детям есть, кому подражать. У нас они видят лишь спекулянтов, столпившихся
у Гостиного. Кто покоряет молодежь уверенностью, независимостью? Лишь
иностранцы, выходящие из отелей. Идеал: стать иностранцем! Даже таблички на
дверях исчезли - не стало имен и профессий, осталась толпа. Не знаю я, кто
живет на моей лестнице, да и не хочется узнавать.
Почему, как раньше, не шагают ребята куда-то любознательной группой?
Некуда им шагать!
Спотыкаясь, обливаясь от возбуждения потом, я шел, не глядя под ноги,
спотыкаясь, - споткнулся и упал! Встав, потирая ушибленную ногу,
автоматически складывая за пазуху помятую газету, я разглядел, что за
препятствие (без каких-либо объяснений и извинений) воздвигнуто на проходе.
Ясно! Огромные цилиндры вара, обклеенные ободранной бумагой, запросто
свалены, перекрывая тротуар. Чуть сбоку, на газоне, склеив и навсегда
загубив несколько метров травы расплавленным и снова застывшим черным
варом, стояла, как троянский конь, огромная ржавая чугунная печка с трубой.
Так! Неподалеку была маленькая - тоже ржавая - лебедка, и от нее шел трос
на крышу, за пределы видимости... Для чего эта полоса препятствий? Просто
так? Задрав голову, я посмотрел на дом, увидел одну-единственную густо
черную вертикальную полосу. А, ясно - собирались замазывать варом щели
между блоками, через них безумно тянет зимой... Но работа эта давно
остановилась, техника заржавела - я вспомнил, что давно уже хожу,
спотыкаясь, через черные эти цилиндры, в задумчивости не замечая их, не
ставя задачи понять: зачем они? Препятствия в нашей жизни привычней, чем
отсутствие их, мы уже не задумываемся - зачем, просто знаем: так надо и так
будет всегда! И эта работа явно не движется - зачем кому-то за рублевку
ползать по стене, когда, присоединясь к Бобу, он может стричь червонцы?
Ясно...
Вдруг я увидел, что ко мне, сильно раскачиваясь, приближается
абсолютно пьяный участковый Казачонок, одетый, правда, в штатское, с
подрагивающей между пальцами незажженной папиросой. Во гуляет, орел,
изумился я. Впрочем, не в форме, в выходной - имеет, наверное, право?
Казачонок, словно бы напоказ раскачиваясь, приблизился вплотную ко
мне.
- П-парень, д-дай-ка закурить, - сбивчиво проговорил он, но запаха я
почему-то не почувствовал.
- Извините... не курю! - резко отстраняясь, проговорил я, но в то же
мгновение стальные пальцы сжали мне локоть, и я увидел перед собой жесткие
и абсолютно трезвые глаза участкового. - Что такое? В чем дело? -
проговорил я, пытаясь вырваться, но безуспешно.
- Ничего, парень, ничего, - ласково-успокоительно заговорил
Казачонок. - Пойдем тут неподалеку, поговорим - и отпустим.
Что еще за бред? Я рванулся вперед, но Казачонок подставил мне ногу и
свалил на асфальт, накрутив одновременно часть моей куртки на кулак. Глаза
его яростно налились.
- Ну! - Рывком поднимая меня, рявкнул он.
Вокруг собралась уже любопытная толпа. Среднее выражение глаз было
почтительно-восхищенное: вот молодец Казачонок, и в выходные дни работает
не покладая рук, пластает каких-то амбалов! Я выпрямился и, стараясь
держаться с достоинством, пошел. Главное, понял я, чтоб не увидел никто из
знакомых: увидят, зафиксируют тебя в беде - так будут воспринимать и
дальше.
- Руку-то отпустите, - проговорил я.
- Все нормально... отлично! - прерывисто дыша, проговорил Казачонок,
но не отпустил.
Мы вошли в опорный пункт общественного порядка... Впервые я увидел наш
двор через решетку... Большой успех!
- Садись вот сюда... не волнуйся. Все будет путем, - сказал мне
Казачонок, бросив при этом многозначительный взгляд дежурному в штатском.
Тот мгновенно подвинул телефон, набрал цифры.
- Егорыч? Здорово, это Федька! - стараясь представить все дурашливым
трепом, заговорил дежурный. - Нам бы маленькую машинку, да... Да,
прокатиться хотим... - И, видимо, поняв, что треп не подействует на
абонента, кинув на меня быстрый взгляд и прикрыв трубку рукой, переменил
тон. - Да... Да... крупный лещ... прикидывается шлангом! По розыску, да...
Ну, хоп!
Я вдруг сообразил, что крупный лещ - это я! Быстро повернувшись,
разглядел себя в зеркале, увидел сияющую лысую голову... Понятно!
- Послушайте, - заговорил я, - полный же бред! Только что побрился...
абсолютно случайно! Сами подумайте - будет беглый заново голову брить? На
фига ему это! А я вот - только что! Смотрите... попробуйте! - Я провел
ладошкой по гладкой коже.
- Ничего, спокойно... сейчас все будет в порядке! - успокаивающе
(дождаться бы машины!) проговорил Казачонок.
- Но я же в этом доме живу... Неужели вы не помните меня?
- Да нет... таких не встречал, - с усмешкой сказал Казачонок
дежурному, и они, довольные, засмеялись: черт его знает, а вдруг повезет,
вдруг действительно попадется крупный "лещ"!
- Да честно - я в этом доме живу! - Я приподнялся.
В глазах Казачонка шевельнулось сомнение - вряд ли преступник будет
ссылаться на этот дом.
- Телефон есть? - Казачонок подвинул аппарат. Мама поднимает трубку...
"Звонят из милиции". С ее сердцем такие пассажи ни к чему.
- Нет телефона... - пробормотал я
- Ну, тогда сиди. - Казачонок снова с надеждой взглянул на партнера.
- Да нет, честно. Живу... вот видите - Даже в газеты пишу... в
сегодняшней вот моя статья! - Я вытащил мятую газету, протянул Казачонку.
Он недоверчиво взял.
- Которая тут твоя?
- Вот... "Потерянный город". - я показал.
- Чем же это он потерянный?
Казачонок начал читать. Читал он долго, потом поднял на меня глаза...
Вряд ли он после этого чтения проникся любовью ко мне: раньше за такую
статью давали статью, а теперь распустили, говорил его взгляд. Он стоял,
глядя на меня (машина, к счастью моему, все не ехала и не ехала), потом
сделал шаг в сторону, открыл дверь в соседнюю комнату. Там Боб со своими
опричниками, сидя вокруг стола, играли в коробок.
- Боренька! - проговорил Казачонок.
Боб лениво вышел сюда, за ним, оправляя модные одежки, надеясь хоть на
какое-то развлечение, вышли остальные.
- Знаешь у нас... вот такого? - Казачонок кивнул на меня.
- Уж тут я как-нибудь каждого зайца знаю, - снисходительно произнес
Боря. - Такого не встречал!
Неужели он не помнит меня? Сколько раз я проходил мимо него! Но,
видимо, он запоминает лишь тех, кто представляет для него интерес.
- Говорит - в нашем доме живет... в газетах вот пишет. - Казачонок
показал.
- Нет... такого у нас не водится, - усмехнулся Боб.
Да, видимо, я совершил большую ошибку, что не стремился войти в это
общество, не подсаживался с подобострастными разговорами к ним на
скамейку... Ошибка! Но - поздно исправлять!
- Из какой, говоришь, квартиры? - сощурился, входя в роль сыщика, Боб.
- Да из триста шестой! Из последней парадной! - воскликнул я.
- Так, кто там у нас? Валька вроде в триста первой живет? - Боб
повернулся к подручным.
- На рыбалку уехал, - ответили ему.
- Так... что же нам делать? - Боб, поигрывая каким-то ключом,
по-хозяйски расселся на скамье, но Казачонку это не слишком понравилось, у
него, видно, были и другие важные дела.
- Так, слушай сюда! - легким нажимом тона давая все же понять кто тут
главный, произнес Казачонок. - Сходи с клиентом, куда он покажет... и если
окажется - врет, веди обратно!
Борис, слегка оскорбленный, лениво встал, пихнул меня в плечо: пошел!
Он вывел меня на улицу. Еще двое подручных последовали за нами. Да,
жалко, что мы с ним не сдружились - сейчас бы шли, непринужденно беседуя. А
так меня явно вели - прохожие оборачивались, смотрели вслед. Да, предел
падения - идти под конвоем Боба, который - что самое жуткое - чувствует
свое право командовать мной! А если мы так войдем к маме! Я рванулся... Боб
сделал подсечку почти так же четко, как Казачонок, и так же попытался
накрутить мою куртку на кулак, но то ли из-за моего отчаяния, то ли из-за
ветхости ткани я вырвался, оставив клок в его кулаке. Пока я поднимался,
оскальзываясь на осколках вара, они окружили меня с трех сторон. Сюда, на
грязь, в своей модной обуви они не шли, но как только я выходил с этого
пятачка, они били. Лениво и, я бы сказал, беззлобно - просто разминались
после долгого сидения, показывали права.
Небольшая толпа с интересом наблюдала.
- Чего это тут? - спросил тощий с сеткой у солидного с портфелем.
- Да вот., ребятки диссидента бьют, - лениво пояснил толстый.
- А ты почему знаешь, что диссидента? - въедливо спросил тощий, оценив
очередной удар.
- Да кого же еще? - пояснил тот. - Видишь - он обороняться совсем не
может. Был преступник бы или хулиган - он бы им наддал!
- А... ну да, - удовлетворенно проговорил тощий. - А Боря-боец красиво
работает, что ни говори!
... Именно это я почему-то вспомнил, преследуемый по пыльной пустой
улице пьяным рыбаком. Воспоминания распалили меня, нервы разыгрались.
- Эй! Профсоюсс!
... Ну, все! Я развернулся и пошел к нему. Мы сходились все ближе,
вплотную остановились. Смотрели друг на друга. Вдруг, безжизненно повесив
татуированные мощные руки вдоль тела, он стал бить чечетку о дощатый
тротуар. Я посмотрел на него, повернулся и пошел. Шагов за спиной не было -
только чечетка. Но вот и она затихла. Я шел и думал: как сложится,
интересно, жизнь этого человека? Победит ли в нем разум - или ярость
затопит все?
Я свернул, вышел на шоссе, подошел к остановке. В этот момент как раз
с шоссе на ухабистую улицу съезжала, раскачиваясь, желтая, огромная
"хмелеуборочная" машина. Я поглядел ей вслед... не за ним ли едут?
Наверное, кто-то уже вызвал? Или просто так?
Я простоял на остановке не больше, наверное, десяти минут -
"хмелеуборочная", переваливаясь, уже выезжала обратно. Ну, ясно -
профилактический заезд, просто на всякий случай, с облегчением подумал я.
И тут же в закрытом кузове ударила гулкая чечетка.
- Эй! Профсоюсс! - послышался крик.
... Как он увидел меня?
ЛЮБОВЬ ТИГРА
Я выскочил из лифта с ключом наперевес и в ужасе застыл: двери не
было! Вернее - она была мощным ударом вбита внутрь и безвольно висела,
припав к двери ванной. Я бросился ее поднимать, как человека, потерявшего
сознание. Она прогнулась в моих руках, как женщина: чей-то молодецкий удар
сделал ее гибкой.
- Так... видать, грабанули! Хорошо хоть, не гроба-нули!
Пол в прихожей был усыпан известкой, влетевшей вместе с дверью.
Оставляя белые следы, я быстро вошел в кабинет, со скрипом вытянул ящик
стола... Бумажник лежал наверху, распластав крылья, как раненая птица...
Так ли я его оставлял? Дрожащей рукой я распахнул его... Деньги на месте.
Ф-фу!
Я медленно опустился на стул, утер запястьем лоб, потом слегка уже
насмешливо оглянулся на выбитую дверь: что ж это за гости меня посетили, не
сообразившие, где деньги лежат?
Я, уже не спеша, пошел на кухню. Фанерная дверка возле умывальника
была зверски выдрана, в полутьме маячили ржавые трубы и вентили, вокруг
валялись клочья пеньки. Ну, ясно: опять прорвало этот проклятый вентиль,
хлынула вода, и водопроводчики, ненавидящие воду больше всего на свете,
таким вот образом выразили свою ярость: надо было перекрыть воду, а они
заодно еще и разгромили квартиру. Я открыл кран - вода булькнула
перекрученной струйкой и иссякла. Все ясно! И ничего не докажешь и не
объяснишь: можно только, если есть желание, обменяться несколькими ударами
по лицу, но такого желания у меня не было.
Вздыхая, я собрал с пола мусор и отнес его в мусоропровод - доступ к
нему теперь был свободен, дверь не мешала. Потом я сел к телефону - благо,
он остался цел и невредим, и позвонил своему деловому другу.
- Ясно... тут тебе нужен Фил! - проговорил мой друг.
- Фил?.. Что-то такое помню...
- Ну... тогда еще... вместе с Крохой ходил!
- Но они вроде... тогда же еще... вместе и загремели?
- Ну да, и он все Крохины дела на себя взял - у Крохи уже сын тогда
был!
- Мгм...
- Да сейчас он уже крепко стоит - зам по капстроительству одного
крупного объединения!.. Да он отлично помнит тебя: недавно керосинили с
ним - он все расспрашивал! Все тебе сделает.
Заманчиво, конечно, сделать все - но какою ценой?
- А больше никого у тебя нет? - поинтересовался я.
- У меня есть кто угодно, - усмехнулся друг. - И скрипачи, и
оперативники, и даже могильщики... но сейчас тебе нужен именно Фил!
- Ладно... диктуй координаты, - сломался я.
... В приемной стоял стол с машинкой, за ним сидела роскошная
блондинка с горделивой прической... такая могла сидеть в приемной любой
конторы... впрочем, без удивления я встречал теперь таких и среди учителей,
и в учреждениях, управляющих искусством... названия места в наши дни не
имеют решающего значения; дело в возможностях - не так существенно, в какой
сфере.
- Простите, нельзя ли вас попросить... - начал я.
- Нельзя, - мгновенно отрезала она.
- Но... будьте все же так любезны... - настаивал я.
- Я буду к вам любезна в другом месте! - произнесла она грубую, но
довольно таинственную фразу и, резко встав, с треском вывинтила из машинки
лист и, покачивая бедрами, пошла к главной двери.
Я втиснулся вслед за ней. В большой пустоватой комнате в конце
длинного стола под портретом сидел человек с бледным покатым лбом,
заканчивающимся на затылке седым пушком. Вдруг на лице его, сильно
выдвинутом вперед, появилась улыбка - полумесяц из железных зубов.
- Ну что, зверюга, и ты, наконец, обо мне вспомнил? - ласково-сипло
проговорил он.
Я решительно не помнил его - сколько всего за последние годы
произошло! - но он, видно, все помнил ясно... говорят, что у людей,
находящихся там, память консервируется - им все ярче и милее представляются
все подробности жизни их дотюремного существования. Такой же дорогой
подробностью оказался, видно, и я.
- Ну, здорово... - не совсем уверенно поприветствовал я его.
- Помнишь, как у Боба ураганили с тобою? - Улыбка его стала еще
шире. - Да-а... нехорош ты стал... но джазмен джазмена через полвека
узнает!
- Ну! - воскликнул я.
Его я, честно, не помнил, но "ураганы" у Боба - как можно их забыть?
Отличное было времечко - уже лет тридцать тому назад, когда мы все вместе
играли джаз и называли друг друга сокращенно на заграничный манер: Ник,
Фред, Боб. Все исчезло, развеялось, в хозяева жизни вышли совсем другие
люди... но что делать? Хотя бы ностальгия теперь связывает нас!
- Ну, ты знаешь, конечно, - доверительно тихо проговорил он, - Вэл
снова сел, Джага уехал...
Я почувствовал ностальгическую связь и с севшим Вэлом, и уехавшим
Джагой, хотя конкретно не помнил их.
- А за тобой я давно слежу, - имея в виду, очевидно, мои литературные
опыты, произнес Фил, растроганно глядя мне в глаза.
- Да ну... ерунда! - Я смущенно отмахнулся.
Спрашивать, как он, я пока что стеснялся: во-первых, при его трудной
жизни вопрос может быть неприятным, во-вторых, он может тут усечь намек на
дела, с которыми я к нему пришел.
Мы, не отрываясь, смотрели друг на друга - наверное, от долгого
напряжения глаза наши стали слезиться.
- Может, Филипп Клементьич, вы все же взглянете на бумаги? - ревниво
произнесла секретарша.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг