наш оркестр! А ни Регина, ни Дзыня у меня почему-то не появились.
Звоню им - никого не застаю.
Мчусь в филармонию на их концерт.
Регина! Дзыня!
Дзыня обернулся перед концертом и вдруг меня в зале увидел, почему-то
смутился. Взмахнул палочкой, дирижировать стал. Дирижирует, робко взглянет
на меня и палочкой на пожилую виолончелистку указывает.
В антракте подошел я к нему.
- Почему это ты все на пожилую виолончелистку мне указывал?
Дзыня сконфуженно говорит:
- Хочешь - познакомлю?
- Как это понимать?! - На Регину смотрю.
- Понимаешь... - Дзыня вздохнул. - Ты так доходчиво объяснял, как
жениха мне Регининого изображать, что я втянулся как-то. Мы поженились.
Вот это да!
И это я, выходит, уладил?
Ловко, ловко!
Можно даже сказать - чересчур!
Пошел к себе в подвал, выпил весь бар.
Ночью проснулся вдруг от какого-то журчания. Сел быстро на диване,
огляделся - вокруг вода.
Затопило подвал, трубы прорвало!
Всю ночь на диване стоял, к стене прижавшись, как княжна Тараканова.
Утром выбрался кое-как, дозвонился Ладе Гвидоновне (единственный вот
остался друг!).
Она говорит:
- В Пупышеве с завтрашнего дня собирается семинар, поезжайте туда!
Ну, что же. Можно и в Пупышево. Все-таки связано кое-что с ним в моей
жизни!
Перед отъездом не стерпел - соскучился, - зашел в старую свою
квартиру, навестить бывшую жену и Леху... Главное, говорил мне, что
проблемы быта не интересуют его, а сам такую квартиру оторвал! Нормальная
уже семья: жена варит суп из белья, муж штопает последние деньги.
Потом уединились с Лехой на кухне.
- Плохо! - говорит он. - Совершенно не хватает средств.
Обещал я с "Романтиками" его свести.
Три часа у них просидел, больше неудобно было - пришлось уйти. Ночевал
я в ту ночь в метро - пробрался среди последних, спрятался за какой-то
загородкой - больше мне ночевать было негде.
Утром пошел я к Славке в гараж - поехать хоть в Пупышево на своей
машине!
Но и это не вышло. Машина вся разобрана, сидит Славка в гараже среди
шайбочек, гаечек. Долго смотрел на меня, словно не узнавая.
- Это ты, что ли? - говорит.
- А кто же еще?
- Что - неужели дождь? - На плащ мой кивнул.
- А что же это, по-твоему?
- А это вино, что ли, у тебя?
- Нет. Серная кислота! Не видишь, что ли, все спрашиваешь?
Но машину собрать так и не удалось.
Пришлось поездом ехать, дальше - автобусом. Долго я в автобусе ехал...
и как-то задумался в нем. Не задумался - ничего бы, наверно, и не
произошло. Вышел бы в Пупышеве, и покатилось бы все накатанной колеей. Но
вдруг задумался я. Пахучий портфельчик свой вспомнил. Как там хозяин-то
новый - ставит его в холодильник-то хоть?
Очнулся: автобус стоит на кольце, тридцать километров за Пупышевом, у
военного санатория.
Водитель автобуса генералом в отставке оказался. Другой генерал к нему
подошел, из санатория. Тихо говорили они. Деревья шумели.
Оказывается, генералы в отставке хотят водителями автобусов работать.
А я и не знал.
И не проехал бы - не узнал.
Вышел я, размяться пошел.
Стал, чтобы взбодриться чуть-чуть, о виртуозности своей вспоминать.
Ловко я все устроил: то - так, это - так...
Только сам как-то оказался ни при чем! Можно сказать - излишняя
оказалась виртуозность! Э, э! В темпе, понял вдруг я, все назад! Я быстро
повернулся и, нашаривая мелочь, помчался к автобусу.
И ВЫРВАЛ ГРЕШНЫЙ МОЙ ЯЗЫК
Все, чего удалось добиться к сорока годам, - это дачка, поделенная к
тому же на три части. Общая прихожая, заваленная всяким хозяйственным
хламом - ржавыми керосинками, лыжными креплениями; чистенькая маленькая
кухонька, деревянный туалет с круглым отверстием и маленьким окошком под
потолком.
Иногда, особенно вдали, можно слегка погордиться - все-таки ценят! -
но когда живешь здесь, особенно третий день подряд, ясна вся ничтожность
твоего
Успеха!
Узкая комната с жестяным цилиндром печки в углу, тахта, круглый столик
с липкой клеенкой и много едкого дыма, появляющегося при попытке хоть
как-то нагреть это помещение!
Дача! Работа! Семья! Сцепка слов, напоминающая те тончайшие паутинки,
которые плел упорный паучок над бездной между перилами двенадцатого этажа
гостиницы в Пицунде. Как он упорно сцеплял свои кружева, так и я пытаюсь
сплести паутинку из слов, заткать ими провалы - но безуспешно.
Я сошел с черного мокрого крыльца, пошел по тропинке голых кустов.
Самая яркая мысль за последние дни: что здесь, в загородных магазинах и не
в сезон, должно скопиться некоторое количество дефицита, - и я третий уже
день хожу по промтоварным магазинам в округе, поднимаюсь по лестницам в
душные помещения с запахами одеколона и лежалой одежды, сонно брожу в
синеватом дрожащем свете трубок и, не обнаружив ничего привлекательного,
ухожу - как ни странно, удовлетворенный: ведь, попадись там нечто такое,
что заставило бы мое сердце учащенно биться, - это было бы трагедией: денег
у меня всего полтора рубля. А так - ничего нет, и я доволен. И я упорно
шляюсь по магазинам уже не с целью найти нужную вещь, а наоборот, с
желанием, чтобы нигде ее не было, - и на такой зыбкой, извращенной основе
держится моя жизнь последних дней, а может быть, и последних лет!
Телефонная будка у платформы тягостно напоминает мне о делах,
оставленных в городе. Я захожу, набираю первый номер - самый легкий, - ив
будке начинает нетерпеливо пошевеливаться бодрячок-весельчак, который сразу
же начинает плести слова-паутинки над бездной:
- Здорово! Ну как ты? Все путем? (Что - путем? Что он несет?) Надо бы
увидеться - есть кое-какие мыслишки! (А мыслишка - всего одна: в какой
теперь пойти магазин, где бы не встретить ничего такого, что бы меня
взволновало!)
Дальше все раздвоилось: мрачные мысли мои пошли тяжелым темным строем
куда-то, как эти тучи над платформой, а язык немолодого, дряблого, почти
пятидесятилетнего, но одетого в молодежном стиле бодрячка в будке нес свое:
- Понял, понял! (Уже вроде бы с другим абонентом?) Значит, работа моя
вам не подошла? Понимаю! (Что, интересно, он может тут понимать?) Значит,
когда вам позвонить?.. Двадцать шестого?.. Что?.. Двадцать восьмого?..
Двадцать девятого? А во сколько?.. Когда угодно?.. Понял, понял! Огромное
вам спасибо! (За что это, интересно?)
На лице еще блуждает радостная улыбка, язык, еще несколько раз
дернувшись в гортани, успокаивается.
Боишься бездны?! Плетешь над нею паутинку? А из чего она?!
Что хорошего может быть в том, что статью, над которой ты работал два
года, в которую ты вложил все самое ценное, что у тебя сейчас есть, -
зарубили? Что в этом хорошего - объясни?
Но радостная, восторженная, мальчишески непосредственная (такие
ценятся вдвойне!) улыбочка еще продолжает почему-то блуждать по почти уже
беззубым устам. Три зуба сверху, два внизу - последние мостики над
темнотой. Скоро не станет их, и тьма все захватит.
Я шел по сырой извилистой улице среди пустых дач, с нарастающим
отчаянием нащупывая языком обломки зубов: хорошо еще, что совпадают верхние
и нижние, так что с закрытым ртом лицо сохраняет еще остатки вытянутой
надменности, не превращается в шамкающую гармошку, в пустой кошелек, - но
рухнут еще два зуба, и ты старик.
Вдруг в голубеньком домике с надписью "Промтовары" блеснуло окно - или
это отразился закат? С кем торговать тут, в пустом поселке?
Я поднялся на сырое крыльцо, рванул набухшую дверь, вошел в тускло
освещенное помещение, со вздохом посмотрел на полки.
Зачем я пришел сюда? Я уже объяснял зачем! Я пошел в дальний угол
магазина. Сердце пару раз прыгнуло: а вдруг? Что - вдруг? Схема уже
известная - хожу повсюду, чтобы ничего не найти, Боюсь найти - нет у меня
ни на что сил и средств! Так зачем же хожу? Какие пустые, перекрученные
наизнанку чувства движут мной, - странно, что их хватает для того, чтобы
жить и передвигаться!
- Закрываемся - будете чего брать? Я принюхался - может быть,
обоняние, как чувство почти забытое, атавистическое и поэтому менее всего
истрепанное, сохранило какие-нибудь желания? Волнующий запах дегтя - но
деготь как-то странно покупать? Для чего? Умирать будем - и то не решимся
ни на что такое, чего нельзя было бы объяснить решительно всем, хотя
большинству - в том числе и этой продавщице - абсолютно безразличны твои
поступки. Деготь отпал. Остались еще какие-то простые физические радости:
гнуть, тянуть, крутить - что-нибудь такое. Вот это, пожалуй, подойдет -
клей "Момент", - можно будет что-то склеить, а потом с удовлетворением
подергать: не оторвать! Здорово повезло - в городе этого клея не бывает.
Большая удача!
Продавщица молча подала тюбик - могла бы, кстати, и завернуть... Но я
давно уже ни с кем не скандалю - только улыбаюсь!
Когда я вышел из магазина, было уже темно: светилось только небо,
улица и дома исчезли. Тем лучше - не надо их рассматривать, возбуждать
мысли по поводу этих домов и их отсутствующих хозяев.
У платформы я посмотрел на освещенную изнутри телефонную будку -
единственный кубик света, храм, где можно еще раз попытаться сплести над
бездной паутинку слов, - уходить на всю ночь за платформу, в темноту пока
еще страшно. Презирая себя, я все-таки подошел к будке. Громко скрипнула
дверь в вечерней тишине. Открыл перед телефоном свой кошелек - стыдно в
моем возрасте иметь такой, почти игрушечный кошелечек. Я всунул в дырочку
палец, стал сворачивать по кругу тугой диск. Хорошо, если бы диски эти
вообще можно было бы повернуть лишь в момент крайнего отчаяния или крайнего
счастья - насколько содержательнее стали бы разговоры, - а легкость
поворачивания диска позволяет нам не ценить своих слов, говорить что
попало, лишь бы говорить, лишь бы стоять в освещенной будке среди тьмы!
- ... Здравствуйте!.. Вы помните меня?.. Да, да!.. Когда
перезвонить?.. В следующем году? Огромное вам спасибо, всего доброго!
Как ненавижу я свою легкость! Другому не могут дать что-то
немедленно - он уходит в ярости, хлопнув дверью, а мне надменно и рассеянно
обещают что-то, может быть, года через два - и я выхожу абсолютно
счастливый, мелко кланяясь, глубоком проникновенно понимая все трудности
того, кто не может мне сейчас ничего дать: "Конечно, конечно!.." Какой
удачей я считал свой легкий характер раньше - и как я ненавижу его теперь,
когда четко и безжалостно оказываюсь вытесненным на периферию людьми
мрачными и тяжелыми. Но уже нет сил не улыбаться, когда отталкивают тебя -
маска легкости уже приросла! - это тем более обидно, что никакой легкости
нет, есть тонкая блестящая паутинка над бездной, на которой я балансирую,
как паучок - а зачем? - по всем делам мне давно уже положено упасть, но я
не упаду, буду улыбаться, пока останется хоть один зуб, говорить: "Ничего,
ничего! Огромное вам спасибо!" и "Когда перезвонить? Двадцать шестого?..
Ах, двадцать восьмого?.. Тридцать девятого?! Все понял! До свидания!"
... Это человек легкий, с ним можно не церемониться - он зайдет и
тридцать девятого, ну и что из того, что такого числа нет, - он человек
легкий, он согласился!
С такими мыслями я шел к даче. Только глубокой осенью за городом
понимаешь истину: как мало на земле света и как много тьмы! Это мысль
тяжелая, мы боимся ее, слетаемся на свет фонаря, как мошкара, пытаемся
внушить себе, что это еще день, хотя день наш давно уже прошел, - и я не
выдержу и завтра же, наверное, полечу к какому-нибудь фонарю, чтобы
поскорей забыть то печальное, что понял я, побывав в темноте, и язык мой,
празднословный и лукавый, который я никак не решусь вырвать, снова начнет
обманывать всех, и в первую очередь - меня самого.
Я вошел в темный дом, принюхался, положил замечательную свою добычу -
клей "Момент" - в стакан возле умывальника, прошел в узкую комнату,
потрогал жестяной цилиндр печки - еще теплится - и, не зажигая света,
разделся и лег. Не надо света, слабого и обманного, пусть будет темнота!
Нет, никогда я не решусь обнаружить свою мрачность перед людьми - с
детства был хорошо воспитан, часами со светлой улыбкой смотрел на абсолютно
неподвижный поплавок, боясь своим недовольством обидеть - кого? Рыбу?
Поплавок? Того, кто привел меня на это место и посадил? Абсолютно
непонятно! Но я сидел и сидел. Так и теперь: ни в коем случае нельзя, чтобы
кто-то догадался, что терпение мое кончилось, наоборот - улыбка, радостный
тон: "Тридцать девятого? Договорились! Всего вам доброго! Кланяйтесь
своим!"
Голова расходилась, никак уже не заснуть! Выпить, что ли, казенного?
Под столом в коричневой бутылке с бумажкой, прижатой резинкою, плескалось
немного спирта. На бумажке, помнится, написано карандашом "Проявитель", но
в бутылке спирт - неделю назад я кинул туда горсточку рябины... Я нашел в
темноте чашку, нагнул бутылку, нашел чашкою в темноте рот... Бр-р-р!
Гадость! Может, спирт превратился в проявитель, согласно надписи? Но вскоре
по разгоревшейся в холоде коже лица, по вспышке ликования (все отлично,
ничего страшного, все живы, дела идут!) почувствовал - нет, нормальный
спиртяга! Теперь бы подобрать уютный сон - последнее время на сны главная
надежда, только вот на языке уж больно погано, все-таки он сделан не из
стекла, как те линзы, на протирание которых в достаточном количестве
отпускается этот спирт! Я поднялся, вышел в прихожую к умывальнику. Может
быть, все не так уж и плохо - побежали блудливые мыслишки. Может, моя
любимая статья, в которую я вложил все оставшиеся силы, не зарублена еще
окончательно? Почему, собственно, силы беды должны быть лучше организованы,
чем силы счастья? Наверняка у противников моих тоже есть сомнения,
угрызения совести, приступы неуверенности - зачем отказывать им в таких
всеобщих человеческих проявлениях? Может быть, именно сейчас, когда вроде
бы все уже кончено, ветер понемножку начинает тянуть в обратную сторону?..
Как же! Жди! Вместо того чтобы крепко спать, противники твои угрызаются
совестью! Тем более из-за того, что сделано, по их убеждениям, абсолютно
справедливо!
Хватит себя успокаивать! Почему мы боимся хоть раз заглянуть в глаза
беде? Беда от этого, понятно, не изменится, но, может, изменимся мы, станем
покрепче?
... А может, еще сбегать позвонить - еще не поздно что-то
сформулировать иначе, что-то представить полуудачей, договориться на
будущее?
Нет уж, хотя бы здесь, когда ты один в темноте, имей силы
почувствовать неудачу сполна, не порти такую крупную беду мелкой суетой!
Буквально сам себя изловил за шиворот у двери, впихнул обратно: не будь
дерьмом! Почисть свои оставшиеся зубы и спи! И не болтай хотя бы здесь:
"Утро вечера мудренее!" Утро вечера мудрёнее - вот это правильно. Господи,
ну и пасту стали выпускать - клейкая, к тому же отдает спиртом, - а как раз
от вкуса спирта во рту я надеялся с ее помощью избавиться! Ладно. Я
вернулся в комнату, свернулся в комок, согрелся и начал засыпать. Самое
пошлое, что можно подумать, что сейчас, ночью, кто-то занимается улучшением
твоих дел. Ничего этого нет. Все у тебя очень плохо! Спи.
Будильник задребезжал как будто сразу же, будто ночи и не было. Все
было так, как я и предчувствовал: за окном серая мгла, настроение
отвратительное, рта раскрывать не хочется, тем более - какое счастье! - и
незачем его раскрывать: еды больше нет, "гуд монинг" говорить некому.
Сполоснуться немного можно, но снова лезть щеткой в рот лень, да и
как-то неуютно - сырость и холод проникнут в организм, хоть немного
прогревшийся под одеялом. Я поставил пасту обратно в стакан рядом с
универсальным клеем "Момент", столь удачно купленным вчера. От желудка
поднялся зевок, но зевнул я почему-то только ушами - рот не открывался.
Пригнувшись к мутному зеркалу на стене, я развел губы в японской улыбке,
напряг, как штангист, мускулы на затылке - рот оставался закрытым, верхние
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг