
перед Абитаем и черепахой, и зашептал на ухо Армону, объясняя ему нечто
такое, отчего Армон побледнел и растерялся.
Вид ученика был таким, будто он разучился соображать, и Тарази для
пущей убедительности закивал, настаивая на своем.
Армон попятился назад, не спуская глаз с черепахи, но Тарази
предупредительно взял его под руку, сделал знак Абитаю, чтобы тот не
отходил от дверей ни на шаг.
- Можете надеть свой шлем, если вам так безопаснее, - добавил он
иронично.
Абитай, суетясь, бросился исполнять приказание. Просунув в дверь
комнаты саблю, он энергично помахал ею, и тестудологи, удаляясь по
коридору, снова услышали шум, топот и удары панциря о стены - так
бесновалась черепаха, когда к ней снова приставили стражника. После каждого
ее удара Армон морщился и вздрагивал.
- Ничего, - сказал Тарази спокойно, - такая встряска ей только на
пользу...
- Мне кажется, это Он! - шепнул Армон, почему-то испугавшись
собственных слов, прижался к стене и прикусил от досады кончик усов.
- Дай бог, - пробормотал Тарази и добавил: - С особой женского пола
всегда больше хлопот... Пусть Абитай не отходит от дверей. Кто знает, не
выкинет ли гостья какой-нибудь отчаянный номер, боясь разоблачений...
Армон вернулся к двери и стал что-то втолковывать Абитаю, вначале
вкрадчиво шепча на ухо, затем неторопливо размахивая руками. Наконец
Абитай, кажется, понял, закивал, а когда Армон отошел от него, страж все
продолжал кивать непроизвольно, будто случился с ним нервный тик.
А Тарази уже сидел в своей комнате, мрачный, как обычно. Армон,
прислонившись к двери, смотрел на него, понимая его страхи и сомнения. Ему
же, молодому и горячему, не терпелось уже сегодня же начать опыты, не думая
о риске, о разочарованиях и ошибках.
Наконец Тарази поднял голову и сказал:
- Мы начнем... Но прежде я нарисую схему крови, опишу состав ее и
равные дозы. Малейшая ошибка, и сосуды, через которые будет пропущена
чистая кровь, не выдержат, и тогда с ней случится непоправимое -
апоплексический удар... Кровь попрошу доставлять в строжайшей тайне, через
доверенных лекарей...
- Все будет в тайне! - воскликнул Армон и сделал нетерпеливое движение
к выходу, но Тарази задержал его:
- Постойте... Вот что еще: опыт, даже самый удачный, не пройдет для
нее бесследно... Это такое борение внутри, такая встряска, столько нитей
будет разорвано, столько нервов погублено... Словом, когда гостья наша
предстанет перед нами в человеческом облике, она постареет на десять лет...
Если же опыт не удастся и она вернется в свое теперешнее состояние - снова
минус десять лет жизни... Вот так... чтобы приобрести - надо терять. А
когда теряешь приобретенное - платишь двойной платой... звонкой монетой...
чередой лет... Я вот думаю: имеем ли мы моральное право? Бессловесная тварь
- не может сказать нам ни "да" ни "нет". Твори! Пробуй! Издержки
спишутся... Отнять у существа, пусть даже чудовищного, десять лет жизни...
- Тарази не договорил - помешал шум и топот в коридоре. Обозленный, он
остановился посередине комнаты - малейший шорох раздражал его сейчас.
Армон выбежал, желая узнать, в чем дело. Оказывается, едва Абитай
отошел от двери, черепаха тут же выскочила в коридор и попрыгала по
лестнице к воротам дома. Абитая бросился было за ней с проклятиями, но
неожиданно сел на лестнице и смотрел, ухмыляясь, как черепаха с разбега
ударилась панцирем по воротам. Но створки лишь скрипнули и не открылись -
черепаха, не понимая ничего, в изумлении уставилась на них.
Абитай продолжал хихикать, но, увидев Армона, вскочил и не без
удовольствия пояснил:
- Сегодня я проспал, хозяин. И не срубил ветки за воротами. А они,
поглядите-ка, зверя нашего не выпустили наружу... Хвала тебе, господи...
Часть вторая
I
И вот спустя полгода, через сумрак сомнений, ощупью преодолевая саму
толщу застывшего времени, наступило наконец то утро, когда Тарази и
Армон, в сопровождении Абитая, подошли к желтой двери, куда они ранее
входили свободно, без предупреждения, и постучали.
После долгого молчания послышалась за дверью возня, вздох и скрип, но
приглашения не последовало. Тарази, спокойный, ждал, Армон же был бледен и
нетерпелив, а Абитай нервно пританцовывал, покручивая ус,
Тарази вторично постучал, но уже требовательнее, после чего глухой
голос сказал:
- Что ж... входите... пожалуйста.
Тарази толкнул дверь, и она едва не ударила черепаху, которая отбежала
и, тяжело дыша, с трудом уселась в кресло. Что-то, однако, задержало Тарази
возле порога, он попытался улыбнуться, но вместо этого устало и иронично
спросил:
- Как вы себя чувствуете?
Черепаха сползла с кресла, словно упала: отвернулась к стене и
замахала руками - мало того, что она предстала перед ними в таком срамном
виде, еще пытались заставить ее отвечать на вопросы.
- Хорошо, - недовольным тоном вымолвила черепаха.
Абитай, с изумлением глядевший на нее, вдруг не выдержал и, вскрикнув,
побежал по коридору к лестнице. Беднягу не посвящали в опыты по вливанию и
кровопусканию, и он, человек суеверный, чуть было не потерял дар речи.
Черепаху смутили крики Абитая, и она невольно коснулась лапой
подбородка, ощупывая морду так, как делают это люди, стыдящиеся своего
уродства.
Но то, чем она трогала морду, уже нельзя было назвать лапой. Оно
походило на руку, хотя и не совсем человеческой формы - пальцы, ладонь и
кисть до самого плеча еще покрывала черкая, вся в чешуе кожа, зато панцирь,
сам отвалившись, валялся в углу комнаты, обнажив смуглую кожу на спине
черепахи.
Если не считать еще и возвращенного человеческого голоса, все в
черепахе было как прежде. Хвост мешал ей сидеть, упершись о толстые,
слоновые лапы, да и сама морда осталась без изменений.
Но и то, чего добились наши тестудологи, было обнадеживающим - ведь
прошли только первые полгода лечения, впереди были вторые - решающие...
Тарази, так долго и упорно разглядывавший черепаху, довольный, потер
руки.
Армон же все не приходил в себя - ужас первых минут мешал ему
поверить, что опыт удался.
- Как сделать, чтобы вам было удобно сидеть в кресле? - спросил
Тарази, подходя к черепахе. Та, из почтения, неуклюже поднялась и стала,
сложив руки на животе. - Разрешите, я осмотрю ваш хвост...
Черепаха нехотя наклонилась, и Тарази пощупал ее хвост. Потрогал хвост
с опаской и Армон.
- Ну, как? - спросил его Тарази.
- Мышцы хвоста как будто смягчились, - почему-то смутился Армон.
- Мне тоже так показалось,.. Можно безболезненно привязать хьост к
спине.
- Нет, нет, мне он не мешает, - почему-то заупрямилась черепаха - ей
было обидно, что не только Тарази, но Армон подергал ее за хвост.
- Прошу делать, как вам велят! - сказал ей властно Тарззи. - Ваше имя,
кстати?
- Бессаз, - назвалась черепаха и вся съежилась, будто выдала важную
тайну, подумала и хотела прибавить к своему имени уважительный титул "хан",
но сдержалась, поняв, насколько сейчас, при теперешнем ее облике, зто
прозвучало бы неуместно.
- А, Бессаз, - легко и непринужденно сказал Тарази, как старому
знакомому, будто знал заранее, что черепаху именно так зовут, й был
доволен, что под обликом этого страшилища с человеческими руками и чуть
глуховатым, с хрипотцой голосом скрывается особа мужского пола.
Тарази прошелся по комнате, возбужденно жестикулируя, А ведь как он
боялся, что вдруг увидит после опытов особу прекрасного пола, сбросившую
панцирь. Капризную, издерганную, неподвластную логике - она будет хитрить,
вести по ложному пути - так и не услышишь нужных признаний. Это была чисто
психологическая боязнь, ибо Тарази плохо знал женщин.
- Впрочем, - закончил свою мысль вслух Тарази, - мы так и думали, что
вы мужчина...
- Да, я слышал, о чем вы спорили, но не мог вмешаться, ибо лишился
вместе со всем... имуществом, положением в обществе, своим нормальным
обликом, наконец, и дара речи, - ответила черепаха с досадой.
И когда она говорила, Тарази заметил еще одно в ней изменение - форма
ее рта, безгубая, с одной лишь кривой полоской, уже чем-то напоминала рот
человека, то есть была более подвижной. И если она даже не произносила ни
звука, а просто шевелила губами, то по их движению можно было понять, что
же она хочет - просит или порицает...
Увлеченный осмотром, Тарази нечаянно задел ногой панцирь, и он, уже
засохший и изменивший форму без тепла туловища, отторгнутый от кроветворных
сосудов, глухо, как деревянный, ударился об стену.
- Вынесите свой домик в коридор, - исполненный иронично-озорного
настроения, показал он Бессазу на панцирь, желая заодно посмотреть, как он
ходит. Видя, что черепаха поднялась с недовольной миной, добавил: - Вам
надо больше двигаться. Распрощайтесь теперь со своей азиатской ленью... - И
тут же продолжил настойчиво, язвительно прищурившись: - Или вы не азиат?
Может, немец? Благородный римлянин? Эфиоп?
Черепаха, ни слова не ответив, нагнулась и подняла без труда панцирь,
осматривая его некоторое время с нескрываемой грустью на морде, - ведь что
ни говори, он был частью ее самой и надежно защитил от удара лошади, а еще
раньше от града камней горожан.
Едва она потопала к выходу, стало видно, что двигаться ей неловко, ибо
нижняя часть туловища нашей получерепахи-получеловека была тяжелее верхней,
а легкая теперь спина без панциря то и дело гнулась к земле и раскачивалась
вместе с маленькой мордой, словно отвешивала поклоны.
Когда она с трудом переступила порог и вынесла панцирь в коридор, к
ней бросился неизвестно откуда появившийся Абитай. Видно, он стоял за
дверью и все слышал - и теперь, оправившись от страха и изумления, проникся
к Бессазу жалостью.
- Я помогу вам, - волнуясь, проговорил Абитай и дрожащими руками взял
панцирь за край. Он не спускал глаз с черепахи и, видно, очень хотел
услышать что-нибудь от нее в ответ. Он уже даже готов был просить у нее
прощения за столь вызывающее поведение - ведь он мучил беднягу, пугал
саблей. Но черепаха молча и горделиво сделала еще шаг и так поклонилась,
что невольно задела мордой плечо Абитая. - Ничего, ничего, - пробормотал
смущенный Абитай, извиняя черепаху за столь неуклюжий выпад, и пошел боком,
вдоль стены, помогая ей.
Всю жизнь чувствуя себя ущемленным на господской службе, Абитай вдруг
проникся к черепахе - существу столь же несчастному - братским
состраданием.
Наши тестудологи наблюдали за всей этой трогательной картиной,
понимая, что Абитай, одинокий и чужой в их ученом обществе, наконец нашел
себе собеседника и приятеля, несмотря на весь его нелепый вид.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг