- Это - кабинет, судя по чертежам на столе и книгам на полу. Вы,
должно быть, работали, когда я постучал, - виновато проговорил Байбутаев,
выходя во двор. - Всего три комнаты - странно. Такой большой двор создает
иллюзию, будто в доме, по меньшей мере, семь или восемь комнат...
- Тогда пройдите еще раз по дому, чтобы завтра не возвращаться с
подозрениями, - раздраженно сказал Давлятов.
- Нет, нет, подозрений насчет количества комнат - никаких... Только
есть одно "но"... В паспортном столе мне дали справку о том, что в доме
прописаны только вы одни. Диван же, который стоит у вас в гостиной... по
заметным только моему глазу признакам можно утверждать, что здесь часто...
проводят время еще двое граждан, точнее, гражданка и гражданин, правда,
небольших росточком, но довольно толстых, - словом, они уютненько
устраиваются на диване, судя по следам: приходят сюда исключительно как в
дом свиданий... Я, конечно, далек от мысли, что вы, человек интеллигентный,
сдаете сомнительным парочкам свое жилье за плату, но наш старикашка
начальник страшно привередлив, и если сие дойдет до него, то он снова
погонит меня к вам, не ограничившись просто выговором, - то ли нарочито
путано излагал гость свои соображения, то ли из-за сложности
умозаключений... словом, высказался.
- Что за нелепые обвинения! - воскликнул возмущенный Давлятов, но в ту
же минуту вспомнил о маленьком человечке, который, подхватив на руки свою
подругу, вбежал в дом.
- Вы побледнели, - зевнув, сказал Байбутаев. - Ладно, давайте сейчас
не будем отвлекаться на это... Я не думаю, что вы укрываете членов ОСС...
Они почти что все уже в наших руках. Есть и материальная улика в живом весе
той верблюдицы, которую они прирезали... Каракалпак - хозяин верблюдицы
обратился к нам с жалобой...
- И я могу подтвердить... Видел собственными глазами, как во дворе
дома по улице Староверова кривыми ножами отрезали от туши лакомые куски...
- Давайте и на это не будем сейчас отвлекаться, чтобы не нагромождать
одно на другое. - Байбутаев снова открыл свой журнал. - Распишитесь в
осмотре ваших комнат... - И, удовлетворенный то ли быстротой, с которой
поставил свою подпись в журнале Давлятов, то ли самим очертанием его
подписи в журнале, инспектор миролюбиво добавил, выходя за ворота: - Такой
поздний час, и почти всюду во дворах на вашей улице свет... Только у вас
его нет, и мне даже, признаться, было неловко вас тревожить...
- Свет оттого, что деньги поглубже закапывают, золотишко, - шутливо
проговорил Давлятов. - Я же сплю спокойно по причине неимения сих
сокровищ... Занялись бы вы лучше этим, одна облава - и все наши современные
князьки в руках правосудия, вместе с их гаремами... и розовой водой, в
которой купаются красавицы. Господи боже мой, а вы толкуете о двух
маленьких толстеньких шутниках, якобы приходящих сюда, как в дом
свиданий... И не стыдно вам?!
- Это не по нашему ведомству, - чопорно ответил Байбутаев и пошел,
часто помаргивая от света, просачивающегося через щели в соседних воротах.
В шутке Давлятова насчет закапывателей сокровищ была не то чтобы доля,
а изрядная доля правды - и здесь он оказался ясновидцем. Хрусталь, фарфор и
иную дорогую посуду складывали поверх ковров в железные сундуки, цена на
которые в последние дни резко поднялась. Всюду их ковали, даже в
мастерских, традиционно работавших с деревом. Кое-кто из влиятельных
умудрялись доставать и железнодорожные контейнеры малых и больших размеров.
В них подвешивали и одежду из мехов, втискивали даже мебель из красного
дерева, антиквариат шахских времен, кресла наподобие тронов. А во все полое
металлическое засовывали ювелирное, бриллиантовое, в ход шли обрезки труб с
дном, подкрашенные для эстетики мастеровыми, и казанки-чугунки, спаянные
вместе в форме шара, со вделанными отверстиями... Казалось, что всю
прочность защиты слижет, смахнет внезапный удар коварной стихии и пощадит
лишь ими нажитое для новой, более бодрой их жизни...
Длинные очереди выстраивались у сберегательных касс. Шахградцы, так
любившие вкладывать туда честный рубль, теперь требовали сбереженное
обратно. Срочно переводили деньги на счета московских и ленинградских
сберкасс, в адреса родственников и доверенных знакомых всюду по Союзу,
подальше от Шахграда. Казалось также разумным хранить деньги у себя
(закопав в палисаднике во дворе), а не в сберегательных кассах, под
которые, как в насмешку над самим понятием звонкого рубля, были отведены по
всему граду приземистые, невзрачные и непрочные с виду домики. Разумнее
было во время болезни отлеживаться у себя дома, чем в больнице, где
санитарки в случае тревоги сделают все, чтобы не успеть вынести тебя на
носилках... Кривая болезней, на языке статистического отдела градосове-та,
ползла вверх день ото дня - инфаркты, инсульты, комы, дурнота, тошнота,
слабость и головокружение. Градосовет разослал во все лечебные учреждения
циркуляр с требованием к ВКК быть строже и придирчивее и не освобождать
легко заболевших от работы, ибо и деловая активность в граде заметно
ослабла. Директора заводов и фабрик, руководители трестов уже сейчас
предвидели провал месячного плана и просили в градосовете послабления, а
самые дальновидные из них и расчетливые, обученные экономике, пророчили и
общее недовыполнение годового плана, если деловой ритм и дальше будет
скатываться...
Телевидение объявило о предстоящей передаче телефоновопросов и ответов
сейсмосветил. Ввиду создавшейся в граде нервозной обстановки академики
добровольно изъявили желание остаться с шахградцами до конца, чтобы вместе
посмеяться над лжепророком и мошенниками из ОСС. В общем же градосовет
твердо властвовал в граде, издавал указы, рассылал циркуляры, и все они
неукоснительно принимались к исполнению. Разве что кроме стихийных
всплесков и слушков, наподобие того, что город чем-то обижен на своих
жителей, готовит для них кару и надобно-де град чем-то умилостивить, хотя
бы песнями и плясками...
И вот уже в толпе, которая собралась сегодня вечером на знакомой нам
квартальной площади, объявился массовик - песенник-бессребреник, который,
поднявшись на камень выше голов, энергично размахивал руками, чтобы в такт
его дирижерским движениям все слились в единый хор.
- Начали! - скомандовал массовик и затянул: - "На Востоке добрый
город... Светлый город наш Шахград".
Поначалу вяло, в несколько голосов, затем все больше воодушевляясь,
толпа пела:
На Востоке добрый город, Светлый город - наш Шахград, Каждый камень
здесь нам дорог, Каждый житель словно брат. Утром, вечером, зимою И в
палящий летний зной, Город милый, ты со мною, Не нарушишь мой покой.
От этого слова "покой" толпа внезапно пришла в необычайное возбуждение
и закачалась в такт мелодии.
Так храни наш сон ночами,
В полдень бодрость духа дай,
Будь, Шахград, навечно с нами,
Ограждай и защищай!
Утром, вечером, зимою
И в палящий летний зной,
Город милый, ты со мною,
Не нарушишь мой покой.
Пели Давлятов и Мирабов, и кристальным своим голоском его дочь - Хури,
даже те угрюмые, кто за свою жизнь не спели до конца ни одной песни,
подстегиваемые укоризненными взглядами соседей по толпе, тоже вторили,
пытаясь польстить своему доброму граду... граду, который каждому из них с
рожденья казался местами плоским, местами скучным, но и пестрым от смешения
разностильных зданий, но при этом всегда твердостоящим, державным... вдруг
сделавшимся чужим, загадочным, пугающим, непредсказуемым и неподвластным...
Не каждому шахградцу мог увидеться город таким, каким привиделся он
Давлятову. В первые дни после возвращения из Москвы, обозревая Шахград с
площадки телебашни, откуда хорошо просматривался весь град, окруженный
кольцевой дорогой - главным своим трактом, - он подумал с тоской:
"Странно, как можно любить такой город? Чтобы любить этот изломанный,
безвкусный, без красоты и комфорта, бесчеловечный город, надо иметь
извращенный вкус..."
И тут же будто с высоты проник он оком в толщу, на которой стоял
город, и живо представил всю подземную жизнь, с которой город связан, как
связаны артерии и кровеносные сосуды в организме. Причудливая сеть
трубопроводов... в них, булькая и чмокая, течет вода, несутся отбросы
канализации, нефть и газ, провода электричества, также протянутые через
трубы, тоннели метро, ходы и выходы под зданиями и улицами, по которым
снуют, разгрызая металл, керамику, каменную кладку, толпы крыс... миллионы
тупоносых зверьков с мокрой, прилизанной шерстью...
Как можно чувствовать себя защищенным в таком граде, где даже
памятники лучшим умам прошлых, незамутненных времен заменены монументами,
воплощающими не людские деяния, а идеи, вдохновляющие их на эти деяния?
Идеи и сам дух воплощенной современности, половинчатой и двойственной даже
в главном своем назначении - материальном?
Даже в повседневности и быту направленность на материальную тщету и
сиюминутность, хотя эта же материальность олицетворена в постройках, как бы
символизирующих самое Вечность, - в Дворце свободных народов, в десятках
мраморных зданий постоянной выставки достижений, Всесред-неазиатском Дворце
живописцев-монументалистов, Дворце народного искусства... Вечность, сама
Вечность.
И все же не кто иной, как Давлятов, первым забил тревогу о предстоящем
смертельном, первым бросился спорить, доказывать вопреки академическим
авторитетам, поплатился за дерзость своей службой и сейчас ходит
подозреваемый в связях с теми, кто рассылает по почте предупреждения, - с
ОСС...
Таков уж он, современный нигилист, - ему и хочется, но не можется, а
если и можется, то колется... Ибо Давлятов давно заметил в себе такую
особенность: мысль его словно пробирается в лабиринте с двумя, тремя
ходами, блуждает почти вслепую, переходя от одной искомой точки к другой,
пока наконец не придет снова к первоначальному, - и так блуждает по
замкнутому кругу, в поисках решения, которого никогда не найдет. Мыслить,
чтобы воплотить свою мысль в дело, для Давлятова самое мучительное
наказание...
X
И вот сей нигилист... лучше назвать его ныне модным словом -
парадоксалист, делает то, что в спокойной обстановке, без тревоги и
нервотрепки этих дней вызвало бы столько разговоров, - берет на воспитание
совсем отбившегося от рук подростка, двенадцати лет, которому нужно столько
такта, душевной теплоты, уверенности не только в себе и в своем завтрашнем
дне, но и в завтрашнем дне всего города.
Сейчас же все обошлось тихо, никто особенно не удивился, кроме
На-хангова, да и то благодетельствующий сосед удивился не столько самому
факту усыновления, сколько тому, с какой послушностью Давлятов сделал вывод
из его ночной шутки.
Мелис - так звали усыновленного - оказался на редкость эмоциональным
подростком. Градус его настроения все время колебался - от высоты
заразительного смеха и детской непосредственности до угрюмого падения,
молчаливой злобности.
Осмотрев дом, где ему предстояло теперь жить, Мелис сказал так, словно
осмысливал и связывал многие понятия в своем незрелом уме:
- Я знаю, вы - полукровка, Руслан Ахметович. Со мной же еще сложнее -
замешен на трех кровях...
- Это сейчас массово, в наше время, - уклончиво ответил Давлятов,
удивляясь проницательности Мелиса.
Сейчас они сидели вчетвером в квартире Мирабова, оцепенело глядя на
экран телевизора, где перекашивало, передергивало физиономию ведущего под
смех и крики Мелиса и Хури, пока изображение не установилось четко и ярко в
цвете.
Все та же компания за овальным столом, все те же, правда, основательно
сникшие и утомленные лица сейсмосветил. Телефонистки, микрофон, вставки и
прочая телевизионная нехитрость. До начала передачи, за экраном, академики
условились - каждому отвечать в свой час, без того, чтобы ломать четкий
сценарный ход. В прошлый раз, когда, услышав вопрос гражданина Салиха,
фемудянский академик перехватил инициативу у академика Зияева, произошла
некоторая досадная путаница с гонораром, так что пришлось сегодня
сейсмосветилам лишние полчаса потоптаться у кассы, пока бухгалтерия дотошно
выясняла...
Открывая передачу, ведущий в вежливой форме попросил шахградцев
посылать телефоновопросы, только касающиеся предмета разговора, без
отвлечения на частности, тогда и разговор будет научным, полезным и
убедительным. "Цель наших уважаемых академиков - показать вам всю
беспочвенность предсказаний ОСС, успокоить, вернуть уверенность в
завтрашнем дне для полнокровного труда и отдыха".
На призыв откликнулся гражданин Забегаев, вопрос которого касался той
самой трещины в земле, которую обнаружил Давлятов.
- Вам слово, академик Сысоев! - предложил ведущий, загадочно
подмигнув.
- Дельный вопрос, спасибо гражданину Забегаеву... мы в первый же день
осмотрели трещину на пересечении улиц Каблукова и Бородинской и пришли к
выводу, что она не имеет никакого отношения к предстоящему землетрясению...
Трещина расползлась от вбитой сваи: рядом строился дом...
Хотя назвали Забегаева уважительно "гражданином" во всеуслышанье,
чтобы ни у кого не было сомнения в его уголовном прошлом и настоящем,
Забегаев не удовлетворился ответом, ибо это "предстоящее землетрясение",
брошенное академиком неосторожно, еще больше встревожило его.
- Так предстоит или не предстоит?! - воскликнул в сердцах Забегаев, но
все телефоны, по которым он хотел Пробиться для связи с академиком,
оказались заблокированными.
- Вопрос гражданина Нафталимова, - встрял в паузу ведущий. - Ожидается
ли перед предстоящим землетрясением свечение неба? Пожалуйста, академик
Зияев...
- Вообще... это спорно, - басом, хотя и неуверенно, начал Зияев. - Я
лично не сторонник теории "сейсмического света". В одних случаях подобное
свечение замечалось перед землетрясением, в других - нет. Это спорно... Я
убежденный сторонник газа радона - это действительно примета...
"Спорно... - скептически усмехнулся Нафталимов. - Академик спорит, а
зарплата идет, - перефразировал он в уме известную присказку о солдатском
сне. - Погребет нас всех, а вы и под обломками будете спорить, что сие было
- землетрясение или бомбовый удар..."
Но и Нафталимов, пожелавший высказать все это академикам в лицо, не
смог второй раз через тысячи переплетений телефонных сигналов пробиться на
студию.
- Что это за газ радон? Где его достать? Как хранить? Можно ли носить
с собой в баллончике, чтобы не прозевать момента удара? Надо ли надевать
противогаз? - столько тревожных вопросов задала гражданка Прият-нова. На
них должен был ответить академик Аляви.
- Лично я, - в полемическом тоне начал Аляви, - пусть простит меня мой
коллега, академик Зияев, трудами которого я восхищаюсь... я больше
сторонник теории "сейсмического света", чем радона. Выделение радона из
колодцев перед землетрясением - тоже проблематично. В одних случаях газ
действительно выделялся, в других - радона не было... Это лишний раз
говорит о том, сколько еще "белых пятен" в нашей науке, которые нам надо
закрасить черным... или красным...
Вопрос, который задал Нахангов, был средней сложности, ибо содержал в
себе и утверждение и отрицание.
- В связи с предстоящей в этом году встречей нашей планеты-матушки с
кометой Галлея кое у кого в душе зашевелилось вредное суеверие. Связаны ли
эти слухи о предстоящем землетрясении с полетом к нам кометы и влияет ли
притяжение Галлея на землетрясение вообще? Лично я думаю, что не влияет...
- Очень здраво рассуждает товарищ Нахангов, - сказал с экрана академик
Шарумов...
- Откуда он узнал, что Нахангов "товарищ", а не "гражданин"? - спросил
Давлятов у Мирабова, но, не получив ответа, скептически усмехался: -
Товарищ "бункер".
- Очень здраво, - повторил Шарумов. - Никакая комета и планета, луна,
солнце не влияют на землетрясение. Так же как планета Земля не влияет на
лунотрясение, марсотрясение, венеротрясение и так далее и тому подобное...
что же касается суеверия, то с ним надо бороться, как со вредным пережитком
прошлого. Я - оптимист и знаю, что мы успешно уничтожили все прошлое,
которого уже и нет. Есть лишь отдельные выверты прошлого в сознании
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг