Борис Николаевич Пшеничный
ВОЙНА
- Лейтенант, пополнение прибыло.
- Сколько?
- По списку тринадцать.
- Что значит "по списку", ты разучился считать? Сколько на берегу?
- Двенадцать и один больной.
- Больные мне не нужны, пусть катится ко всем чертям.
- Катер уже ушел.
- А ты куда смотрел?
- Виноват, тогда он был на ногах.
- А что потом?
- Потом, когда катер отчалил, свалился.
- Надрался или укачало?
- Хуже - со страху. Лежит и воет, к господу-богу взывает.
- Надеюсь, ты разъяснил, кто здесь бог?
- Он невменяем.
- Считай, что прибыло тринадцать, чертова дюжина. Построить всех на
плацу, я сейчас буду.
Лейтенант дочистил сапоги, надел перед зеркалом китель, утянулся
ремнями. Без зеркала он не мог. оно нужно было ему для поднятия духа. Даже в
самые скверные минуты, стоило ему взглянуть на свое отражение - и хандру как
рукой снимало. Если и существовал для него идеал офицера, то это он сам:
подтянутый, решительный, внушающий повиновение.
На плацу его ждал строй, или то, что должно было изображать строй.
Сержант скомандовал смирно, но лейтенант, не дослушав рапорта, направился на
левый фланг, где, судя по блуждающим глазам и позеленевшему лицу, стоял тот,
невменяемый. Он на полголовы был выше соседа слева.
- Почему не по ранжиру? Непорядок, сержант, - громко, чтобы слышали
все, сказал лейтенант. Он отошел чуть в сторону, смерил взглядом строй и
указал пальцем: - Встать сюда!
Сержант чуть ли не за рукав переместил готового рухнуть новичка,
пообещав ему что-то на ухо, что может обещать в этих случаях сержант. Теперь
невменяемый стоял в середине шеренги и при расчете назвался седьмым.
- Не слышу, повторить! - остановил счет лейтенант.
- Седьмой! - испуганно вскрикнул солдат.
- Все равно ты будешь Чертовой Дюжиной, - не без сожаления сказал
лейтенант.
Окрестив невменяемого, он уже с головы начал обходить строй,
останавливаясь перед каждым новоприбывшим.
- Кто такой? - спросил он правофлангового.
- Рядовой Артур Дек.
- Забудь свое имя, его у тебя здесь еще нет. Я спрашиваю, чем
занимался, пока тебя не обрили.
- Промышлял с отцом. Охотники мы.
- На кого же вы охотились?
- Куницу били, белку, соболя.
- Ты хочешь сказать, что умеешь стрелять?... Эй, сержант, карабин!
Сержант снял с плеча карабин, передал лейтенанту.
- Покажи-ка, охотник, чего ты стоишь. - Лейтенант щелкнул затвором,
пошарил глазами, отыскивая подходящую цель. В метрах сорока, из-за камня
выглядывала консервная банка. - Вон, видишь, железка? Лови! - Он бросил
карабин новобранцу. Тот на лету перехватил оружие. Не целясь, выстрелил.
Тонко взвизгнула, уходя рикошетом, пуля. Банка закатилась за камень.
- Лихо! - пришел в восторг лейтенант. Он умел восхищаться и умел отдать
должное тому, кто отличился в его глазах.
- Оставайся охотником, - добавил он, и это следовало понимать так, что
отныне у Артура Дека новое имя - Охотник.
Лейтенант не признавал других имен, кроме тех, которые давал сам, и
отличался редкой способностью с ходу навешивать ярлыки, намертво
пристававшие к человеку до конца его дней. Клички сопровождали солдат до
могильного холма и, наверняка, дальше, хотя этого никто точно знать не мог.
И только у военных чинов - от ефрейтора до него самого, лейтенанта, - не
было и быть не могло прозвищ. Как еще назовешь того же сержанта, если здесь,
на острове, вся его суть в том, что он сержант и никто больше.
На крещение ушло не более четверти часа. Все тринадцать с изумлением
узнали, кто они есть на самом деле, и, ошалело тараща глаза, углубились в
самоанализ, постигая свою новую сущность. Лейтенант был в ударе, блистал
изобретательностью, даже фантазировал, но при всем том лишнего себе не
позволял; он не виноват, нарекая одного Левшой, а другого Кучерявым,
поскольку те ничем больше не выделялись. Возможно, он несколько увлекся,
назвав лысого Кучерявым, но какая армия без юмора!
Заминка вышла с номером десятым. Малый оказался на редкость ординарным,
как ни крути - никаких особых примет. Пережевывая его глазами, лейтенант
пытался зацепиться за какую-нибудь бородавку или угадать в скучающем
равнодушном лице мало-мальски примечательную черточку характера, но фантазия
начисто отказала ему.
- Что такой постный? - спросил он раздраженно. - Ты мне своей
физиономией весь взвод в тоску вгонишь.
- На других посмотрят - развеселятся, - без всякой интонации ответил
малый, но отчего-то строй прижух, а сержант втянул голову в плечи.
- Ты, оказывается, философ, - после паузы сказал лейтенант. - Мы с
тобой еще порассуждаем.
Итак, знакомство состоялось. Лейтенант еще раз окинул взглядом
пополнение, набрал в легкие воздух.
- А теперь слушайте внимательно и зарубите себе на носу. Вы прибыли
сюда воевать. Во-е-вать! Понятно? Я сказал все. Сержант, командуй.
Когда лейтенант прибыл на остров, а было это так давно, что он и не
помнил тот день, здесь уже стреляли. С кем шла война, он не знал и никто не
знал, даже верховное командование - в приказах говорилось туманно:
"вражеские войска" или просто "противник". Впрочем, и приказов не было. В
блиндажном сейфе хранился один единственный секретный документ, неизвестно
кем и когда положенный. В том документе предписывалось оборонять плацдарм и
никаких активных действий не предпринимать, пока не будет на то особых
распоряжений. За все время лейтенантской службы каких-либо распоряжений не
поступало, и можно было бы предположить, что о плацдарме забыли, если бы не
катер, раз в месяц доставлявший на остров пополнение и все остальное, что
полагается на войне, - боеприпасы, продовольствие, обмундирование.
Лейтенанта сюда прислали па смену другому лейтенанту, который, говорят,
свихнулся и пустил себе пулю в лоб. Может, его и убили - свидетелей его
смерти не оказалось. Вообще здесь, на острове, узнать что-либо определенно
было невозможно. Лейтенант не был уверен - остров ли это? Плацдарм
представлял собой аппендикс суши, выползавший из брюха непролазного болота,
за которым располагался противник, и что там, у противника, можно было
только гадать. Самого противника тоже никто не видел. Однако стреляли - это
факт. Бои шли ежедневно, без выходных. Они начинались всегда в одно время -
под вечер, часов в семь восемь, когда с моря и из болота поднимался туман,
и заканчивались с наступлением темноты. Ночью стрельба прекращалась, берегли
патроны, но все были настороже - мало ли что замышляет противник в
непроглядной тьме.
...Часы показывали восемнадцать ноль-ноль.
Лейтенант расчистил половину стола, положил руки так, чтобы локти были
на середине, а пальцы захватывали край доски, и, легко оттолкнувшись ногами
от пола, поставил себя свечой. Сиршасана давалась ему легко. В школе еще он
какое-то время, пока не надоело, занимался хатха-йогой и был благодарен
учителю, показавшему ему несколько асан.
То, что он делал сейчас, оскорбило бы любого йога. Он и не помышлял
расслабляться и сосредотачиваться на каких-то там органах и состояниях. Стоя
на голове или сложившись лотосом, он вызывал единственные желанные ему
образы - образы войны. Он ощущал себя окопом и блиндажом. Он рвался гранатой
и плавился свинцом в пуле, летящей в болотный смрад. Он был подмышечным
потом солдата и вонью его портянок. Он, как старый бинт, пропитывался кровью
и гноем, валялся на бруствере обрубком ноги. Порой ему казалось, что он
вбирал в себя весь гарнизон, весь этот прострелянный насквозь аппендикс, и
лелеял надежду, что когда-нибудь, в минуту полного отрешения, он постигнет
ту самую сокровенную тайну войны, которую воплощал в себе враг. Образ врага
ускользал, расплывался, закручивался тугим коконом.
Восемнадцать тридцать пять... Лейтенант раньше обычного прервал
занятия. Что-то мешало ему, какое-то видение. Оно настырно преследовало его,
разрушая внутреннее равновесие. Лейтенант попытался понять, что бы это могло
быть, и в его сознании всплыла постная рожа десятого номера.
- Постовой! - позвал он стоявшего за дверью солдата и велел разыскать
сержанта.
- Как там салаги? - спросил он, когда тот вошел, встревоженный
неурочным вызовом.
- Пообедали и спят.
- Все спят?
- Чертова Дюжина мается, скулит. И этот... Философ.
- Что Философ?
- В потолок смотрит.
- Этим займусь сам, а ты, когда начнется, не спускай глаз с того.
- В штаны наложит.
- Пусть прихватит запасные... Хотя нет, отставить. Сегодня на огневую
не пускать, панику, чего доброго, разведет. До вечера в блиндаже, а потом на
Веселую Горку.
- Там же кладбище, одни кресты, - удивился сержант.
- Я и говорю: на кладбище его, на всю ночь, одного. Страху натерпится,
потом можно в дело. А чтобы не сбежал, привязать ремнями к кресту.
- Слушаюсь, лейтенант!
- Это потом, а сейчас проследи, чтобы патроны были, каждому - две
нормы. Похоже, попотеем.
- Есть, лейтенант!
Часовая стрелка приближалась к семи. Лейтенант перед уходом постоял
перед зеркалом. Пора.
Изображение в бинокле помутнело. Было желание протереть линзы, хотя он
знал, стекла тут ни при чем. Из глубины оживавшего болота наползал туман.
Пока только легкой предбанной влагой (баня впереди!), но горизонт сразу
приблизился, сомкнулся с ватным небом. Сплошная матовая стена надвигалась на
позиции, пожирая пространство. Что-то рано сегодня.
Опустив бинокль, лейтенант покосился на Философа. Тот, как ему
приказано, стоял рядом, метрах в пяти, и безучастно смотрел в пустоту. Не
понять, видит ли он что, соображает или так, только пялит глаза. Бревно
бревном.
- Спрячь башку, Философ, первую же пулю схлопочешь.
- Пуля - дура, ей все равно, что солдат, что лейтенант.
"Ладно, умник, - подумал лейтенант. - Посмотрим на тебя, когда
начнется". Новобранец с постной физиономией начинал не на шутку раздражать.
Надо бы подумать, как поставить его на место - если не наказать, то попугать
слегка, и он рассчитывал на предстоящую встряску.
Туман дрогнул, скорчился: он уже не стелился ровной сплошной пеленой.
Какие-то силы напирали на него с тыла, выталкивая густые клубы паров.
Разогревался адский котел, закипал. А вот и они...
В тумане проступили тени. Одна, вторая... С трудом, но можно было
различить фигуры людей. Они таились в кустах, за болотными кочками. Никто не
знал, как они продвигались, как удавались им, не выходя из укрытий,
сокращать расстояние. Казалось, плыло, сжимаясь, само болото. Тени
надвигались вместе с туманом, и это неотвратимое сближение вселяло
мистический ужас...
- Видишь? - севшим от волнения голосом спросил лейтенант.
- Туманище - обалдеть можно.
- Они, они... Их видишь?
- Что-то копошится. Тут что угодно может померещиться.
- Идиот!
Лейтенант зачехлил бинокль, достал из кобуры пистолет, поправил
лежавшие перед ним гранаты. Тени были уже на расстоянии выстрела.
Прорисовались каски, изготовленные к стрельбе карабины. Лейтенант попробовал
считать, сбился. Испарина выступила у него на лбу. Их было больше, много
больше, чем вчера, чем обычно. И всегда так: когда прибывало пополнение, они
тоже словно плодились и сразу же шли в бой плотной цепью.
- Огонь! - выдохнул лейтенант и натренированной рукой метнул гранату.
Траншея только и ждала, чтобы плюнуть в туман свинцом. После всего ада
ожидания солдаты обрадовались возможности что-то делать и беспорядочной
стрельбой опустошали магазины и разряжали нервы. Тени тотчас же открыли
ответный огонь. Сквозь туман пробивались вспышки выстрелов, разрывы гранат.
Стреляли не так уж плохо, пули прошивали воздух так близко, что лучше не
высовываться. Слева кто-то вскрикнул - видать, зацепило. Не Философа ли?
Лейтенант не поверил своим глазам: Философ не стрелял. Он тупо смотрел перед
собой, словно происходящее не имело к нему отношения. Карабин косо лежал на
бровке: похоже, к нему не прикасались.
- Огонь, сволочь! Пристрелю!
- Я не умею, лейтенант.
Его слова потонули в грохоте близкого взрыва. Обдало пороховой вонью,
посыпалась земля, снова чейто стон.
Позднее лейтенанту доложат: двое убитых, пятеро раненых, один тяжело.
Многовато для одного дня, подумает лейтенант и прикинет: до очередного
пополнения, а оно ожидается только через месяц: никого не останется.
К счастью, наступила ночь. В темноте не в кого было стрелять, и бой
прекратился сам собой.
Лейтенант взялся за Философа.
- Говоришь, не умеешь стрелять?
- Из рогатки только, и то давно это было.
Случай уникальный, лейтенант ни с чем подобным не сталкивался и потому
не поверил. Решил, что тот попросту издевается или еще что похуже, и в его
уязвленном и оскорбленном мозгу шевельнулся мстительный план.
- Если сейчас из темноты выйдет враг, ты так в будешь ждать, пока тебя
прикончат?
- Так никто же не выходит. Может, там никого и нет.
По траншее, задевая их обоих, протащили убитого.
- Он что, сам богу душу отдал? - Лейтенант кивнул вслед уходящим.
Философ смолчал, но в его молчании не чувствовалось отступления.
- Ползать ты умеешь? - продолжал лейтенант. - Кому-то надо идти в
разведку. Поползешь ты.
- Куда лезть? - безучастно спросил Философ, будто речь шла о чем-то
пустячном, будто его просили о маленьком одолжении.
- Куда же еще, туда! - Лейтенант показал в сторону болота. - К утру
доложить, где они, сколько их.
Он ошалел, когда Философ, неуклюже расставляя ноги, полез из траншеи.
- Карабин оставь, дурак, он тебе ни к чему.
Философ послушно передал оружие и исчез в темноте.
К утру он не вернулся. Не было его и через день, через двое суток. Его
перестали ждать, а по правде говоря, не ждали с самого начала. Лейтенант
ломал комедию с разведкой. Ни в какую разведку здесь не ходили и разведывать
было нечего болото гибельное, и начиналось оно сразу же за траншеей,
удививительно, как только противник пробирался. Не ждал лейтенант такого
фокуса от Философа, думал, сдрейфит тот. Очень уж хотелось ему посмотреть,
что случится с физиономией Философа. Ну, а раз так получилось, то туда ему и
дорога, не велика потеря. Одним меньше...
Гарнизон таял. В первую ночь, помимо убитых, вычеркнули из списка еще
одного. Чертова Дюжина, привязанный к кресту на кладбище, там и остался,
удавился ремнями. Из пополнения к четвертому бою уцелели Кучерявый, Рябой
Нос, Стеснительный да Охотник.
Он привязался к Охотнику, держал при себе и уже решил, что произведет
его в сержанты, если возникнет такая необходимость. Нынешний сержант не
заставил долго ждать, только икнул, сглотнув гранатный осколок. Но и его
преемник не успел даже лычки нашить.
Последние свои минуты Охотник провел в обществе лейтенанта, и эти
минуты, будь он жив, остались бы в его памяти как самые упоительные. Он
сполна испытал на себе нерасплесканную командирскую ласку и был даже немного
напуган ее неожиданной потопной щедростью. Лейтенант не отходил от него ни
на шаг, пускался на откровенные разговоры, согревал взглядом. Началось с
того, что он перестал называть его Охотником, поскольку только что произвел
в сержанты, и пообещал самолично подправить виски, когда тот будет бриться.
- На войне главное - держать себя в форме, - посвящал он в тайны
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг