ГЕННАДИЙ ПРАШКЕВИЧ
РАЗВОРОВАННОЕ ЧУДО
В.СВИНЬИНУ
Совесть - сознание и чувство моральной
ответственности человека за свои действия перед обществом, народом, а также
перед отдельными людьми, моральная самооценка личностью своих поступков и
мыслей с точки зрения определенных, специфичных для того или иного народа,
класса, общественной группы норм нравственности, ставших внутренним
убеждением человека.
Совесть является общественной,
конкретно-исторической категорией, возникшей в результате взаимоотношений
между людьми в процессе их исторического развития.
БСЭ
Глава первая
Белые великаны
Таких, как я, можно встретить в любом недорогом баре Солсбери,
Стокгольма, Парижа, Брюсселя, Лондона. Среди нас есть французы, бельгийцы,
немцы, славяне. За нами - прошлое и большой опыт обращения с холодным и
огнестрельным оружием. Говорят, у нас нет будущего. Это не так. Пока в
газетах появляются сообщения о военных переворотах, пока существуют
спокойные и неспокойные колонии, мы нужны тем, г. чьих интересах
совершаются эти перевороты и чьими руками захватываются колонии.
Специальные комитеты или новоиспеченные диктаторы снабжают нас оружием, и
мы летим в Гвинею, в Мозамбик, в Анголу... Это наша работа - убивать. Мы -
солдаты Иностранного легиона.
И в Конго я попал с легионом.
Американский "Боинг-707" принадлежал бельгийской авиакомпании "САБЕНА"
и пилотировался английскими летчиками. Эта путаница меня не трогала. Мне
плевать, чья машина и чьи летчики - я летел работать, а не решать ребусы.
Тем более, что на моей работе никто не стремится знать больше того, что ему
положено.
Катанга... Бросовые жаркие земли с термитниками, возвышающимися, как
дзоты, над мертвой сухой травой. Непривычно высокие, с толстыми деревьями
на верхушках, то оранжевые, то мертвенно-серые, то красные, то фиолетовые,
термитники громоздятся друг на друга и, как надолбы, тянутся через всю
провинцию от озера Танганьика до Родезии.
Племен в Катанге не перечесть. Я пытался в свое время узнать о них
что-нибудь, но в голове, как строки непонятных заклятий, остались одни
названия - лунда, чокве, лвена, санга, табва, бвиле, тембо, зела, нвенши,
лемба... Были еще какие-то, но их я не запомнил. Да и эти остались в голове
потому, что с одними, поддерживавшими партизан-симбу, мы боролись, с
другими, поддерживавшими премьер-министра Моиза Чомбе, поддерживали
контакт. На Моиза Чомбе мы, собственно, и работали. Он платил нам.
Выслеживать партизан-симбу было не так уж опасно - оружием они владели
никудышным, сохранившимся чуть ли не со времен Стэнли и Ливингстона, а
кроме того, были очень разобщены. Симбу Пьера Мулеле, симбу Кристофа
Гбенье, симбу Николаса Оленга, симбу Гастона Сумиала и просто разные
симбу... Их разобщенность была нам на руку и помогала брать большие призы:
Моиз Чомбе платил за каждого мертвого симбу, независимо от того,
принадлежал он к отряду Гастона Сумиала или к отряду Кристофа Гбенье...
Были у нашей работы, конечно, и темные стороны. Например, отравленные
стрелы. Пуля может вас зацепить очень крепко, и все-таки почти всегда
оставляет шанс выжить, а вот отравленные стрелы действуют наверняка. От
этого к симбу у нас не было добрых чувств, хотя в принципе я, например, не
из тех, кто вообще относится к черным плохо. Просто, считаю я, работу
следует выполнять тщательно. Этому правилу я следую с сороковых годов,
когда в Независимом государстве Хорватия работал в одном из отделений СС.
Немцы были в высшей степени аккуратные работники, и опыт, перенятый у них,
пригодился мне в Конго, где я обучал новичков убирать на всякий случай
любого черного: ведь на лице его не написано - враг он тебе или просто в
неудачное время вышел посмотреть, какая там погода... Наш шеф, майор
Мюллер, относился к таким вещам доброжелательно, и мы ему во многом
верили - с 1939 года не было, кажется, ни одной войны, в которой бы он не
участвовал.
И это именно он учил нас прежде всего отстреливать в занятых деревнях
кузнецов и знахарей, поскольку первые ковали для симбу наконечники стрел, а
вторые - варили яды... Сами видите - работа не из простых, и мы были от
души рады услышать от майора Мюллера, что нашу команду посылают на
патрулирование в один из самых глухих, но зато и самых спокойных уголков
Конго.
Капрал нашей команды был неразговорчив, но никто, кроме него, не мог
при нужде так легко объясниться с местными жителями на суахили или лингала.
- Усташ, - говорил мне, например, капрал. - Скажи команды - "стой",
"пошел", "вперед", "сидеть", "не глядеть по сторонам".
- Телема. Кенда. Токси. Ванда. Котала на пембени те.
- А как ты поймешь просьбу друга - "Бета не локоло на либуму"?
- Бей его по животу, - вмешался француз Буассар.
- А если черный спросит тебя: "Мо на нини бозали кобета?" - за что
бьете?
Буассар опять вмешался:
- Я скажу ему: "Экоки то набакиса лисусу?" - то есть, хочешь еще? - и
Буассар весело заржал. Он любил посмеяться.
Пылища на дорогах Катанги невероятная, но как только "джип" ввалился в
заросли, пыль исчезла, и нас оглушила влажная горячая духота, сквозь
которую не могли пробиться даже звуки. Конечно, гдето вверху верещали
обезьяны и орали птицы-носороги, но их вопли смешивались с шелестом, с
гулом мотора и не воспринимались как крики живых тварей. Так, общий шум,
фон...
И, полусваренные, мы дремали в "джипе", пока он ломился по слоновьей
тропе, кем-то превращенной в плохую дорогу.
Я еще ни разу не забирался так глубоко в тропический лес, и мне было
не по себе. Думаю, все чувствовали то же, исключая капрала. У него была
своя слабость - он не терпел темноты. Это я узнал, когда мы таскались по
ночным кабакам и кинотеатрам Браззавиля.
Могу поклясться, что в темном зале капрала интересовало не
происходящее на экране, а происходящее по углам... Я понимал его - у
каждого могут быть основания не доверять темноте и закрытым помещениям без
запасного выхода...
Место для лагеря выбрали удобное - толстенные деревья надежно укрывали
поляну, а кусты и неровности, мешавшие разбить палатки, мы срезали. Француз
сразу завалился в траву, заметив, что время следует использовать с толком.
Дым его сигареты приятно щекотал ноздри, и я тоже присел, вытащив свою
пачку. Малиновый берет и темно-зеленую маскировочную рубашку я скинул.
Буассар, как я заметил, еще не был пьян, но несколько жестянок пива были им
опорожнены. Дотянувшись до невскрытой, я проткнул крышку ножом.
- Ба боле, а-а-а... Ба пи... Ба боле, а-а-а... - тянул Буассар. В этой
нехитрой песенке речь шла о том, как хорошо, когда нас двое и ночь темна...
Типичная песенка француза, хотя слова взяты из лексикона черных... Впрочем,
"когда нас двое и ночь темна", о словах можно не думать.
- Ба боле! - подмигнул я Буассару. Несмотря на его болтливость, он мне
нравился, и я старался держаться с ним рядом.
При нашей работе важно иметь рядом более или менее надежного человека,
особенно в лесных стычках.
Мы курили, тянули пиво и смотрели, как негриль бабинга, завербованный
в нашу команду месяцев шесть назад, возится у кухни, а голландец вам Деерт
что-то ему внушает. Не знаю что, но примерно я мог догадываться...
Голландец не терпел черных, даже к Моизу Чомбе, нашему работодателю,
относился презрительно и свысока. Но я не осуждаю голландца. У каждого есть
странности, так что будем считать, что в тот день ван Деерт убеждал бабингу
держать котлы кухни в опрятности и чистоте...
Когда бабинга созвал нас к столу, Буассар устроился рядом со мной. Он
ходил у нас под кличкой Долихоцефал, потому что любил утверждать - все
богатые люди относятся к длинноголовым!
Голландцу, например, такие разговоры не нравились. Его низколобая
голова была короче самой короткой, и, конечно, ему было больно узнать, что
по законам природы он должен всю жизнь оставаться нищим.
- Если бы я жрал, Буассар, как ты, голова у меня вытянулась бы
подлиннее твоей! - только так голландец и защищался от умных речей
француза.
Буассар ухмылялся. Он вовсе не настаивал на классификации, почерпнутой
из случайной книжки, читать которые мог только в минуты кафара,
беспричинной тоски, одолевающей белого человека в жарком климате.
Он и не пытался, собственно, отстаивать свои теории, не в пример ван
Деерту, твердо убежденному в прирожденной лени и злости африканцев. Но
опять же - это их дело и их опыт. Такие, как Буассар и ван Деерт, проделали
в свое время поход на Чад, были на Гваделупе, усмиряли Алжир и Марокко и,
на мой взгляд, завоевали право шутить по-своему. Даже, например, так, как
шутил Буассар, садясь у кухни и подолгу толкуя с бабингой о возможном его,
бабинги, побеге к симбу.
- Тогда я продам твой череп, бабинга, американским пилотам с бананов
Сикорского, как они называют свои вертолеты. Они дают за череп негра кучу
долларов.
И показывал "вальтер":
- Вот эта штука и поможет мне добыть доллары, бабинга, если ты не
окажешься скромным и сдержанным.
- Оставь негра, Буассар, - вмешивался я, зная, что французу будет
приятно мое внимание к его шуткам.
И он, правда, прятал пистолет и шел в палатку, улыбаясь всеми своими
шрамами.
Напротив сидели ван Деерт, капрал и новичок Шлесс.
Голландца я не любил. Он даже для легионера был слишком жесток и
жаден. На что такие способны, они доказали еще в Индокитае. А к нам ван
Деерта занесло помещенное в шведской "Дагенс нюхетер" газетное объявление:
"Каждого, кто интересуется сельскохозяйственными работами в Конго и умеет
стрелять, просят позвонить по телефону номер 03-91-38..." Он позвонил. Он
не мог не позвонить, потому что в те дни его фотографии лежали в карманах
чуть ли не каждого шведского полицейского...
Немец Шлесс, облаченный в аккуратно подогнанную форму, был
единственным новичком в нашем деле. Но его рекомендовал сам майор Мюллер,
питавший слабость к своим соотечественникам, и, хотя Шлесс еще ничем не
проявил себя, капрал в него верил.
А вот пятый член команды был для нас тайной. Мы почти не говорили с
ним, потому что он мог изъясняться лишь на итальянском, хотя итальянцем не
был. Странный парень - боялся дождей, грома, мало пил... И все же его
уважали. Если он брался за пулемет, то можно было, не опасаясь, раскурить
сигарету на глазах у противника.
Иногда умение Ящика (так почему-то все его звали) владеть пулеметом
прямо пугало. Казалось, пулемет - его продолжение, как руки или ноги...
Впрочем, в легионе люди иногда становятся спецами в самых неожиданных
делах.
Перед капралом лежала газета. Он подобрал ее в каком-то браззавильском
баре, но я не видел, чтобы он когда-нибудь читал ее. Может, и читал, в
палатке, наедине, - но мы его за этим занятием не заставали. Наверное, в
газете было что-то такое, чего не увидишь и в самых забавных журнальчиках,
не знаю... Спрашивать у нас не заведено... А вот то, что капрал обожает
монету, знал каждый. Думаю, география и история в представлении капрала
сводились к чисто экономическим понятиям: район работ, оплата и так далее.
"Истинная щедрость начинается с самого себя" - вот любимый афоризм капрала.
Пообедав, француз подсел к бабинге, и я несколько раз думал, что негр
вырвет у него пистолет и понадобится за француза вступиться. Но этого не
произошло.
А раз так, я не вмешивался. Француз знал, что делает.
И, хотя надбавка за риск предполагает нечто иное, он имел право
заниматься и такими играми. К тому же, несмотря ни на что, в Буассаре жил
истинный легионер, легионер до смертного часа, и там, где он проходил,
трава поднималась так же медленно, как под ногами голландца. А это кое-что
значило.
Прихватив пару жестянок пива, я лег на разостланный плащ. Из-за
веточки глянула на меня круглыми тупыми глазами крошечная древесная
лягушка, и я вдруг вспомнил слова одного чудака о том, что в спокойном
состоянии лягушки будто бы ничего не видят. Мир для них - сплошная
голубизна, потому что лягушкам и не надо видеть ничего лишнего. Ведь даже в
плохую погоду, когда все становится серым, вода продолжает сохранять
голубоватый оттенок. Вот почему при появлении врага лягушка прыгает прежде
всего на голубое - в воду... Конечно, есть в таком зрении крупное
неудобство: находясь среди убитых насекомых, лягушка может сдохнуть от
голода, потому что не видит их. Но уж если перед нею шевельнется что-либо
небольшое по величине и округлое по очертаниям, она свое не упустит. Как
легионер... Деньги - вот для нас голубое. Деньги - вот на что мы прыгаем в
любую погоду...
Хитро посмеиваясь, подошел француз:
- Усташ, ты знаешь, какого цвета зебра?
Я понял, что он подошел совсем не за этим, но, на всякий случай,
ответил, что зебра, на мой взгляд, вроде бы полосатая.
- А она белая с черными полосами или наоборот?
Я знал, что он скажет какую-нибудь гадость, и предложил:
- Обсуди это с бабингой, Буассар.
Но он был расположен поговорить со мной и вдруг сразу выпалил то, ради
чего, видимо, и подкатился:
- Усташ, ты правда был в Каркахенте?
О таких вещах не спрашивают. Он об этом знал. Но мы в последнее время
сошлись довольно близко, и он, наверное, решил, что наступила та стадия,
когда "друзья" начинают обо всем говорить откровенно.
- Не злись, - сказал он. - Я просто вспомнил одного итальянца. Он
работал на какую-то крупную газету, а может, и на Интерпол, и все время
попадал в разные истории. В конце концов кончилась его эпопея плохо. Да и
как ей было хорошо кончиться, если он никак не хотел понять, чем Браззавиль
отличается от Венеции, а легионеры от гондольеров... Он выяснял биографии
таких, как мы, Усташ, и сумел даже взять интервью у майора Мюллера.
- Зачем? - удивился я.
- Чтобы рассказать в Европе, что мы - банда. И он сказал мне, что в
его списке есть некий хорват по кличке Усташ, следы которого ведут из
гитлеровской Хорватии в Аргентину, в Испанию, в Конго... Недурно?.. Я,
конечно, притворился, что ни о чем таком не слыхивал, но он так и не отстал
от меня, все спрашивал и спрашивал, будто ты ему уже родственником стал,
так долго он тобой занимался. С той поры, как ты был с хорватами, которые
тренировались в Каркахенте...
- Чего он еще хотел?
- Узнать, как ты "докатился до легиона". Это его слова... Несколько
лет назад ему удалось добраться до испанского поселка Бенинганим, недалеко
от Каркахенте, в котором, как он выяснил, есть военные лагеря усташей,
готовящие спецов для террористических актов против Югославии. Я потому и
спрашиваю, Усташ, что мне непонятно - если нет такого государства Хорватия,
исчезнувшего вместе с третьим рейхом, то каким образом существуют в Испании
военные лагеря хорватов?
- Эти ребята - иммигранты, - нехотя пояснил я. - Их немного, и они
занимаются только спортом.
Он захохотал уже откровенно:
- Конечно, спортом! Я тоже им занимался, а однажды упал и разбил лицо.
Только это было в другом спортивном лагере, и там развлекались не хорваты,
проворонившие свою страну, а свободные французы. Впрочем - француз,
хорват... Какая разница?..
Я внимательно посмотрел на его расписанное шрамами лицо и терпеливо
повторил:
- Буассар, болтай с бабингой или с ван Деертом. Меня от таких
разговоров тошнит.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг