Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
                                   Части                         Следующая
Валерий ПОПОВ

                                В ГОРОДЕ Ю.




                      Сборник рассказов и повестей.


                                   Анонс

     Великолепная  проза   Валерия   Попова   продолжает   лучшие   традиции
российской  литературы.  Сквозь  иронию  и  смех  автора   угадывается   его
бесконечное удивление - неужели мир, в котором мы жили  и  живем,  настолько
странен? Гоголевский "смех сквозь слезы"  обуревает  и  нас,  читателей.  Мы
смотрим в зеркало сквозь увеличительное стекло  художественного  слова  -  и
видим такое!


                             ВСЕ МЫ НЕ КРАСАВЦЫ

     Жил я с бабушкой на даче. Днем купание, езда на велосипеде.  Вечером  -
сон. Расписание. Режим.
     И вдруг в субботу глубокой ночью является  мой  друг  Слава.  Застучал,
загремел. Открываю - вбегает.
     - Ну как?!
     - Что как?
     - Все в порядке?
     - Вообще да. А у тебя?
     - У меня тоже. Ну хорошо. А то я что-то волновался, - говорит.
     Прошли мы с ним на кухню, сели.
     - О, - говорит, - капуста! Прекрасно. Захрустел той капустой,  наверно,
весь поселок разбудил.
     - Представляешь, - говорит, - совершенно сейчас не сплю.
     - Да, - говорю, - интересно.
     А сам чуть с табуретки не валюсь, так спать хочется.
     Вдруг бабушка появляется в халате. Спрашивает:
     - Это кто?
     - Как же, - говорю, - бабушка, это  же  мой  друг,  Слава,  неужели  не
помнишь?
     Слава повернулся к ней и говорит:
     - А! Привет!
     Так прямо и говорит - привет! Он такой.
     - Нет, не помню, - отвечает бабушка. И ушла.
     - О, - говорит Слава, - котлеты! Прекрасно!
     - Ты что, - спрашиваю, - так поздно? Твои-то где?
     - Да за грибами. Еще с пятницы.
     - Ты, что ли, есть хочешь?
     - Ага. Они вообще оставили мне рубль, да я его отдал.
     - Отдал? Кому?
     - Да одному старику. Подъезжает ко мне на улице старик  на  велосипеде.
Сейчас,  говорит,  покажу  тебе   фокус.   Разжимает   ладонь,   там   лежит
двухкопеечная монета позеленевшая. Решкой. Зажал он кулак и спрашивает:  "Ну
а сейчас, думаешь, как лежит?" Да решкой,  говорю,  как  и  лежала.  Тут  он
захохотал и разжал. А монета  действительно  лежит  решкой.  Он  как  увидел
это - оцепенел. А потом так расстроился,  заплакал.  Что-то  мне  жалко  его
стало. Догнал я его  и  рубль  свой  в  карман  сунул.  Не  расстраивайтесь,
говорю, вот вам рубль на всякий случай.
     - Да, здорово, - говорю я Славе, - на вот, ешь сметану.
     - Нет, - говорит Слава, - сметану ни за что!
     - Да ешь, чего там!
     - Нет! Я  же  сказал.  За  кого  ты  меня  принимаешь?  Странная  такая
гордость - только на сметану.
     - Ну вот. И остался я без денег. Расстроился сначала. А потом  думаю  -
а, не пропаду! И действительно. Не пропал. Хожу я по улице,  хожу.  Хожу.  И
вдруг  проезжает  мимо  меня  брезентовый  газик  -  знаешь,  ГАЗ-шестьдесят
девять, на секунду  поднимается  брезент,  и  оттуда  цепочкой  вываливается
несколько  картофелин.  Отнес  я  их  домой,  взвесил  -  ровно   килограмм.
Представляешь? А потом, уже вечером, какие-то шутники забросили мне  в  окно
селедку. Еще в бумагу завернута промасленную, а на ней  на  уголке  написано
карандашом: восемьдесят копеек. Ну что ж. Для них, может быть, это и  шутка,
а  для  меня  очень  кстати!  Отварил  я  картошку,  с  селедочкой  поел   -
пре-е-красно!
     - Тише, - говорю, - не кричи.
     И тут действительно бабушкин голос:
     - Ну все, я  закрылась,  буду  спать.  Теперь  пусть  забираются  воры,
бандиты - пожалуйста!
     И раздалось такое хихиканье из-под двери.
     - Ну вот, - продолжал Слава, - и вдруг вызывают меня в  милицию.  Сидят
там трое ребят наших лет. "Вот, - говорит  милиционер,  -  задержана  группа
хулиганов.  Забрасывали  в  окна  селедки".  -  "Да  это,  -  говорю,  -  не
хулиганство!   Надо   различать.   Мне   так   очень   понравилось.   Сельдь
атлантическая, верно?" - "Да",  -  хмуро  говорит  один.  И  тут  появляется
участковый,  Селиверстов.  Задумчивый.  "Да,  -  говорит,  -  надо  им  руки
понюхать. У кого селедкой пахнут - тот и кидал". Оказалось,  только  у  меня
пахнут. Селиверстов тогда и говорит: "Ну ладно, если пострадавший  претензий
не имеет и руки у вас селедкой не пахнут, тогда с вас только штраф -  восемь
копеек". - "А кому платить?" - спрашивают. "Вот  ему",  -  и  показывает  на
меня. Вот так. Пошел домой. А те шутники благодарные под окном моим ходят  с
гитарами, поют. И вдруг - Селиверстов! "Ты, - говорит, - не обращай на  меня
внимания. Я просто так. Очень ты мне понравился. Уж очень ты благородный.  Я
посижу тут и уйду. Сам знаешь: все больше с преступниками дела, а с тобой  и
посидеть приятно. Посижу тут,  отдохну  и  пойду".  Потом  жаловаться  стал.
"Все, - говорит, - видят во мне лишь милиционера, боятся,  а  иной  раз  так
хочется поговорить просто, по-человечески. И с тобой вот - поговорить бы  на
неслужебные темы. Не веришь? Я даже без револьвера - вот". - "Знаете что,  -
говорю я ему, - как раз  перед  вашим  вызовом  шел  я  звонить  по  важному
делу". - "Ну что? - говорит. - Иди звони. На вот  тебе  две  копейки".  Дает
двухкопеечную монетку позеленевшую. Взял я ее,  выбежал  на  улицу  и  вдруг
остолбенел!  Такая  мысль:  картошки  кило  -  десять  копеек,   селедка   -
восемьдесят. В милиции дали - восемь, да сейчас - две. А в сумме - рубль!  А
отдал-то я как раз рубль! Представляешь?
     Слава  замолчал.  Я  тоже  молчал,  потрясенный.   Мы   так   посидели,
неподвижно. Потом Слава вдруг взял белый бидон, заглянул  и  говорит  оттуда
гулко:
     - Что это там бултыхается в темноте?
     - Квас.
     - Можно?
     А сам уже пьет.
     - Ну, все, - говорит, - а теперь спать.
     Пошли мы в комнату. Легли валетом.  Слава  сразу  заснул,  а  я  лежал,
думал. Луна вышла, светло стало. И вдруг Слава,  не  открывая  глаз,  встает
так странно, вытянув руки, и медленно идет! Я испугался - и  за  ним.  Вышел
он из комнаты, прошел по коридору и на кухню! Так же медленно,  с  закрытыми
глазами берет сковороду, масло, ставит  на  газ,  берет  кошелку  с  яйцами,
начинает их бить и на сковороду выпускать. Одно,  другое,  третье...  Десять
яиц зажарил и съел. Потом вернулся так же, лег и захрапел.
     Смотрю я на него и думаю: вот так! Всегда с  ним  удивительные  истории
происходят. Это со мной - никогда. Потому что  человек  я  такой  -  слишком
спокойный, размеренный. А Слава - человек необычный, потому и  происходит  с
ним необычное. Хотя, может быть, конкретной этой истории с  рублем  вовсе  и
не было. Или, может, было, но давно. Или, может, еще будет. Наверно.
     Но,  вероятнее  всего,  он  рубль  свой  кому-нибудь  просто   одолжил.
Попросили - он и дал не раздумывая. Он такой. А историю эту он  рассказывал,
чтоб под нее непрерывно есть. Видно, очень проголодался. Будто  б  я  и  так
его не накормил! Ведь он же мой друг, и я его люблю. Мне все говорят:  тоже,
нашел друга, вон у него сколько недостатков. Это верно. Что есть,  то  есть.
Вот еще и лунатиком оказался.  Ну  и  пусть!  А  если  ждать  все  какого-то
идеального, вообще останешься без друзей!
     Все мы не красавцы.
     Как-то я разволновался. Сна - ни в одном глазу. Вышел на улицу, сел  на
велик и поехал. Луна светит, светло. И гляжу я - на шоссе полно народу!  Вот
так да! Мне все - спи, спи, а сами - ходят! И еще: подъезжаю обратно,  вдруг
какая-то тень метнулась, я свернул резко и в канаву загремел. Ногу содрал  и
локоть. Вылезаю и вижу - бабушка!
     - Бабушка, - говорю, - ну куда годится: в  семьдесят  лет  в  два  часа
ночи - на улице!
     - Ночь, - говорит, - нынче очень теплая. Не хочется  упускать.  Не  так
уж много мне осталось.
     Вошли мы в дом, и вдруг вижу, опять по коридору  Слава  бредет  -  руки
вытянуты, глаза закрыты. Я даже испугался: сколько же можно есть?
     А он - на кухню, посуду всю перемыл, на полку составил и обратно  пошел
и лег.


     ЮЖНЕЕ, ЧЕМ ПРЕЖДЕ

     Все уже смирились с тем, что лето кончилось. И покорно приняли на  себя
дождь. Дождь все шел, шел  и  даже  перестал.  Газеты  на  улицах,  в  своих
деревянных рамах, промокли от  темной  воды,  и  сквозь  сегодняшнюю  газету
виднелась вчерашняя, а сквозь вчерашнюю - позавчерашняя.
     И уже чувствовалась зима, и однажды ночью в прихожей поседела  сапожная
щетка, а вода в железном ящике под потолком промерзла за эту ночь  и  лежала
брусом, холодным и чистым. Котельщик Николай взял за  привычку  рано  утром,
часов в шесть, стучать кувалдой по трубам у себя в котельной, и звон шел  по
всему дому, и весь он гудел, как орган. Но холодно было по-прежнему.
     На работе я  заметил  за  собой  опасную  тягу  к  простым  занятиям  -
например, часами резать бумагу. Но чаще всего я уходил вниз, в  подвал,  где
сидел кладовщик Степан Ильич в теплом ватнике и  кепке.  Тут  же  на  полках
лежали листы железа, а из маленькой комнатки позади  торчали  концы  цветных
металлических прутьев разной толщины.  Мне  нравились  тусклый  свет  и  тот
простой и вроде бы  им  презираемый  порядок,  который  наводил  тут  Степан
Ильич. Я сидел на деревянном мерном ящике с зарубками, прислонившись  спиной
к  трубе,  обмотанной  лохматым  колючим  войлоком.  Свет  мигал,  мигал   и
разгорался, и в трубе вдруг свежо и обильно начинала литься вода.
     В таком состоянии и разыскал меня по телефону  директор.  И  хотя  было
мое поведение грубым нарушением всех законов производства,  директор  ничего
мне об этом не сказал, потому что был он человек умный и  никогда  не  делал
прямых выводов.  Вместо  этого  он  сообщил,  что  придется  мне  поехать  в
командировку, и чем скорее, тем лучше. Я принял это дело спокойно,  вошел  в
наш деревянный желтый лифт и поехал к себе наверх собираться.

     Поезд в Одессу отходил ночью. Со мной ехал товарищ по работе,  здоровый
сорокалетний человек, самый большой зануда из всех, каких я только  в  жизни
своей видал. Командировку эту он воспринял как жестокий удар  судьбы.  Вагон
ему сразу же не понравился, он стал об этом  говорить  и  говорил  долго.  Я
слушал его терпеливо, понимая, что он-то тут ни при чем, просто он  занимает
во мне тот самый сектор горя, которого раньше у меня не было, а теперь  этот
сектор появился и, конечно же, никогда не пустовал. Но вот все заснули, и  я
тоже заснул, потому что я очень люблю спать в поездах.
     Почти весь следующий день я спал у себя на полке, а за окном  все  было
так же серо и дождливо. Уже под  вечер  я  кое-как  оделся,  слез  с  полки,
сонный и разбитый, с незавязанными шнурками, и  вышел  в  коридор.  В  стене
была маленькая ниша, вроде алтаря, и в  ней  под  кранчиком  стоял  граненый
стакан. Рядом в деревянной  рамочке  висело  расписание:  Дно  -  Витебск  -
Жлобин - Чернигов  -  Жмеринка  -  Котовск  -  Одесса.  Витебск!  В  тамбуре
проводник  отпустил  железный  лист,   который   прикрывал   уходящие   вниз
ступеньки, и лист ударил, железо по железу, и мы, мягкие и сонные, вышли  на
перрон.
     Я пошел по мазутным шпалам, обогнул вокзал и  вышел  в  город.  У  меня
была всего минута, и я не знал, в какую сторону  мне  пойти.  Ехала  телега,
поперек ее пути бежал мальчик с большой пружиной в руке. Старушки в  мужских
пиджаках ходили вдоль поезда, не касаясь его,  несли  в  закопченных  ведрах
горячую очищенную картошку,  посыпанную  укропом.  Я  схватил  десять  штук,
обжигающих сквозь газету, и стал есть, и они рассыпались по мне.
     После этого у меня разыгрался аппетит, и я  пошел  вперед  по  вагонам,
которые вдруг медленно двинулись. Я проходил их один за  одним,  и  все  они
были  разные,  и  были  очень  хорошие  -  прохладные,  чистые,  с  упругими
поролоновыми полками, плоскими плафонами,  светло-серыми  стенами  в  мелких
резиновых мурашках. Тут была совсем другая жизнь и разговоры совсем  другие,
хотя люди ехали те же самые.  Мягкий  вагон  был  глуше,  на  окнах  толстые
шторы, ватные диваны, глубокие  дорожки,  и  все  тут  было  глухо,  и  звук
поглощался, и флирт тоже поглощался. Еще один вагон, синий,  нелепый,  вроде
нашего, а  дальше  -  вагон-ресторан.  Тамбур  без  боковых  дверей  -  так,
решетки, и,  облокотясь  на  них,  парень  в  белом  грязном  халате  чистил
картошку. Дальше за узким коридором буфет, а потом расширение и столы, и  за
ними много народу - одни ели из алюминиевых чашек, стуча и  булькая,  другие
ждали, привычно злясь, хотя спешить им сейчас было некуда.
     Дальше, за стеклянной стеной с отпечатанным на  ней  белым  виноградом,
народу было поменьше, и в углу куражился пьяный, едущий  в  отпуск  буровик.
Его вяло пытались унять, но он расходился сильнее.  И  только  когда  пришел
другой, еще более пьяный и буйный, первый сразу же успокоился и уснул.
     Съев бифштекс и выпив бутылку пива, я долго сидел у  окна,  потому  что
нигде в других вагонах окно не подходит так близко к человеку. Я  знал,  что
мой напарник с нашим соседом терпеливо,  в  сокращенном  дорожном  варианте,
уже рассказали друг другу свои жизни и сейчас сидят молча, не зная,  что  же
дальше. О, как не люблю я это  дорожное  общение,  торопливое  и  постыдное,
словно любовь в парадной!
     Но когда я вернулся в купе, там все оказалось иначе. Судя по их  позам,
разговор еще толком  не  начинался,  и  сосед  наш,  краснолицый  одессит  с
маленькими глазками, молчал не просто так, а, как видно, специально.
     - Да, - продолжал  мой  напарник,  -  так  вот.  И  только  я  вышел  с
вокзала - первый, кого я встречаю, - Боровков! Наш бывший начальник цеха!
     - А мне неинтересно, кто был  вашим  начальником  цеха,  -  медленно  и
четко сказал наш сосед.
     - Как же неинтересно! Это же очень интересно!
     - Нет! Мне неинтересно. У меня голова вон какая маленькая.  А  вы  мало
того,  что  собой  мне  мозг  засорили,  еще  и  начальника  своего  тащите!
Распустились. Сколько барахла у меня там - ужас. Кошмар.
     Мы вышли все трое в коридор, покурили  перед  темными  стеклами,  потом
вернулись и залегли, и все трое поглядывали друг на друга.
     Ночью я несколько раз чувствовал остановки и еще то, что стало тепло.
     Когда я проснулся, поезд шел через  мост,  над  водой,  около  большого
теплого солнца. Было очень светло, и проводник,  который  смотрел  вчера  на
всех с непонятной ненавистью, сейчас, улыбаясь, тащил  на  спине  голубые  и
розовые сентиментальные матрасы. И тут я почувствовал,  что  еду  на  юг,  и
даже немножко понял, почему это хорошо. И еще я подумал, что вот  из  сорока
с лишним человек почему-то послали именно меня, и, значит, все  мои  неясные
импульсы и мне самому не  очень  понятные  поступки  -  все  они  вели  меня
правильно, куда надо. А еще хорошо, что я перевелся  в  этот  отдел  и  меня
сразу же повысили. На зависть всем тем,  кто  не  понимает,  что  невозможно
просто двигаться вверх,  а  нужно  еще  при  этом  и  вращаться,  непременно
меняться в горизонтальной плоскости. Ведь каждая  следующая  твоя  ступенька
обязательно будет из нового вещества.
     Теперь поезд шел  в  коридоре  акаций  с  мелкими  листьями,  а  внизу,
залезая на рельсы,  вились  сухие  дынные  плети.  Вдруг  поезд  оказался  в
большом замкнутом дворе, и на  деревянной  галерее  вокруг  висело  засохшее
белье. Так поезд проехал еще несколько дворов, где на него никто не  обратил
внимания, и стал дрожать, тормозить, и мелькнули белые  ступеньки  вверх,  и
началась ровная платформа, обтянутая с трех сторон сеткой.  Приехавших  было
немного, и они все тут же исчезли. А я сел на чемодан прямо у вагона, и  мне
вдруг стало так тепло и уютно, что не  хотелось  больше  никуда.  Но  мой-то
зануда, конечно, тащил меня на стоянку такси.
     - Пошли, - говорил он, - чего ты тут? Чего сейчас может быть  хорошего?
Вот вечером, если время будет, - тогда да! Пошли.

Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг