Тогда почему же в одно и то же время, как и во все прошедшие вечера,
шахградцы вышли, смешавшись в толпы, - среди них промелькнул и доктор
Мирабов, - будто жили они и сейчас в кирпичных и бетонных домах? Привычка?
Любовь и почтение к порядку, который у всех в крови? Но не совсем обычное
поведение шахградцев смутило Анну Ермиловну, когда увидела она, что все,
кто собрался вокруг палатки Байт-Курганова, вдруг упали на колени -
напряженные позы, поднятые вверх руки, страстная мольба в голосе. И все
голоса смешались в хоре просящих, молящих:
- О, Субхан, защити, отведи беду, не дай погибнуть... прости нас,
прости...
Словно порывом тысяч голосов палатку сплющило со всех сторон. Из дыры
на ее острие, как легкий дымок, выполз жар, поднимаясь все выше. И в этот
момент из палатки вытолкнули человека, которого Анна Ермиловна не
разглядела. Человек по инерции немного пробежал в сторону молящихся и резко
остановился, едва не упав к ним в объятия.
Тысячи дрожащих рук потянулись к нему, повторяя, как заклинание, все
то же имя - Субхан, взывая к нему и прося защиты, но человек почему-то
выделил и повернулся к Анне Ермиловне с удивлением на лице. В худощавом,
тщедушном человеке она узнала того, о ком рассказывала недавно сыну,
спросившему об их фемудянском происхождении.
Странно, но Субхан ничуть не изменился за столько лет, возможно,
оттого, что изменилась Анна Ермиловна, которой казалось, что всех остальных
не задело время.
Тот, к кому обращались с мольбой жители палаточного городка, поднял
руку, в которой совсем не чувствовалось силы, и, подойдя к передним, легко
коснулся головы одного, другого, словно прикосновением своим снимал страх и
успокаивал, - и так пошел он по ряду, легко коснулся лба Мирабо-ва,
подбородка Хури, Шаршарова, и видно было, как из коленопреклоненных уходит
напряжение. Затем пошел он вдоль второго ряда - от его прикосновений у
женщин выступали слезы на глазах, старики отбивали поклоны... Всеобщая
стихия единения, дух сопереживания витал всюду, смягчая сердца. Как хорошо
любить в массе...
Обойдя всех, Субхан повернулся и сделал шаг в сторону палатки; и тут
Анна Ермиловна, пораженная, увидела Байт-Курганова. Байт-Курганов также с
удивлением посмотрел в ее сторону, словно укоряя за то, что она так долго
тянет с делом, ради которого приехала.
Боясь, как бы Байт-Курганов не заперся в палатке, Анна Ермиловна
бросилась сквозь редеющую толпу и у самого входа в палатку снова
столкнулась с той самой женщиной.
Сейчас она встретила гостью с дружелюбием на лице и виновато
проговорила:
- Извините, Найман Зияевич заставил вас ждать... Хотя с самого утра
говорил о том, что вы приедете, и даже несколько раз выходил встречать вас
у кольцевой дороги...
- Ничего, ничего, - пробормотала растерянная Анна Ермиловна, заходя в
скромно обставленную палатку - складные стулья и стол, надувные матрасы и
прочие походные вещи.
- Добрый вечер, дорогая Анна Ермиловна! - подчеркнуто вежливо встал ей
навстречу Байт-Курганов.
Анна Ермиловна протянула ему конверт, куда была вложена петиция.
Байт-Курганов бегло пробежал глазами, остановил взгляд, переменился в лице
и стал читать медленно, вникая, и Анна Ермиловна, наблюдающая за ним, не
могла отделаться от ощущения, что между убитым бродягой, фему-дянским
проповедником Субханом и инженером, работающим в сейсмостроительстве, есть
кровная, родственная связь, тревожащая своей загадочностью.
- Похвально! - сказал Байт-Курганов. - Все изложено старательно.
Думаю, что это подействует на членов Верховного суда, и мы скоро увидим
вашего внука и его друзей на свободе... Правда, вы здесь не подчеркнули,
что Мелис - ваш внук, но члены суда об этом, наверное, уже знают из
документов Лютфи.
- А почему я должна была подчеркнуть это? - наивно спросила Анна
Ермиловна. - Правда, я могла бы как-то неназойливо отметить, что поскольку
Мелис - приемный сын моего сына, то, естественно, он приемный внук...
Простите, я несколько запуталась. - Анна Ермиловна умолкла, заметив в
глазах собеседника холодный блеск.
Воспользовавшись ее растерянностью, Байт-Курганов сказал просто, безо
всякого напряжения, будто был с ней давно в доверительных отношениях:
- А теперь я вкратце расскажу вам свои мытарства... и вы поймете, что
я человек бескорыстный.
- В этом я не сомневаюсь, - улыбнулась Анна Ермиловна вымученно.
- Спасибо... Так вот, я долгое время работал строителем. И знаю, как
воздвигались самые престижные здания нашего града. Дворцы, музеи,
выставочные павильоны и высотные жилые дома. Все строилось из рук вон
плохо. Начальники крали цемент и лес, железо и сталь, пластмассу и стекло.
Комиссия градосовета принимала эти здания, якобы выдерживающие все десять
баллов. На самом деле здания и дома не выдержат и шестибалльного толчка.
Начальники связаны с Бюро гуманных услуг... Я бил тревогу, доказывал, что
это преступление. Что из-за проделок мафии жизни миллиона шахградцев под
угрозой... Меня стали преследовать, объявили умалишенным и запрятали в
психбольницу... Начальники тогда совсем распоясались. Вы ведь знаете их
психологию - когда им удается отвести от себя угрозу, они как бы мстят
вдвойне за то, что их хотели потревожить. Они стали красть все, что попадет
им под руку, и без надобности, и закапывали ворованное.
Вот вам вкратце мой рассказ, дорогая Анна Ермиловна, бессребреница...
Остается лишь молиться, чтобы кто-нибудь из них - слон либо кит, дракон,
черепаха либо осел - не повернулся на бок под землей. Только молиться... -
повторил собеседник, вставая, и, как только он повернул голову к выходу,
мелькнуло перед ее глазами лицо Субхана...
И снова мучительно сжалось сердце Анны Ермиловны. Вспомнила она вопрос
сына, заданный в упор и беспощадно: "Знаешь ли ты, что наш род берет начало
свое от ветхозаветных фемудян?" Так что же сказала на это милейшая Анна
Ермиловна? Послушаем затаив дыхание...
XIX
- Да, я знала, что род наш идет от фемудян - племени, давшего свою
кровь ныне здравствующим, бодрым, румяным, склонным к изобретательству и
наукам народам, среди которых и англичане с одного конца света, и японцы -
с другого, - сказала в тот вечер Анна Ермиловна, обращаясь к изумленному
Руслану. - Благородный народ, сознательно растворивший себя среди других,
во имя их расцвета, чтобы самому потом исчезнуть с лица земли! Фемудяне! Я
не только знаю это, милый Руслан, сын мой непутевый и оттого еще более
любимый... я не только знаю корни и крону древа нашего генеалогического -
фу! какое слово, ненавижу его, но все равно часто произношу к месту и не к
месту! - не только знаю, но и многое помню из того, прошлого времени, когда
племя наше было еще в силе, поклонялось каменным идолам и слушалось во всем
старейшину Бабасоля.
Мы были грубы, в нас затвердела одна лишь плоть, мы разбоем брали все
у других племен, мы были эгоистичны, как дети, и так длилось до тех пор,
пока племя не стало стареть, хиреть, и впадать из-за холода души в
сумасшествие, и постигать всеобщее, отказываясь от частного и эгоистичного.
А постижение всеобщего есть болезнь отдачи и растворения. Ты ведь знаешь
тягу сумасшедших воображать себя шагающими по ступеням перевоплощения и
растворения во всем чужом - лишь бы выйти из себя, из своей плоти и души,
которая тревожит, пугает, навевает кошмары. Так и мы, фемудяне, чтобы уйти
от кошмаров утонченной души, отдали свою кровь для взращения других,
современных народов, а они, в свою очередь, направляют теперь свою энергию
на такие диковинные машины и роботы, что диву даешься и думаешь - неужели в
корабле, летящем сейчас навстречу комете Галлея, минуя Луну, Венеру, Уран и
прочие планеты... неужели в материале корабля замешена и капля нашей,
фемудянской крови? Страшно! И волнующе!
Давлятов, ожидавший поначалу увлекательного рассказа, заскучал от
этого длинного предисловия, тем более что то, о чем говорила Анна
Ерми-ловна, было книжным и банальным. Поэтому Давлятов, воспользовавшись
паузой, сказал сухо:
- Ладно, все это теория... Меня мучает другое: Салих, пригрозив городу
фемудян страшной карой - землетрясением, увел меня куда-то вдаль - это я
помню, хотя и смутно, не в деталях. Увел, чтобы отдать мне свою душу и
спасти... А потом? Что было потом? Сквозь сон и дурман я чувствовал, что
меня несут на руках домой... А ты? Где была ты? - Возбужденный, он
почему-то схватил со стола ту самую книгу, которая была скрыта под обложкой
труда академика Бабасоля "Огнеупорные породы", открыл, хмурым взглядом
пробежал несколько строк главы "Преграды". Досадливо поморщившись,
потянулся к другой книге, более объемистой, с твердым переплетом, на
котором было золотом тиснено: "Лев Шаршаров. Гениальный роман. Издательство
"Братья Хаембрук и мадам Лулу", полистал страницы, которые замелькали
главами "Бытие", "Исход", "Числа", "Книга судей Израиле-вых", "Книга
псалмов", и почему-то взгляд его задержался на строке из "Книги пророка
Захарии". Давлятов прочитал ее вслух: - "И раздвоится гора Элеонская от
востока к западу весьма большою долиною, и половина горы отойдет к северу,
а половина ее - к югу". Вот! - сказал Давлятов и захлопнул книгу, хотя во
взгляде, который он бросил на ее переплет, мелькнуло злорадное и
мстительное.
- Да, да! - запротестовала Анна Ермиловна. - Не надо мне читать, ни из
Ветхого завета, ни из Нового... Нам, к счастью, не пришлось тогда увидеть
конец света.
- Значит, пророчества Салиха не сбылись? - спросил Давлятов со
смешанным чувством облегчения и досады. - Но ведь в Коране ясно сказано...
- Нет! Субхан отвел беду... - сказала она так, словно сомневалась - и
не в увиденной тогда и пережитой картине, когда выбежала навстречу тем, кто
нес спящего Руслана на руках, а в своих сегодняшних ощущениях, связывая
убитого бродягу, проповедника-спасителя Субхана и инженера Байт-Курганова
одной кровной связью. Не разобралась пока в причинах такой связи - вот и
сомневалась.
И рассказала Анна Ермиловна - в фемудянском своем воплощении имевшая
бесхитростное имя Хайша, - как в страхе выбежала из дома, услышав гул
толпы. Ноги ее подкосились, и она чуть не упала на острые камни, когда
увидела, как несут ее бесчувственного сына на руках, с растерянными, даже
виноватыми лицами, словно эта толпа издевалась над Русланом, а теперь
желает сгладить вину перед матерью.
На самом же деле всех, кто пошел за подростками к дому Хайши, смутила
загадочная картина исчезновения Салиха... словно бренное тело его, как
ледяное изваяние, испарилось в жарком воздухе, а душа, которую он обещал
Руслану, вошла в мальчика. И он, утомленный и разморенный ее теплотой,
заснул и всхлипывал теперь во сне оттого, что чистая душа его вдруг
расширилась, чтобы понять и сострадать.
Пришедшие столпились у порога, в нетерпении наступая друг другу на
ноги. И только двое посмели войти за восклицающей от горя Хайшой, чтобы
уложить мальчика в постель. Затем молча вышли, не объяснив ничего, и, пока
Хайша пыталась привести сына в чувство, толпа отошла, направляясь к площади
капища, и ощущение страха передавалось друг другу не только через взгляды,
но и шаги и жесты. Ощущение неминуемой беды влекло их к старейшине
Бабасолю, хотя никто из фемудян толком не знал, о чем они будут с ним
говорить и чего требовать. Возможно, настоятель капища утешит их чем-нибудь
и успокоит, на то он и глава города - мудрый, коварный и всесильный...
Был в беспокойстве в тот час и Мухаммед из ЯсрИба, добровольно
заточивший себя в пещере горы Хира, чтобы провести в молитвах - изо дня в
день - месячный пост. С раннего утра он чувствовал себя больным.
Проснувшись, долго лежал в постели, укрывшись одеялом из верблюжьей шерсти,
ощущая тоску. Головная боль тянулась крученой жилой к правому глазу. С
Мухаммедом такое случалось нередко - бодрость и здоровое ощущение жизни
вдруг, безо всякой причины, сменялись слабостью и мнительностью, назойливой
мыслью о смерти. Тогда не находил он себе места, не мог сидеть, лежать,
сосредоточиться на чем-то. Казалось, что не только духом, но и всем своим
существом, зудящим, ноющим, ощущал он накатывающийся страх.
Сейчас Мухаммед не мог сосредоточиться и произнести даже молитву,
которую повторял из вечера в вечер. Не ощущал волну таинственного подъема,
наполнявшего все его существо, чтобы в молитве воспрянуть и слиться в
чувствах с Незримым, Великим, Милосердным, Славным, к которому не раз
обращался за поддержкой.
Глотнув воды из кувшина, Мухаммед снова лег, прижав к зудящему глазу
шерсть, но вместо привычного тепла по телу его пробежала дрожь, будто
сырость, которую он раньше не ощущал, просочилась во все поры, остудив
кровь. Он задыхался, чувствуя, как тоска подкатилась к горлу. Ощущение
неминуемой беды заставило Мухаммеда поднять голову, и перед его глазами
засверкали красные, голубые, зеленые искры. Судорожно ухватился он за край
постели, вдруг почувствовав, как какая-то волна обволакивает его всего и
поднимает, отрывая от твердой земли. Он крикнул от ужаса и почувствовал
облегчение. И теперь Мухаммед ничего не ощущал, кроме легкого чувства
полета внутри воздушного столба... Только сейчас, после второго или
третьего круга, он понял, что летит не в одиночестве, а в компании некоего
существа, между крыльями которого он сидел, судорожно вцепившись в косматую
шею, источающую резкий верблюжий запах, ориентирующий бедуина в любой, даже
незнакомой местности.
Но лишь морда да длинная шея роднила летающее существо с верблюдом.
Ослиные ноги его барахтались в воздушном потоке, явно сбивая ритм тяжелых
крыльев, и существо напрягалось изо всех сил, натужно пыхтя.
Мухаммед хотел спросить, кто его напарник, взявший на себя незавидную
роль вьючного животного, и куда летят они сквозь ночную мглу, но не
решился. Весь вид угрюмого существа говорил о том, что затея с ночным
путешествием ему в тягость и вынужден он пуститься в рискованное
предприятие лишь по принуждению...
Все выше поднимались они, молча... вознеслись над заснеженной вершиной
горы Хира, обдавшей Мухаммеда холодным дыханием.
Изгиб неба засиял вдруг загадочным матовым светом и задрожал, словно
плавал в голубом океане. Свет густел, из матового перехода в ярко-красный,
режущий глаз. Затем изогнулся, принимая причудливую форму лотоса. И все это
было похоже на вспыхнувшее пламя, - кружась в вихре, оно разливалось над
изгибом неба, куда по строгой прямой, будто привязанный к лучу света, летел
сейчас Мухаммед. Ярко-красное, то разрешаясь по краям, то снова собираясь в
огромное, плавающее зарево, ослепляло, мешало разглядеть того, кто,
перелетев через изгиб лотоса, устремился навстречу Мухаммеду. Лишь
очертились контуры его тела в редеющей дымке. Напрягшись, Мухаммед
разглядел покрытые густой шерстью руки, которые, взяв за края, натягивали
шелковую ленту со знакомыми арабскими знаками.
- Читай! - категорично приказал тот, кто подлетел в облаке дыма. "Нет
бога, кроме Аллаха, и Мухаммед - его пророк", - было написано на ленте, и
едва Мухаммед произнес это, как услышал вокруг невероятное движение и шум.
Приказавший вывернуть из облака и повис перед Мухаммедом. Еще не
разглядев его, Мухаммед поспешил спросить:
- Кто ты?
- Не пугайся, я миролюбив... Я вестник Аллаха и послан, чтобы донести
до тебя истину. Меня зовут Джабраил, но, честно признаться, мне не очень
нравится мое имя. - В мрачноватом голосе послышались доверительные нотки. -
Впрочем, меня предупредили, чтобы я не очень доверял тебе... - И,
обратившись к тем, кто шуршал над головой Мухаммеда крыльями, посвистывая
от нетерпения, приказал: - Давайте хором: благо тебе, пророк...
Тот, кто назвал себя Джабраилом, имел гладкое и гибкое тело с рыбьим
хвостом между ног; голова его с холодным, бесстрастным, никогда не меняющим
свое выражение лицом начиналась прямо от туловища, как у горбуна, и в таком
облике косматые, резко выделяющиеся своим цветом руки вовсе не казались
необычными. Вокруг Джабраила, резвясь и ликуя, помахивая немощными
крылышками, летали ангелы, ответившие на его призыв хором:
- Благо тебе, пророк, благо... - Сонм ангелов ловко и изворотливо
летал вокруг, стараясь не задеть его ни клювом, ни хвостом.
- Благодарю тебя, Бурак! На сей раз ты отправился в мирадж по первому
нашему зову, без ворчания и притворства, - обратился торжественно Джабраил
к существу, на чьей покатой лошадиной спине восседал Мухаммед. - В прошлый
наш призыв доставить к жилищу Аллаха пророка Ису [Иса - Иисус] едва не
стоил ему жизни из-за его необязательности, - снова доверительно обратился
к Мухаммеду Джабраил. - Впрочем, Ису и без того лишили жизни, правда, не
здесь, на небесах, а на грешной земле. Остерегайся и ты обращенных в свою
веру, пророк! О, сколько раз они будут клясться твоим именем, отрекаясь от
тебя...
- Прошлое недостойно того, чтобы о нем вспоминать, а будущее -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг