ее за руку вниз. К счастью, у нее была и вторая рука - раздался звонкий
звук пощечины.
- Ча-ча-ча! - прокричали музыканты.
Хухрец замахнулся. Я сорвал шапку с Лехи и метнул в Хухреца. С тяжким
грохотом Хухрец рухнул.
Служебной лестницей мы сбежали с ней вниз, одеться она не успела, я
накинул на нее свое пальто.
У выхода меня ждал газик с милиционером.
- Старшина Усатюк! - откозырял он. - Приказано вас задержать для
доставки в суд - на вас поступило заявление о нарушении общественного
порядка в общественном месте!
- И что ему будет?! - воскликнула она.
- Да, наверное, сутки, - прокашлявшись на морозе, сказал Усатюк. - А
вы, гражданочка, поднимайтесь обратно!
Он отобрал у нее мое пальто.
Суд прошел гладко - без свидетелей, без вопросов, без бюрократических
и каких-либо других формальностей. Судьей была Тюнева (или похожая на
нее?). Я с огромным интересом наблюдал за происходящим - ведь скоро,
наверное, такого не увидишь?
Работал я на химическом комбинате, разбивая ломом огромные спекшиеся
куски суперфосфата. Вдруг хлопнула дверца уже знакомого и родного газика,
Усатюк высадил Леху... Вот это друг - не бросил в беде!
Мы сели покурить на скамейку.
- Геха, подлец, засадил меня! - хрипло заговорил Леха. - Певичка эта,
вишь ли, понадобилась ему самому! Ну, ничего, я такую телегу на него
накатал, такое знаю про него - волосы дыбом встанут!
"Не сомневаюсь!" - подумал я.
Леха с обычной своей удачливостью кинул окурок в урну, оттуда сразу же
повалил удушливый дым. Некоторое время мы, надсадно кашляя, размазывая
черные слезы по лицу, пытались еще говорить, но потом я, не выдержав,
сказал:
- Извини, Леха, больше не могу! Должен немного поработать!
Я пошел к суперфосфатной горе. Хлопнула дверца - я обернулся. Из
такси, пригнувшись, вылезала она. Близоруко щурясь, она шла через
территорию, перешагивая ослепительными своими ногами валяющиеся там и сям
бревна и трубы. Чтобы хоть немножко успокоиться, я схватил лом и так
раздолбал ком суперфосфата, что родная мать - химическая промышленность не
узнала бы его.
БОРЯ-БОЕЦ
Интересно, вспомнят нас добрым словом наши потомки за то, чем мы
сейчас занимаемся? От усталости тяжелые мысли нашли на меня. Я стоял в
почти пустой деревне на берегу Ладоги, и на меня дул резкий, словно
враждебный ветер, треплющий пачку листовок в моей руке. Ну, ладно. Раз уж я
забрался в такую глушь, то надо хотя бы сделать то, ради чего я заехал
сюда!
Я сделал несколько нелегких шагов навстречу прямо-таки озверевшему
ветру и вышел на самый берег - правда, самой воды за бешено раскачивающейся
белесой осокой не было видно, но Ладога достаточно заявляла о себе, и
будучи невидимой, - ревом и свистом.
Ну... куда? Я огляделся по сторонам. На берегу не было ничего, кроме
вертикально врытого в почву бревна, ставшего почти белым от постоянного
ветра и солнца. Я еще некоторое время вглядывался в невысокий этот столб,
испуганно соображая, не является ли он остатком креста... но нет - никаких
следов перекладины я не заметил. Просто - столб.
Я вынул из сумки тюбик клея, щедро изрыгнул его на листовку, потом
прилепил ее к столбу... тщательно приткнул отставший было уголок... Вот
так. Я смотрел некоторое время на свою работу, потом повернулся и пошел.
Все! Одну листовку я прилепил на автобусной станции, вторую - на доске
кинотеатра, третью - у почты, четвертую - у правления, пятую - здесь, на
берегу. Достаточно - я исполнил свою долг!
Но все равно я несколько раз оборачивался назад, на бледную фотографию
моего друга, страдальчески морщившегося от ветра на столбе, друга,
согласившегося выставить свою кандидатуру на выборах против превосходящих
сил реакции... Да - одиноко будет ему... на кого я оставил его тут?
Когда я обернулся в пятый или шестой раз, я увидел, что листовку
читает взлохмаченный парень в глубоко вырезанной майке-тельняшке, в черных
брюках, заправленных в сапоги.
Ну, значит, не зря я мучился, добирался сюда, с облегчением подумал я,
все-таки кто-то читает!
- Эй!.. Профсоюсс! - вдруг донесся до меня вместе с ветром
шипяще-свистящий оклик.
"Профсоюсс"?.. Это, что ли, меня? Но при чем - профсоюз? Я ускорил
шаг.
Когда я глянул в следующий раз, парень, сильно раскачиваясь, шел за
мной.
- Стой, Профсоюсс! - зловеще выкрикнул он.
Но почему - профсоюз, думал я, не ускоряя, но и не замедляя шага. А,
понял наконец я: в тексте написано ведь, что друг мой является
преподавателем Высшей школы профсоюзного движения - отсюда и "профсоюсс"...
Ясно, этот слегка кривоногий парень за что-то ненавидит профсоюз - да, в
общем-то, и можно понять за что! Но при чем тут, спрашивается, мой друг и
тем более при чем тут я, вовсе ни с какого бока к профсоюзу не причастный!
- Эй! Профсоюсс!
Ну, что он затвердил, как попка? Потеряв терпение, я остановился и
резко повернулся к нему. Он остановился почти вплотную. Взгляд у него был
яростный, но какой-то размытый.
- Ну, что надо?
- Эй! Профсоюсс! - Он кричал и вблизи. - Ты куда рыбу дел?!
- Какую рыбу? - проговорил я.
Он кивнул головой в сторону Ладоги.
Я отмахнулся (я-то тут при чем?), повернулся и пошел.
... Конечно, думал я, симпатичного мало в здании Высшей профсоюзной
школы, величественно поднимающейся на пустыре среди безликих серых
пятиэтажек. Своими как бы греческими аркадами она, видимо, должна была
внушать мысль о какой-то высшей мудрости, царящей здесь, и непрерывно, вот
уже десять лет, пристраивалась, разрасталась. Среди жителей зачуханного
нашего района она была знаменита лишь тем, что в нее была встроена
единственная в нашем районе парикмахерская, а также тем, что оттуда иногда
выносили лотки с дефицитом - видимо, когда там был перебор и могло
стухнуть. Вообще, если вдуматься, в наше время сплошной демократизации сама
идея эта выглядела дико - что значит Высшая профсоюзная школа? Уже ясно,
по-моему, всем, что уж по крайней мере профсоюзные лидеры должны
выдвигаться из глубоких масс, из самых непричесанных и самых непримиримых,
а тут их не только причесывали - их явно прикармливали! Нередко, едучи на
троллейбусе из центра, я рассматривал представителей, а также
представительниц этой академии мудрости - в основном, из ярких южных
национальностей. Как правило, они ехали группой с какого-нибудь эстрадного
концерта, одеты были богато, но несколько безвкусно (безвкусно - я имею в
виду для наших скромных широт) и громогласно, ничуть не стесняясь певучих
своих акцентов, может, слегка нескромно среди умолкнувших пассажиров
делились своими мнениями о популярной певице или певце. На "чужих" они не
смотрели, а если и замечали кого-либо, во взгляде их была спокойная, иногда
добродушная уверенность: я - то последний год волокусь на такой вот
гробовине, через год пересяду куда получше - а ты-то так будешь маяться всю
жизнь! Главное, чему их учили, - уверенности!
И мой друг, уже три года преподающий им эстетику, говорил о них с
изумлением, как о каких-то марсианах... Вывели такую породу людей или
отобрали? Перед экзаменом, как рассказывал он, они были готовы на все,
главное в их характерах было - победа любой ценой! Все, включая женщин,
предлагали любые свои дары - но как только экзамен был сдан, они тут же
переставали здороваться, проходили, как мимо призрака, ты для них просто не
существовал!.. Ну, ясно - не первых же встречных, а именно таких отбирают,
чтобы править! Тип этот достаточно был известен в народе и достаточно
ненавидим... И то, что к другу моему внезапно вдруг прилипло это клеймо,
вряд ли будет способствовать его популярности.
- Эй! Профсоюсс!
Но друг-то мой чем виноват?! Он-то, наоборот, преподает им эстетику и
искусствоведение, поднимает, насколько это можно, их грубые души!
- Эй! Профсоюсс!
Да - сердце у меня колотилось, - есть же типы! "Эй, профсоюсс!" Очень
ему надо разбираться в тонкостях: все гады, нахлебники - и весь разговор!
Кого-то он мне напоминал... Неохота вспоминать неприятное, но оно было
неотступным, навязчивым - и я вспомнил!
В нашем замусоренном новостройками дворе... не дворе, а огромном
пространстве между домами-кораблями и магазином... тоже есть своя
иерархия - к вершинам ее прорваться трудно, да и зачем, думал все время я,
это нужно: делать карьеру во дворе? Но даже, проходя тут изредка, знал тем
не менее местных знаменитостей. Среди них выделялся, несомненно, Боря-боец.
В разные эпохи, которые у нас внезапно сменяют одна другую, и облик
Боба резко менялся. Неверно говорят, что пьяницы следуют лишь в одну
сторону - опускаются, и все... это далеко не так. В этом я убедился, время
от времени встречая Бориса в какой-то абсолютно новой, неожиданной
ипостаси, и ошарашенно понимал: это не просто Боб изменился - пошла другая
эпоха. С тех пор, как я живу в безобразном этом районе, таких эпох я
заметил несколько. Может, в масштабе мира или страны эти повороты и не были
заметны - но тут они изменяли все в корне. Но поскольку ничего другого тут
нет, поворот диктовался магазином, в основном, винным, - ранее я даже не
догадывался, что он может так круто диктовать!
Первая эпоха - еще при прошлом лидере, все это время отлично помнят:
когда вино всюду лилось рекой, когда пили, казалось, всюду и все - и в
цехе, и в научной лаборатории, и в поездах, - вся страна говорила
заплетающимся языком. Естественно, что Боб с товарищами не отставали от
прочих, а шли впереди. Был ли он уже тогда обладателем почетного прозвища
Боря-боец, выделялся ли из общей не вяжущей лыка массы? Может быть, только
большим буйством, большей степенью опьянения: огромный,
фиолетово-одутловатый, в измазанной одежде, оглушительно орущий, всегда с
кем-то ссорящийся - таким он был тогда. Но был ли он фигурой? Не могу
сказать. Трудно быть вождем в неподвижном времени, трудно возглавить толпу,
которая никуда не движется...
Так бы Боря и сгорел, размазался в этом квадрате жизни, расположенном
между домами и магазином (больше он, кажется, нигде не бывал, даже и
работал где-то тут же, если это можно назвать работой), - но обстановка
резко изменилась.
Внезапно иссяк алкогольный водопад, резко и без обсуждения высохли
алкогольные реки, открылось сухое и неказистое дно, захламленное каким-то
мусором. Чувство смертельной жажды и обиды охватило всех - даже людей,
покупающих вино раз в год. Но раньше они хоть имели эту возможность, хоть
такую степень свободы: могли не хотеть выпить или могли хотеть и выпить, -
теперь и этого выбора все были лишены. Но ясно, что активный протест это
вызвало лишь у Бори и его компании. Именно тут-то они и выделились из общей
массы как наиболее пострадавшие, сделались как бы общественно активны: их
возмущенный пикет (разве что без плакатов на груди) всегда теперь стоял
возле винного магазина, и к ним то и дело подходили люди, которые раньше с
ними не общались, но теперь подходили заявить, что думают так же, как они.
Над этой бурлящей, но пока бездействующей толпой Боря возвышался, как
скала. Не каждый мог пробиться к нему и поделиться своими кровными обидами
лично с Бобом, таинственно и величественно ухмыляющимся, - обычно
новообращенные удовлетворялись душевной беседой с его заместителями. В те
сухие времена в той бурлящей и разрастающейся толпе количество отчаявшихся
потенциальных пьяниц резко возросло - и именно тогда Боб как-то незаметно,
но бесспорно стал лидером: все клубилось вокруг него, огромного и
величественного. Вот видите, что с нами делают, говорила его
оскорбленно-насмешливая мина, и все жались к нему, тем более он всегда был
на месте - ив дождь и в холод стоял скорбным изваянием, гордым монументом.
Именно тогда, в те суровые месяцы, Боря и выстоял свою славу - мало кому
другому это было по плечу, другие все-таки отлучались.
Но король без действия - это не совсем все же король... Однако
начались и действия. Полился ручеек, сначала робкий. Толпа, бесплодно
митингующая, пришла в движение и, как это ни странно, в еще большее
возмущение. Где прежние любимые вина? Где прежние, хоть и кошмарные, но все
же уже привычные цены? Теперь снимают последнюю рубашку, да и дают, когда
захотят и что захотят... Что делают?!
Бурление вокруг Бори нарастало - все с какой-то надеждой смотрели на
него: он единственный не боялся говорить то, что думает, и зажиревшим
продавцам, и наглым мильтонам, делающим вид, что они соблюдают порядок,
хотя сами создали бардак!
В те времена именно Боря со своими ближайшими помощниками чаще всего
находился на острие борьбы, на острие скандала - где-то там, в гуще, в
эпицентре, куда непосвященному было не пробиться... "Давай, Боря, вмажь им!
Хватит, сколько можно терпеть!" - сочувственно восклицали все, даже
оказавшиеся, как и я, на периферии...
Однако время шло, времена года менялись, а оскорбительное и
невыносимое существование оставалось прежним... Боря если не понимал, то
чувствовал, что бездействие губительно, что именно от него измученные
жаждой массы ждут наконец поступка - чтобы им как-то духовно разрядиться,
почувствовать, что хоть Боря-боец сражается за них!
И в начале очередной осени, когда все съехались из отпусков, из
деревень и увидели, что жизнь их не только не стала легче, а еще и тяжелей,
святой этот момент настал. Пронесся вдруг слух (а слухи редко бывают
пустыми), что именно наш квартал и именно наш магазин посетит седой и
величавый "отец города". Цель его визита была ясна: убедиться, что принятые
меры мудры и успешны, что с отвратительным пьянством в городе благодаря
вовремя принятому постановлению полностью покончено, но зато теперь
граждане имеют широкий выбор различных соков, напитков, кваса и пепси-колы,
а также благодарно, но неторопливо приобретают товары значительно
улучшившегося ассортимента. И в том, что магазинщики эту картину ему
изобразят - на те десять минут, что он будет в магазине, - ни у кого не
было и тени сомнения!
- Но Боб им покажет! Боря им устроит! - передавалось с радостной
усмешкой из уст в уста.
И Боб с ужасом и азартом понял, что все взгляды с последней надеждой
устремлены на него - что-то он должен был совершить, чтобы наконец-то и там
врубились! Но что же он мог?! Представляю сомнения его, постепенно
вытесняемые все более громким и отчаянным зовом долга.
- Ну, Боря им устроит! - все более радостно и таинственно повторялось
во дворе. Было абсолютно всем непонятно, что же тут можно устроить, но с
присущим толпе суеверием считалось, что идея определилась, просто хранится
до поры до времени в тайне, как секретное оружие.
День икс приближался - Боб выглядел все величественнее, толпа вокруг
него была все подобострастнее, хотя на душе его, наверное, скребли кошки.
Однако ждущие бенефиса явно недооценивали тех, которые управляют.
Другое дело, что они невидимы, что их как бы нет, что почти никому из нас,
грешных, не удается их видеть воочию, но это, как недавно понял я, вовсе не
значит, что их не существует. Нет - они существуют, более того, они
размышляют, и ходы их, как правило, непредсказуемы и хитры. И уж тем более
несложно им было переиграть Борю-бойца, фактически уже пропившего свой
мозг.
В один из предполагаемых дней вдруг пронесся ошеломляющий, сокрушающий
сознание слух - в универсаме, в двух остановках от нас, дают все и в любых
количествах, без всяких ограничений и оскорблений! Это был ураган, всех
умчавший туда во главе с торжествующим Бобом: "Ага! Испугались!"
Как же прост и, если вдуматься, чист был этот богатырь, которого
некоторые чопорные люди считали опустившимся, пропившим все принципы!
Отнюдь! Как жадно и, главное, как легко поверил он в победу справедливости
и добра! И вся толпа с какой-то наивной радостью: "Дожили-таки! Не зря
надеялись!" - с какой наивной радостью толпа расхватывала внезапно и отнюдь
неспроста спустившуюся на них манну небесную.
Тем временем седой и величественный, скромно, но достойно одетый
"отец" - в окружении совсем небольшой охраны - с удовольствием прохаживался
по нашему магазину, чистому, немноголюдному; вполне достойные, приличные
люди потребляли, конечно же, скромный, но вполне достойный и доступный
ассортимент товаров - два сорта сыра, ветчина, сосиски... Где те толпы
ободранных пьяниц, которые в прежние времена бушевали здесь? Умными,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг