- Не знаю, не помню.
- А я знаю. Не было ничего. Ты ведь со мной вязался. У самого училища
пристал. Вместе вишню покупали.
Ну, я и заткнулся. А что скажешь, если так и было? Все вспомнил. Будто
глазами видел, как она эту самую вишню с весов в целлофановый пакет ссыпала
и в кошельке рылась, набирая мелочь. Продавец попросил: без сдачи, если
можно.
- Еще? - предложила Ольга добавку. А когда я жестоко отрубил - сыт,
мол, твоим компотом по горло, - усмехнулась. - Что так? Для тебя же
старалась, ты захотел. Помирал от жажды.
Вот оно что. Оказывается, это по моему утробному заказу и покупалось, и
варилось. Не ожидал я столь трогательной заботы. Ай, спасибо! Дай в щечку
чмокну. Как мы спелись, а? Большего взаимопонимания и представить нельзя, не
бывает.
Где уж тут Федору достучаться до нас. Не до тебя, братец, не до тебя.
Недосуг нам - компотцу из вишни захотелось!
- Что если мы его, - кивнул я на кастрюлю, - куда-нибудь того...
выплеснем?
Ольга не воспротивилась. Даже одобрила. Сунула мне полотенце и показала
в дальний угол двора: тащи, мол, туда можно.
Люди!
Как вы относитесь к компоту? Так себе? Прохладно? А вот и напрасно. Нет
в мире лучшего пойла. Вкусно, полезно и дешево. Варите компоты и пейте на
здоровье!
Что наша жизнь? Компот. Кто любит жизнь, тот лопает компот. И наоборот.
Ваше благополучие - в кастрюле с компотом. Делаем компот сами! Это
напиток бодрости, молодости, отличного настроения.
Вас что-то угнетает? Вам нездоровится? Вы не в своей тарелке? Не
отчаивайтесь. Пейте компот - и все пройдет.
Настоящие мужчины употребляют только компот!
Верная жена компотом верна.
Обед не обед, если компота нет.
Хотите дружно жить - не ленитесь компоты варить. Семья компотом крепка.
Рекомендуется на день рождения, к свадьбам, поминкам, на все престольные
праздники и на каждый день. Ни дня без компота!
Любите компот, и весь мир полюбит вас.
Вы не забыли сегодня сварить компот?
Сказал же - дело не в компоте. Я сам себя выплескивал из кастрюли.
Нутро свое высвобождая, утробу свою чистил, чтобы ничто больше не мешало
сойтись с братом.
- Завтра, - заявил я Ольге, - пойдем в подвал вместе. Она не ответила.
Взяла у меня горячую еще кастрюлю, сунула под кран. И мыла, мыла, пока я не
ушел с веранды.
В том, что я не встретился с братом, вина не только моя. Ее тоже.
Позволила привязаться к ней. Значит, думала обо мне. И не просто думала, а
синхронно со мной. Я рвался к ней, и она встречно. Сошлись в желании. Не
могла же она забыть, что мы с ней - пара. Накануне, когда сама шла на
дежурство, заставила меня до ночи шляться, кием махать, чтобы не мешал.
Помнила, значит. А раз помнила и тем не менее допустила, то виновата. Не
меньше, чем я. При парасвязи больше-меньше не бывает. Все поровну, все на
пару.
Потому-то и осенило - дежурить вдвоем. Ни я ее не буду искать, ни она
меня. Объявится Федор, а мы "дома", его поджидаем. Не проскочит, увидит.
Долин выдрал бы себе бороду, узнай он, что мы надумали.
В подвале из мебели - только кресло-качалка и тахта. Кому на сидячее
место, кому на лежачее? Я взглядом Ольге - выбирай. Пожала плечами: какая,
мол, разница. Однако предпочла качалку.
Разместились, потушили свет. Не разговариваем. Ждем, когда настоятся
темнота с тишиной.
Я чувствую близость Ольги. А она меня? Даю себе страшную клятву: если
сделаю хотя бы шаг к ней - остригусь наголо, если же она подберется ко мне -
ударю. И еще: в том и другом случае заявлю папаше, что выхожу из игры. В
бункер больше ни ногой.
Не смейся, не смейся. Надо же было надеть на себя какой-то намордник. К
тому времени я совсем озверел, внаглую лез к Ольге. Да и она не очень-то
сопротивлялась. Где-то на небесах мы уже трижды были повенчаны. Но до земных
страстей дело не доходило. Только тем - страшными клятвами - и удерживали
себя.
Детский сад, конечно, ты прав. Однако забавы, согласись, детские.
Тебе доводилось когда-нибудь вот так: вдвоем, в одной комнате, без
света? Она совсем рядом. Желанная и, главное, доступная ждет тебя. А ты - не
смей.
Это даже не мазохизм. Хуже.
Я оставляю свои телеса на тахте, отлетаю. Сразу стало легче. Совсем
легко. Нет плоти - и нет проблем. Посмотрел на себя со стороны - не узнаю, я
ли это? Корчится какой-то малый, весь в испарине, а мне не жалко, до
лампочки. Чужой он мне. На всякий случай предупреждаю: "Пока здесь побудь, я
прогуляюсь". И только собрался упорхнуть, слышу:
- Включи свет.
Не успел до выключателя дотянуться, светло стало. Вижу стоит передо
мной Ольга. Совершенно голая. И хоть бы что, будто так и надо.
- Пойдем, - говорит и хочет меня за руку взять.
Я руку назад, как от огня.
- Куда это идти? - спрашиваю.
- Как куда? - удивилась. - К Федору. Он давно уже ждет.
- Прямо так? - показываю, что она в чем мать родила, и вдруг
обнаруживаю: я тоже не больше ее одет. Стоим нагишом, все у нас на показ. И
не прикрыться, не спрятаться. Вокруг никого, пустота. Не понять даже, что и
откуда светится. Светящаяся пустота.
А Ольга торопит.
- Ну, ты чего?
- Приодеться бы, - говорю. - Хотя бы штаны.
- Какие еще штаны?! - перебивает. - Забудь, где ты их оставил. Федор не
узнает нас, если будем, как все, в одежде. Пошли!
- Пошли, - соглашаюсь. - Только ты впереди, я за тобой.
Вроде бы, думаю, выкрутился - спрячусь за ее спиной. А она хохотать.
- Это как ты, - укатывается, - себе представляешь, где перед и где зад?
Не смеши.
Тут и я развеселился: действительно, как? Ведь я ее сразу всю вижу, со
всех сторон. Такое уже было, когда она - помнишь? - в машине катила, а я
прилепился. Родинка у нее на запястье, к баранке прижата, а я все равно
узрел. Выходит, и я для Ольги прозрачней стеклышка. Куда ни повернись, как
ни крутись - весь на виду. И никакие одежки не скроют... Ха-ха, а я ей про
штаны.
Теперь уже сам хватаю ее за руку, и понеслись.
То ли бежим, то ли летим. Несет нас куда-то. Без направления, без
расстояния и без всякого ощущения времени. Скольжение голых идиотов вокруг
себя в вечности. Вжались друг в друга, переплелись. Нас расшвыряло бы по
всей Вселенной, не сцепись мы намертво.
- Скоро? - спрашиваю.
- Ты смотри, смотри, - шепчет она сразу в оба уха. - Прозеваешь. В
любую минуту может появиться.
Было бы на что смотреть. Вокруг все то же - светло и пусто. Однако
напрягаюсь, таращу глаза. Покажись муха - за километр засек бы.
И все-таки зазевался. Заметил, когда уже нос к носу.
Вынесло нас с Ольгой на какую-то поверхность. Сплошная гладь, зеркало.
Ни краев, ни берегов. Но ходить можно, под ногами твердь. Вначале я увидел
отражение: движется что-то темное. Поднимаю глаза - он. Прохаживается
лениво, будто ждет кого. Я было к нему, но успел сообразить: нас-то он даже
не замечает. Идет себе и идет, в нашу сторону даже не смотрит. Ослеп, что
ли?
- Позови, - подсказывает шепотом Ольга.
- Давай ты, - отнекиваюсь. - Сегодня твой день. Он тебя ждет.
- Какая разница, раз мы вместе.
Но меня что-то удерживает.
- Повременим, может сам прозреет.
Пока мы торговались, он обходил нас по дуге - не приближаясь и не
удаляясь. Потом, словно почувствовав что, насторожился, придержал шаг. И
вдруг, повернувшись лицом, двинул прямо на нас.
Он не шел - наплывал. Расстояние как бы само сокращалось, сближая нас.
Оставались уже какие-то метры, мы с Ольгой даже расступились, чтобы
пропустить его. Но буквально в двух шагах он остановился. Поведя глазами
(искал кого-то?), уставился на меня (нашел?). Жуть: смотрит в упор и не
видит.
Наверно, мне нужно было что-то предпринять, крикнуть: "Да вот я, перед
тобой. Разуй свои гляделки!" И даже не крикнуть, только подумать, захотеть.
Возможно, брат этого и ждал - чтобы я подумал, захотел. Тогда бы он
непременно увидел. Я же стоял истуканом, и ничто во мне не шевельнулось, не
рванулось навстречу, не позвало.
- Он уходит, - сказал Ольга.
Его медленно относило, хотя он все еще слепо смотрел в нашу сторону.
- Совсем уходит! - добавила Ольга. Желала ли она, чтобы я задержал его?
Почему сама не окликнула, не остановила?
- Да, уходит, - пустым эхом отозвался я, глядя вслед удаляющейся
фигуре. Даже сейчас, теряя брата из виду, я не испытывал ни горечи, ни
сожаления. Больше всего меня занимало, как это произошло - только что Федор
был лицом к нам, а теперь спиной. Когда же он повернулся?
Ольгу это удивило не меньше меня, но обсудить мы не успели. Зеркальная
твердь под ногами истончилась, обмякла, разошлась восковой пленкой. Нас
потащило в провал. Сразу же померкло свечение. Мы падали во тьму...
- Включи свет, - послышался Ольгин голос.
Я дотянулся до выключателя - да будет свет!
Обалденно уставились друг на друга. Все как было: она в кресле, я на
тахте. Оба одеты.
- Сколько там?
Я обнажил циферблат.
- Уже девять.
Двух часов как не бывало. Пора выбираться из бункера.
В доме тишь. Долин еще не вернулся. Мы все же пробежались по комнатам,
убедились, что его нет. А если б и был, все равно где-нибудь пристроились
бы - в спальне, в палисаде, на лежаке под кустом сирени. Нас устраивала
любая горизонталь. Ждать, откладывать мы не могли. Да теперь уже и не имело
смысла.
Она завела меня в свою бывшую спальню. Одернула с кровати покрывало,
стала лихорадочно раздеваться. Остатки одежды мы сдирали с себя уже в
постели...
Стричься наголо, как обещал, я, разумеется, и не подумал. Но со
стариком решил все-таки объясниться. Зачем морочить ему голову, пусть знает.
Хотя наверняка он уже сам начал догадываться. Мы с Ольгой все чаще ловили на
себе его тоскливые взгляды. Он же не дурак, видел нас насквозь, только
боялся поверить.
Я дождался воскресенья.
Долин работал без выходных, но по воскресным дням - лишь до обеда и
кормиться обычно приезжал домой. Если, случалось, задерживался, то не
надолго, на час-два, и мы, как порядочные без него за стол не садились,
ждали. Дань почтения главе семьи и хозяину дома. Хоть в чем-то надо быть
паинькой.
Объяснение произошло на веранде, сразу после обеда. Ольга, едва убрав
со стола, куда-то сбежала. Не захотела видеть реакцию отца. Ситуация для
дочери малоприятная. Я тоже не собирался растягивать процедуру. На все про
все отвел минуту - сказать только и смыться.
Изложил по пунктам: а) общение с полковником Севцовым не состоялось; б)
не состоялось по нашей с Ольгой вине - мы ему не открылись; в) посему бдения
в подвале отменяются. И вообще все отменяется. "Мы - я и ваша дочь - любим
друг друга. У нас серьезные намерения".
Старик, слушавший меня, казалось бы, без особого внимания, при
последних словах вдруг встрепенулся:
- Что, что? Какие намерения?
- Серьезные, - уже не столь бодро повторил я.
Борода Долина воспарила и раздалась вширь. Так он улыбался. Не думаю,
чтобы ему тогда было особенно весело, но я, видимо, сморозил нечто
гомерическое. Впору кататься со смеху.
- Ну-ка позовите ее, - попросил он, не называя дочь по имени.
Я пошел за Ольгой. Долин успел вернуть бороде обычные параметры, и
когда мы показались в дверях, смотрел на нас домашним сычом. Угрюмо, однако
не очень. Заставив повторить признание, он, пока я мямлил, кивал на меня
дочери: мол, послушай, что он мелет, и как тебе это нравится. Она попыталась
что-то объяснить, но он отмахнулся.
- Не травмируй мальчишку, оставь ради Бога в покое. Зачем тебе это
нужно?
Затем обратился ко мне:
- А вас, молодой человек, позвольте слегка остудить. В связи с вашими
серьезными намерениями. Да будет вам известно, моя дочь не может любить. В
самом прямом смысле слова. Ей просто это не дано. То, что вы называете
любовью, - не для нее. Уже, - подчеркнул он, - не для нее. Непонятно? Тем не
менее, постарайтесь уяснить: не мо-о-жет!
Он говорил со мной тоном бесконечно усталого профессора, раздраженного
бестолковостью студента-неуча, которому бесполезно что-либо объяснять. Нужно
элементарно вдолбить в голову: запомните!
Живя у Долиных, я думал, что все о них уже знаю. И об отце, и о дочери.
О ней, конечно, несравненно больше. В последние дни, после первого
постельного знакомства, мы только тем и занимались, что постигали друг
друга. Едва папаша за дверь, мы сразу в объятия и валились там, где
заставало нас желание. А желать мы не уставали. Весь дом и еще двор с
палисадом были нам сплошным ложем.
Ох, что-то путал старик, говоря об амурной несостоятельности дочери. Уж
я-то знал, может она любить или не может. Нарочно темнил?
"Хотите, я вас обрадую? - вертелось у меня в голове. - Ваша дочь еще
как может! Да она, она - просто восхитительна!"
"А вы что, большой спец по женской части?" - прошумело в ответ.
Спецом я не был. До Ольги, стыдно признаться, были две-три случайные
связи. Темнота, тундра.
"Вот и помалкивайте", - пригвоздил меня Долин.
А я и так молчал. Не мог же я при родителе рассуждать о сексопильности
его чада, да еще в ее присутствии.
"Меня она устраивает", - примирительно просигналил я, желая закрыть
скользкую тему.
Но старик решил доконать меня: "Поинтересуйтесь, о чем она думает,
когда вы занимаетесь этой самой якобы любовью".
Пальнул и спрятался, отгородился. Уже не достать его.
Ольга занервничала: о чем это мы? Поняла, что разговор не для ее ушей,
собралась уходить. Папаша остановил:
- Так что с дежурством? Решили прервать - это серьезно?
Несчастный фан! Ему об одном, а он свое. Зациклился на парасвязи. Все
еще не хочет понять, что не будет ее. Точка. И дело не в нашем с Ольгой
желании или нежелании торчать в подвале. Сиди мы там хоть сутками - ничего
не высидим.
- Федор никогда не найдет нас, - поддержала меня Ольга. Приговор
окончательный. Обжалованию не подлежит.
Старик посмотрел на нас так, словно это над ним был суд. Неправедный
суд. Спросил обреченно:
- И вам не страшно?
Что, говоришь, он имел в виду? В отличие от нас с Ольгой он уже почуял,
в какую передрягу мы все вляпались. Вместе с Федором. В нем-то и все дело.
Черт бы с нами, как-нибудь разобрались бы. А вот он... Так опутали, так
повязали, что ему ничего другого не оставалось - разом рубить все узлы.
Помню, в детстве я с одним пацаном пошел в тайгу. За орехами. И
договорились встретиться в полдень у знакомого мостка через ручей - там все
тропы сходились. Прихожу, а его нет. Час жду, второй. Что-то, решил, с ним
стряслось, давай искать. До сумерек метался, глотку драл. А он, придурок, на
большак вышел и там караулил, лень было к мостку вернуться... Я потом ему
фонарь под глаз подвесил, неделю светил.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг