Вадим Поздняков
ЭЛИТЕРИЙ
Что сочинение Сэта Томмервиля, из семи, поданных в Совет факультета,
было лучшим, не подлежало сомнению. Сама тема - "Древние осадочные породы
Гуронской системы", давала широкий простор гипотезе, а потому и являлась
весьма опасной для молодого и увлекающегося ума. Сэт Томмервиль счастливо
уклонился от соблазна эффектных, но малоубедительных обобщений и, удачно
ориентируясь в противоречиях таких знатоков, как Ван Гайз, Дэна,
Михайловский и др., выявил свою точку зрения, достаточно научную и (что,
пожалуй, является более важным) вполне корректную по отношению к
вышеперечисленным авторитетам. А это значило, что место при факультете по
кафедре геологии и палеонтологии за ним обеспечено. И Элит, встретившая его
в передней своей маленькой квартирки, поздоровалась с ним нежнее обычного,
задержав свою руку в его крепкой ладони чуть-чуть дольше, чем, может быть,
следовало бы.
Ромуальд же Гримм, двоюродный брат Элит, вечно растрепанный, шумный и
излишне искренний художник и тут не изменил себе - хлопнул Сэта по плечу и
подтолкнул его к девушке.
- Ну, Эли, не ломайся больше, - сказал он, - и бери его в мужья. Он уже
достаточно знаменит, чтобы освещать тебя своим великолепным сиянием.
Элит закусила губу и Сэт почувствовал, что все пропало - по крайней
мере на ближайшее время. Бросив свирепый взгляд на художника, он уже было
собирался ответить резкостью, но Элит предупредила его.
- Сейчас половина двенадцатого, Ром, - заметила она, смотря на часики
браслета, - а вернисаж начинается в двенадцать. Ты можешь опоздать.
- Попросту говоря, - добродушно рассмеялся Ромуальд,
- проваливай ко всем чертям и не путайся под ногами. Я понял,
сестренка, и испаряюсь, как туман в моей "Долине безмолвия".
- Я искренне поздравляю вас, Сэт, - говорила Элит, сидя с ним несколько
минут спустя в небольшой, далеко не поражающей роскошью, но со вкусом
обставленной гостиной, - очень радуюсь за вас. Но, Сэт, я хочу предупредить
ваши слова - я чувствую, они вертятся у вас на языке, - и тем избавить и
себя и вас от дальнейших тяжелых объяснений.
- Это бесчеловечно, Элит! - с тоской, так хорошо знакомой ему за
последнее время, ответил Сэт. - Вы же знаете, что я без вас жить не могу,
что вы для меня все - и слава, и радость, и жизнь, что...
- Это может быть больно, Сэт, не спорю, - перебила девушка, - но не
бесчеловечно. Так же больно, как операция без наркоза, но разве станете вы
упрекать хирурга в бесчеловечности, когда он этого наркоза, по тем или иным
причинам, применить не может?
Сэт молчал, опустив голову. Да, спорить было бесполезно - в этой
стройной, худенькой девушке таилась огромная сила воли.
Элит подошла к пианино и взяла несколько аккордов, потом тем движением
головы, которое так любил Сэт, откинула прядь волос, спускавшихся на лоб, -
и комнату наполнил гром воинствующих, ликующих звуков.
...Шаг титанов, закованных в железо, мощь победы и победа мощи,
торжество победителей и гимны славе - гремел под пальцами Элит....
И когда последний аккорд вагнеровского марша отзвучал, резонируя в
бронзовой вазе, стоявшей на пианино, мелодичным металлическим звоном, Элит
повернулась к Сэту и ее побледневшее лицо и горящие, потемневшие глаза
говорили, что и она сейчас шла с ними, с торжествующими победителями, нога в
ногу, в этом марше к славе...
- Вот что я хочу, Сэт! - прошептала она. - Вот без чего не стоит и
жить... Я хочу, чтобы и ты шел в этой колонне гигантов - и ты пойдешь, если
хоть немного любишь меня!
И, подойдя к Сэту, сказала, положив ему руку на плече, снова переходя
на холодное "вы".
- Вы талантливы, Сэт, удивительно и разносторонне. Скульптура моей
головы, сделанная вами, говорит о том, что из вас мог бы выйти художник
посильнее Ромуальда - или я в этом ничего не понимаю. Ваше сочинение дало
вам место при университете. Наконец, такой пустяк, как недавний ваш матч с
Джоном Гасмитом, говорит о том, что вы и спортсмен не из плохих. Но, Сэт,
все это не то, не то, не то! Вот именно эта разносторонность, все эти
намеки, попытки, искания в окружающем и в самом себе, и пугают меня. Дайте
что-нибудь яркое, цельное, бесспорное и я ваша, ваша, Сэт, клянусь нам в
этом!
И Сэт ответил:
- Я попробую, Элит... Но только помните, вы дали слово. Больше -
клятву.
1.
... Ящики, ящики, ящики...
Двадцать два больших, стянутых вдоль и поперек полосовым железом, рябые
от бесчисленных штемпелей ящика. Когда их втащили по черной лестнице
Геологического института и поставили в комнату рядом с аудиторией, прибежал
смотритель здания и стал кричать о том, что тут не склады, не сарай, а
помещение высокого научного учреждения, что паркет штучный, двери дубовые, и
что сторож Микс олух - нельзя было допускать ставить ящики сюда, ни в коем,
ни в коем случае.
Когда же олух Микс завизжал на все сорок девять комнат Геологического
института просунутым между досками ящиков топором, а в аудиторию, отчаянно
царапая пол, с грохотом втащили огромный щит неизвестного назначения и
поставили рядом с кафедрой, смотритель пришел в неистовство и побежал к
директору.
Директор выслушал смотрителя, а затем хлопнул ладонью по столу.
- Извольте, - сказал он, внезапно багровея, что указывало на плохое
сердце и на еще более неважный характер, - оставить меня в покое! Ваш
штучный пол и дубовые двери не стоят ни одного из этих ящиков. Убирайтесь!
Около Микса возрастала гора древесной шерсти, тонкой, мягкой, как
матрасный волос. А на полу расположились куски гипса - содержимое ящиков, -
плоской формы, разных размеров, с большое блюдо, на котором подают
стерлядей, и с крохотную тарелочку для варенья.
- Как будто бы ни одного слепка не разбилось; - услышал Микс над собой
глухой баритон. - Здравствуйте, Микс - и подождите минуточку визжать вашим
топором.
Пришедший, высокий, худой мужчина лет тридцати, с желтым больным лицом
и воспаленными глазами, поднял с полу один из слепков и стал его
рассматривать.
И Микс увидел, как затанцевал слепок в руках человека - мелкой дрожью,
прерываемой резкими дерганьями.
- Опять начинается, - сказал человек. - Если припадок будет меня
трепать и завтра, во время доклада, выйдет паршиво, Микс. К тому же от этой
чертовской хины я почти оглох...
Он положил слепок на пол и, тяжело волоча ноги, прошел в аудиторию.
Осмотрел щит, прошел в конец зала, где на специально устроенном помосте
стоял проекционный киноаппарат, взглянул на полотняный экран, натянутый над
кафедрой и взошел на нее. Трясясь мелкой дрожью, постоял с минуту, затем
произнес, обращаясь к невидимой публике.
- Элитерий...
Прислушался к своему голосу и покачал головой.
- Никуда не годится... - прошептал он. - Не будет слышно и в средних
рядах...
Махнул рукой и пошел к директору.
- Если возможно, - начал он, здороваясь с директором, - будьте любезны
известить аудиторию о том, что я совершенно не в состоянии делать завтра
доклад. Я совсем болен, у меня температура, меня трясет, я... - и, обливаясь
потом, опустился в кресло.
- Нет, коллега, это невозможно, - так же, как и в разговоре со
смотрителем, внезапно краснея, раздраженно ответил директор. - Сделайте
что-нибудь с собою, подлечитесь, но доклад должен состояться. Вы так
взбаламутили ученый мир, что ждать дальше нельзя.
Глазами загнанного животного смотрел больной на директора. Потом криво
усмехнулся, с трудом поднялся с кресла и протягивая директору дрожащую руку,
прошептал:
- Нельзя, так нельзя... Только прошу приготовить к докладу механика для
киноаппарата, да заодно и доктора, если не выдержу.
2.
... - О том, чтобы сколоть те части породы, на которых был отпечаток,
нечего было и думать. У нас не было инструментов, а если бы они и были, то
мы не могли рисковать возможными повреждениями пласта во время сколки. Мы с
Гриммом решили сделать с отпечатка слепок. Два месяца пробирались мы к
Лагуте, частью пешком, сквозь заросли тропического леса, прорубая себе путь
топором, частью по реке, на наскоро связанных плотах. В Лагуте мы скупили по
аптекарским складам почти весь запас гипса и с несколькими туземцами, в
сопровождении груженых гипсом мулов тронулись в обратный путь.
Голос докладчика был глух - он все время откашливался, нервным
движением беря себя за горло. Подносил руку ко лбу, как бы стирая с него
пылающий жар, и чувствовалось, что только колоссальным усилием воли
удерживает себя на кафедре.
Аудитория была предупреждена о болезни докладчика - даже шепот его мог
донестись до последних рядов в стоящей тишине. В зале не было ни одного
пустого места, сидели на приставных стульях, стояли в дверях. И, напряженно
слушая оратора, смотрели на стоящий около кафедры громадный щит, на гипсовой
поверхности которого, набранное из отдельных кусков, виднелось очертание
скелета какого-то зверя. Намечался ряд позвонков змеевидного тела, лучистые
кости крыльев, вооруженной зубами пасти.
...И вот началась работа по снятию слепка. Мы смазали поверхность
отпечатка растительным маслом, приготовили гипсовый на квасцах раствор и
стали снимать одну часть за другой, наливая гипс на поверхность. Имевшийся в
инвентаре экспедиции киноаппарат запечатлел этот процесс... Механик, прошу
вас приступить.
Свет погас, зажужжал фонарь и на экране задвигались фигуры. У подножья
почти отвесной скалы копошились двое людей. Нагнувшись над большим плоским
камнем, они всматривались в его поверхность. Один из них, в котором публика
узнала докладчика, выпрямился, улыбнулся и сказал что-то другому - и тут
аудитория увидела ту громадную перемену, которую претерпел этот человек. На
экране говорил беззвучно здоровый, крепкий мужчина, на кафедре стоял
бледный, изможденный и больной.
...- Как известно всем из газет, моего друга, художника Гримма, уже нет
в живых. Он не перенес тропической лихорадки и умер месяц спустя, на пути к
Лагуте. Эта лихорадка не пощадила и меня - я тоже совсем еще болен...
Показалась долина реки, по берегу которой шел караван - десяток
груженых мулов и несколько человек - Гримм, докладчик и пять или шесть
туземцев-дикарей.
Оратор замолк - и притаившаяся аудитория услышала падение тела.
Дали свет - на полу, у ступеней кафедры, в глубоком обмороке лежал
докладчик, молодой, прогремевший на весь ученый мир палеонтолог Сэт
Томмервиль.
3.
Шесть шагов в длину, четыре и ширину, кровать, рахитический стул,
вздрагивающий от каждого движения шкаф без дверец и залитый чернилами стол
из некрашеных досок - убежище старого учителя Натана Флейшмана.
Утром чай, вернее водица цвета спелого колоса, без сахара, с куском
хлеба, днем немного рубцов, студня или кровяной колбасы, вечером - хорошая
книга. Впрочем, книга и утром, и днем. Если бы не было книги, не стоило бы
есть рубцов, студня и кровяной колбасы. Потому что сильное воображение и
творческий ум превратят вам их в нектар и амброзию, лихорадочный шкаф и
рахитический стул - в шедевры мебельного искусства, комнату - во весь мир,
земной, межпланетный, в космос, в бесконечность...
- Читали, сосед, сегодняшнюю газету? - слышит Натан Флейшман голос из
коридора.
Старик поднимается со стула и идет к двери. За ней стоит сосед, слесарь
Толь, с газетой в руках.
Натан нагибает голову и смотрит поверх очков на слесаря. Тот
протягивает газету.
- А что, сосед, разве есть что-нибудь, заслуживающее внимания? - по
старой привычке учителя глухонемых, отчетливо и медленно выговаривая каждый
слог, - спрашивает Флейшман.
- Зверь Сэта Томмервиля, - отвечает слесарь.
- Зверь Сэта Томмервиля? - оживляется старик. - Что это такое? Давайте,
давайте, дорогой Толь, я прочту сейчас!
И Натан читает о том, как пять лет тому назад молодой ученый, кандидат
на кафедру палеонтологии Сэт Томмервиль вместе со своим другом, художником
Ромуальдом Гриммом отправился в экспедицию по неизвестному направлению. На
его отъезд в то время никто не обратил внимания - собирался он на свои
собственные, довольно значительные средства, своему отъезду рекламы не
делал, но снарядил, как сообщала газета, экспедицию очень хорошо - было
взято все, необходимое для длительного путешествия, даже киноаппарат.
И вот, неделю тому назад, он вернулся и привез с собой слепок с
отпечатка неизвестного науке ископаемого. На литографских сланцах Голубой
реки окончил свое существование невиданный зверь и воздвиг себе на тысячи
лет памятник - своим собственным телом, отпечатавшимся всем костяком на
камне. Памятник воздвиг себе и Сэт Томмервиль - зверь не был известен
палеонтологии.
Не похожий ни одно изученное наукой ископаемое животное, он поставил в
тупик весь ученый мир. Имея крылья, он является представителем класса птиц,
форма головы и змееобразного позвоночника столба говорили за то, что он
близко стоял и к пресмыкающимся. Являясь, таким образом, сильным конкурентом
археоптериксу, считающемуся соединительным звеном между этими двумя
классами, он превосходил последнего величиной, как превосходит орел
канарейку.
И Сэт Томмервиль дал ему звучное имя - элитерий. Газета сообщала
дальше, мешая научный материал с обывательской обыденщиной, что это название
дано в честь невесты Томмервиля, Элит, очаровательной, как и подобает быть
невесте знаменитости, девушки. Мимоходом передавалось, что свадьба состоится
на днях и что она откладывалась сих пор по двум причинам - по случаю смерти
Гримма, погибшего от лихорадки на обратном пути экспедиции и память о
котором Сэт Томмервиль хотел почтить полугодовым трауром и по причине
болезни самого Томмервиля, тоже зараженного лихорадкой и больного до того,
что он упал в обморок во время чтения своего доклада в Геологическом
Институте.
В тексте статьи был помещен рисунок реконструированного элитерия - он
главным образом и привлек внимание Толя необычайностью форм чудовища.
- Пустяки скотинка! - сказал слесарь, тыча через плечо Флейшмана
изуродованным инструментами пальцем в рисунок. - С такой встретиться одни на
один в лесу - пожалуй, забудешь, как тебя зовут!
Флейшман опустил газету - воображение нарисовало ему, послушно и
добросовестно, такую потрясающую картину, что он даже зажмурился и покрутил
головой.
- Уж лучше и не думать, дорогой Толь, действительно, страшно
становится. Я бы просто с ума сошел!
- Между прочим, уважаемый сосед, - сказал слесарь, - сегодня в
Иллюзионе, в дополнение к программе, будет идти фильм-экспедиция Сэта
Томмервиля. Пойдемте, дружище?
Решено было идти. Правда, это предприятие должно было сделать
значительную брешь в бюджете Натана, к тому же было немного жалко жертвовать
несколькими часами очаровательного общения с книгой, но это "пойдемте" было
сказано с такой подкупающей убедительностью, что отказать не хватило духа.
Еще в кассе, беря билеты, Толь чувствовал себя на седьмом небе. В фойе
гремела музыка, щелкало колесо безвыигрышной лотереи, со стен глядели
плакаты программы: американского приключенческого фильма - несущиеся люди,
автомобили, скачущие лошади, и экспедиция Сэта Томмервиля - чудовище с
зубами кашалота и крыльями архангела.
Сидя рядом с Флейшманом, Толь переживал вместе с героями
сногсшибательной американской картины все стадии развертывающегося
действия - балансирование любовника с универсальной жизненной подготовкой
над Ниагарой, спасение жильцов пылающего дома, погоню на автомобиле за
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг