только в небе уже висит освещенное окно, и в нем - Гурьич.
Долго неподвижно смотрел, не шевельнув даже трубкой в зубах, как я
останавливаюсь, вылезаю... Потом спустился.
- Этот - у тебя?
- ... Нет.
Ну, все. Коли и здесь его нет! Даже из машины не стал вылезать.
- Ладно. В баню иди погрейся. Обсудим!
Разлегся в сауне, размечтался.
Вспомнил, как на Ладоге еще, сидя на рыбалке в резиновой лодке, мы с
Кошкиным одновременно увидели красавицу нашу - будущую "Акулу". Причем
висела она в воздухе ровно посередине между нами, и чего не видел один, то
видел другой.
- Тупица! - поочередно радостно кричали мы и били друг друга ладошками
в лоб.
И главное - ведь добрый был человек. Помню, как волновался: "Как там
страшенные наши? К страшенным-то пойдем?"
Я выскочил из сауны, плюхнулся в туманную речку, и, когда вбежал
назад, в предбаннике за тесаным столом сидели двое шейхов в бурнусах,
разливая водку.
От возмущения я выскочил в уборную - там стоял унитаз, тот самый!
Даже струей его противно касаться!
Когда я вернулся и заметил, что негоже им распивать, младший, не
поднимая балахона, сказал:
- Но водка же прозрачная, и стаканы прозрачные. Никто и не увидит, что
мы пьем.
Глупо? Но чего можно ждать от людей столь низкого интеллектуального
уровня?!
Лишь человек, совсем далекий от нас, не знает, что у каждой лодки своя
душа. Откуда слетает она? Неизвестно. Но появляется раньше, чем хребет. И
когда она вдруг оказывается легкая и прелестная (что случается почему-то
гораздо чаще, чем мы этого заслуживаем) - все идет легко, все любят друг
друга, комплектующие приходят вовремя и как бы сами сплетаются между собой.
И ты где-нибудь на бегу вдруг останавливаешься и замираешь: Господи! За что
такая милость?
И вот - спуск! Отдаешь любимую дочку! Впервые за полмесяца мы с
Кошкиным бреемся. Каждый час звоним в гидрометеослужбу... Минус сорок...
Минус сорок пять! Имеется в виду - уровень воды в Неве по сравнению с
ординаром. Вас бы, абсолютно беспомощного, с такой высоты! Директор, все
отлично понимая, тем не менее жмет: когда? Тут еще одна деталь: мэр, с
которым в другое время нас мало что связывает, в субботу улетает в Италию.
Италия нам тоже далека, но главное понятно: значит, в пятницу!
В спусковой эллинг, продуваемый ледяным ветром насквозь (несмотря на
клеенчатый занавес), набирается народ. Занавес хлещет, бьется, завивается,
будто не весит несколько пудов. За ним слышится стук: трутся друг о друга
ледяные осколки в темной воде. На щитах, положенных на козлы в конце
эллинга, - мэр, Высочанский (крестный), другие крупные "звезды" (не
эстрады, разумеется). Хотел прийти священник, но Гурьич отказал: "Хватит
Высочанского".
Толпа - на трехъярусной эстакаде вдоль стены. На наклонных спусковых
полозьях - она, наша красавица. Я отвожу взгляд (глаза слезятся) в сторону
и наверх... О, надо же - на самых высоких стеклах у почти поднебесной крыши
висят, как пауки, два мойщика со швабрами... не успели кончить к приезду
мэра?.. Или специально зависли: отличный вид!
Невнятные речи, отдуваемые ветром, потом мэр берет привязанную фалом
бутылку шампанского... хлопок! Оркестр дует марш. Ураганный ветер, залетая
под занавес, надутый почти горизонтально, ломает звук. И вот - тишина.
Лучший газорезчик с медлительностью церемониймейстера (или палача?)
подходит к задержнику - железному пруту, удерживающему лодку за самый
кончик. Это палач опытный: он щегольски режет задержник не насквозь,
оставляет струнку, которую лодка, порываясь в море, должна порвать сама!
Или?.. Затяжная пауза... Порвала! Радостный рев... обрывается... Прыжок!
Стук ледышек о корпус...
Только что звонили в гидрометеослужбу - минус сорок пять!
Я зажмуриваюсь... Мы уже ориентировочно прикинули, что в легком
корпусе сломается, как латать. Снова рев! Я открываю глаза: Кошкин, уже
успевший обежать все внутри, пляшет на носу с двумя поднятыми большими
пальцами: обошлось! Объятия, вопли! Все ликуют. Я поднимаю глаза - два
"паука" под крышей радостно трясут швабрами.
И это все, что мы имеем... Но кто имеет больше?
Снова рев - это Кошкин уже решил добавить от себя и словно бы случайно
сверзился в черную воду!
Хохот, овации!
У нас любят не тех, кто служит тихо, а тех, кто служит лихо!
... Когда больше месяца уже не сходишь с лодки, начинается жуткое:
ничего уже не хочется! К обеду всегда пол-литра "каберне", в кают-компании
всегда коньяк, но не хочется ничего. Кок уже буквально стоит на голове - то
подаст солененькую рыбку, то еще что-то остренькое, чтобы хоть как-то
разбудить организм. Но не хочется ничего - второй месяц ты почти без
движения!
Хлеб и булка хранятся в спирту - кладут в печку, спирт испаряется,
хлеб и булка всегда как бы свежие, - но не хочется ничего.
С момента выхода в море тебе начисляется валюта, но тут как-то
перестаешь это воспринимать... Зачем? И главное - перестает играть
какую-либо роль время. Смотришь - четыре часа: утра или вечера, - тебе
безразлично. Знаешь, что через час - на вахту, но что там наверху - темно
или светло, тебе наплевать. Снова засыпая, слышишь, как при новом
заглублении трещат "варыши" - будто хрустят под землей твои ребра... но
тебе все равно.
Стук. Гурьич:
- Прошу в кают-компанию. Задумчиво скребешь подбородок, идешь.
Почему-то битком - все свободны от вахты.
- Где этот Кошкин опять?
Все, как всегда, ищут Кошкина.
- А в рундучной смотрели?
Гурьич, как фокусник, распахивает торт.
- Ну... с днем рождения тебя!
Появляется Кошкин и его менестрели - такие же бледные, пухлые, как и
все мы. И тут, на страшной это глубине, дудит оркестр.
У нас любят не тех, кто служит тихо, а кто служит лихо!
Лицо Гурьича, похожее на терку, скребет по моей щеке.
- Какой-то вы сегодня утомительно нежный, - бормочу я.
Бычок барабанит по леске, словно телеграфирует. - Спим на вахте? -
хрипит над моим ухом Гурьич.
- Никак нет!..
Рядом, разбив лазурь, плюхается Кошкин - видно, все же решил покончить
с постылой жизнью! Из каюты выполз Высочанский, огляделся хмуро, словно
перед ним и не Канны. Поднимает бинокль.
Увы, все всегда немножко не так, как мечталось! Он - автор регаты
"Моря - яхтам", Главный Носитель Идеи. Его знают правительства, одобряют
мэрии. Пока идут официальные церемонии, все более-менее ничего... Но только
официальная тощища заканчивается - все накидываются абсолютно случайно
почему-то на нас. На него же смотрят как-то вскользь. Видно, всех
по-прежнему интересуют не Великие Идеи, а разные мелкие гадкие подробности.
Увы!
И все надеются, напоив нас, выведать их. Ну что ж, дерзайте. Здоровье,
скажу вам по секрету, уже не то. А еще по большему секрету скажу: то.
Ну, ничего. Хоть сами напьются. Тоже хорошо.
- Кока, дай-ка бинокль! - вылезая из воды, говорит Кошкин.
С тех пор как Высочанский окрестил нашу "Акулу" "Камбалой" и спас ее,
Кошкин его иначе как кокой (крестным) не зовет. Высочанский почему-то
обиженно отдает бинокль. Чего обижаться-то? Кошкин обшаривает берег.
- Ну, что? Есть там страшенные-то?
- Е-есть!
- Возьмем его к страшенным-то? - спрашиваю я Кошкина.
Бычок, пользуясь моей мечтательностью, скушал наживку и ушел. Ну,
ничего. Это мы можем себе позволить.
ОСЕНЬ, ПЕРЕХОДЯЩАЯ В ЛЕТО
Хроника
Утро в газовой камере
Только успели заснуть - тут же, как и всегда, проснулись от воплей и
молча лежали в темноте. Нет! Безнадежно! Никогда это не кончится. И
людям-то ничего не объяснить - не то что этому!
Мы долго прислушивались к переливам воя.
- А наш-то... солист! - проговорила жена, и по голосу было слышно, что
она улыбается.
Да. Замечательно! Опера "Кэтс"! Сколько раз я тыкал его грязной
расцарапанной мордой в календарь: "Не март еще! Ноябрь! Рано вам выть!"
Бесполезно.
Я вышел на кухню, посмотрел на часы. Четыре! О Боже! Хотя бы перед
таким днем, который нам предстоит, дали бы выспаться, но всем на все
наплевать, акромя собственной блажи! А приблизительно через два часа
начнется другая мука, более гнусная.
В отчаянии я плюхнулся в жесткую кровать. "Ну, что за жизнь?!" Дикие
голоса в гулком дворе тянулись, переливались, составляя что-то вроде
грузинского хора, и теперь я уже ясно различал речитативы нашего гада.
Действительно: солист!
Одна наша подруга, поглаживая это чудовище, вернувшееся с помойки,
ласково предложила нам его кастрировать, по дружбе за полцены: чик - и
готово, он даже ничего не поймет. Но мы хотя бы не будем чувствовать
моральных мук за то, что творится во дворе, и сможем наконец возмущаться,
как благородные люди!
Но - пожалели. И как правильно говорят: ни одно доброе дело не
остается безнаказанным. Вкушаем плоды.
В промежутках между двумя ужасами - вдруг прервавшимся и другим,
надвигающимся - я вроде бы успел задремать в начавшей слегка светлеть
комнате, но спал я весьма условно: все видя, все помня, все слыша и за все
переживая.
Где-то в половине шестого залаял пес, и мне показалось, что я слышу,
как пришла дочь... второй уже месяц, однако, это кажется.
Та-ак. Пошло!.. Завывание первого душегуба. Потом второго. И все их
отдельные голоса я тоже уже различаю - сделался ценителем. Накупают своим
"тойоты" на помойках, и каждое утро мы доплачиваем за это - совершенно
невинные. Сипенье, надсадные хрип полусдохшего мотора. Часовая порция газа.
Громкое захлопывание форточки на них не действует. И вот под окнами уже
хрипит и дышит целое стадо - на этот раз не только рваное, но и ржавое!
Некоторые, оставшиеся почему-то веселыми друзья нынче спрашивают меня:
"Что случилось? Ведь ты же был самым светлым из нас - почему же так
потемнел?" Тут потемнеешь!
"Утро в газовой камере". Записки оптимиста.
Когда-то в квартире под нами жил милиционер с двумя пацанами, потом
его убили бандиты. И (надо же, какое благородство!) самый главный бандит
женился на вдове, усыновил пацанов и теперь любовно ерошит их короткие
бандитские стрижки. И весь двор теперь, естественно, их - бандитская
стоянка. Правда, и их окна тоже выходят сюда. Слабое утешение!
Снова проснулся я от собачьего лая - жена, как-то сохраняющая в таких
условиях остатки бодрости, выходила с псом.
Еще пару минут полупрозрачного, призрачного сна...
Народные мстители
Печально понимать осенью, что лета фактически и не было! Чтобы увидеть
лето, надо было поехать на дачу, а чтобы в этом году снять дачу, нужно было
сдать кому-то свою квартиру. А кому сдать? Естественно, иностранцу - кому
еще?
Еще в апреле я начал звонить. Обидно, конечно, будет - проходить мимо
своего дома, приезжая в город... но что делать?
Ничего! Хлебнут горя! Они и не догадываются еще ни о чем! "Наш ответ
Чемберлену"... Комары! Они и не догадываются еще, насколько это серьезно...
Пока что мы проверяли это оружие на себе. И наш неугомонный кот
помогал. Марля, натянутая на форточки, слегка спасала, и даже удавалось
иногда заснуть... но он был начеку! Тут же с диким воем его морда
вдавливалась в марлю снаружи - ему непременно нужно было проникнуть домой,
видимо, чтобы сообщить о своих победах и поражениях. После пятиминутного
воя марля освобождалась от кнопок, угол ее приподнимался... и вместе с
котом врывались комары!
Но этого десанта было мало - через минуту он начинал рваться обратно,
и снова отстегивалась марля - и навстречу коту снова летели комары!
Мы лежали в отчаянии... вроде бы тишина... и - нарастающий звон: вот и
авиация!
И тут же в марлю вдавливалась морда кота: ему нужно было домой, попить
водички и заодно впустить новую стаю кровопийц!
Бледные, в желваках, сидели мы по утрам на кухне.
- Ничего! Скоро эти тут будут жить! Тогда посмотрим! Только марлю надо
пока снять, чтобы не догадались.
- Боюсь, что по нам догадаются, - говорила жена.
Но беда пришла с другой стороны.
Замок в нашем подъезде был разбит, что многие принимали за
приглашение, а когда замок чинили - его снова разбивали. Интересная шкала
человеческих слабостей предстала перед нами! Как раз под нашей кухней была
ниша с мусорными баками, и, казалось бы, проще всего было облегчиться там,
но некоторые оказывались настолько стеснительными, что входили для этого на
нашу лестницу, а некоторые, наиболее застенчивые, поднимались до второго
этажа, до наших дверей.
- Опять застенчивый пришел! - говорила жена, как только внизу стукала
дверь. Неудобно прерывать! Но - к приходу иностранцев...
Уже перед приходом агента жена вымыла лестницу, и все сияло.
- Нам нравится, что вы интеллигенты! - сказала агент.
- А он, надеемся, тоже приличный? - поинтересовались мы.
- Он англичанин! - сказала она. - И, конечно, интеллигент.
- Профессор?
- Почему? Бригадир грузчиков. Он приезжает сюда, чтобы учить наших
грузчиков работать.
- Великолепно. Действительно, замечательно. А когда он придет?
Она посмотрела на изящный циферблат.
- Через час.
Только бы эти народные мстители не устроили засаду, не возвели
баррикады! Пятьдесят минут я дежурил на площадке... Все спокойно! Но не
бывает же такой прухи, чтоб именно сейчас! Обнаглев, я даже поставил чай.
Жена глядела во двор, под арку, расплющив о стекло половину лица.
- Идут! - воскликнула она.
- Где? - Я подошел к ней.
О! Она не сказала, что он негр! Впрочем - замечательно!
Агентша плавно обводила рукой наш двор, памятник архитектуры. Негр
одобрительно кивал.
Вот - счастье!
Стукнула дверь... они вошли на лестницу... сердце заколотилось... и
тут же они вышли. Не оборачиваясь, они пошли со двора... Что такое?
Впрочем, я уже понял - что! Я выглянул на лестницу. Эти народные мстители,
борющиеся против иностранного нашествия, возвели баррикады из самого
доступного материала - напрудили пруды! Как они оказались на лестнице, ведь
никто не входил! Сидели в засаде? Проникли через чердак? Какая разница! И
бессмысленно с ними бороться! Комары будут кушать нас, а не классовых
врагов!
Временно исчерпав свои ресурсы, мстители исчезли - мы ходили по
лестнице почти свободно, но больше гостей не приглашали...
Грустное лето - под лозунгом: но зато хоть посмотрим наш город.
Одинокие блуждания. Город и вправду красивый, но запущенный. Ржавые баржи,
бомжи... им мы, наверное, и обязаны тем, что в это лето сохранили свободу.
Волнующие, но давно знакомые истины: Фонтанка по-прежнему впадает туда
же, а Мойка по-прежнему вытекает оттуда же.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг