притихли, ожидая, что он скажет.
- За Эдика... за Эдуарда Свистуна, первого космонавта колхоза "Красный
партизан", который с невиданной до сих пор сверхсветовой скоростью
полетит...
- К новым мирам! - подхватил Кузьма Петрович.
И тут разговор принял, что называется, космический оборот. После того,
как все выпили и закусили кто чем - одни яичницей на свином сале, другие
прошлогодними солеными груздочками,- дед Макар спросил:
- А шибкая она, скорость-то?
- Какая, дед? - не понял Кузьма Петрович.
- Ну эта... сверх... сверх...
- А-а! Шибкая, дед, шибкая. Считай триста тысяч километров семьсот
метров!
- В день? Гм... Ежели в день, то многовато как будто.
- В день! В секунду.
Дед Макар чуть не подпрыгнул до потолка - до того ошеломила его эта
новость.
- В секунду?
- А ты думал! Темнота! Не веришь, спроси у внука. Он-то знает,-
поддержал механика Шишкин.
- Да, дед, представь себе,- поддакнул и капитан Соколов.
Наступила тишина. Все, наверное, прикидывали, много это или не слишком
много - триста тысяч километров в секунду,- неопределенно пожимали плечами,
покачивали головой или делали другие столь же привычные движения.
Все же дед никак не мог взять в толк. Пристал к Шишкину, и хоть ты что
с ним делай. Ежели, говорит, ему на той ракете в дола (это десять-двенадцать
километров) или в лога (это двадцать пять километров), то за сколько же он
долетит? Шишкин взял шариковый карандаш и блокнот, хотел было высчитать, но
сбился, и махнул рукой. В конце концов все решили (и дед Макар с этим
согласился), что в дола и лога лучше на газике или тракторе с прицепом.
Разумеется, не было недостатка и во всякого рода благих пожеланиях.
- Ты вот что, Эдя,- дышал мне в самое ухо дед Макар.- Ты перво-наперво
с беднотой свяжись. Богатеи - они, понятно, к тебе с лаской, потому как
герой, а ты ни-ни!
- Будь здоров, дед. Эдя не подкачает! - успокаивал я бывшего чапаевца.
Но проходила минута-другая, снова наливались чарки и провозглашались
тосты - то ли за военноморскую, то ли за гражданскую авиацию, не помню, дед
вместе со всеми опорожнял свою посудину, закусывал селедочкой с лучком и
опять начинал дуть в ухо, как в рупор:
- Ты вот что, Эдя... Ты перво-наперво с беднотой... Беднота - это,
брат, такой народ...- Ну, как будто он всю жизнь только и делал, что
"Блокнот агитатора" читал.
А после того, как внук помахал ручкой и отбыл для дальнейшего
прохождения службы, дед Макар вообще помешался на космосе. И дома и в
гостях - всюду один разговор: космос да космос... Раза два заходил в
редакцию местного вещания, здоровкался с каждым в отдельности, усаживался
чин чином, как полагается, и начинал разъяснительную работу.
- Я полагаю, там,- кивок вверх,- есть жизнь. Если бы там,- опять кивок
вверх,- не было этой самой жизни, то, скажите на милость, зачем нам туда
рваться? Что мы там, сапоги забыли? - И дед Макар, страшно довольный
"сапогами", заливался детским смехом.
- Ну, дед, после Эриха Деникена это уже не открытие,- мягко замечали
хлопцы.
- Ты мне своим Деникеном не тыкай! - вскипал дед Макар.- Я этих
Деникенов в гражданскую как тебя видел. И ничего, жив остался.
- Так этот же Деникен совсем другой Деникен. Этот же Деникен ученый,
мировая голова, можно сказать... Ты почитай, что он пишет. "Есть жизнь!" И
скажет, честное слово... Там,- кивок вверх,- этой самой жизни столько, что
от нее никому житья нету! - И хлопцы зачитывали тот самый отрывок из
журнала, который уже известен читателю.
Слушая, дед Макар все ближе и ближе подвигался к микрофону, надеясь,
что его опять запишут "на интервью", но - увы! - счастливый случай не
повторился.
Бывали и дельные советы, не без того. Однажды, это было за день до
отъезда, я совершал обычную утреннюю пробежку. По улице Крутишинской, гляжу,
наперерез мне чешет дед Макар - только посошок в руке мелькает. Я сбавил
скорость, перешел на шаг, остановился. "В чем дело?" -думаю. Дед Макар между
тем тоже остановился, перевел дух и, тыча посошком куда-то в небо,
заговорил: - И главное, когда прилетишь, ребятню к аппарату не подпускай,
чуешь? А то отвинтят какую-нибудь гайку, и шабаш, обратно не воротишься.
О ребятне, признаться, я и забыл, то есть не то чтобы совсем забыл, а
как-то в мыслях не допускал, что и там, на тех планетах, придется страдать
от ребятни.
Ну, здесь куда ни шло, думаю, а там-то, там-то...
Я схватил руку деда Макара и потряс ее с чувством, совершенно
искренним, кстати сказать, и побежал дальше, размышляя о том, как много
неожиданного и непредвиденного ждет нас на других планетах.
V
День отъезда был для меня особенно волнующим [По мнению Шишкина, речь
идет об отъезде в Звездный городок].
Я встал рано, вместе с теткой Соней, и обошел дорогие места. Надо
заметить, что этот день мы держали в тайне, чтобы не вызывать волнений в
публике, но многие догадывались или предчувствовали (у нас ведь умеют и
предчувствовать) и смотрели на меня с обостренным, я бы сказал - жадным
любопытством.
- Что ни свет ни заря? - спросила тетка Соня, разжигая дрова в печке.
- Не спится что-то,- сказал я.
Тетка Соня понимающе покачала головой и, потоптавшись у шестка,
продолжала:
- А может, блинов испечь?
Я сказал, что от блинов не откажусь, и... вышел из дому. Но за воротами
свернул не налево, а направо, потом пересек улицу и подался через березовую
рощу...
Куда? Я и сам не знаю. Мне было все равно куда идти, просто хотелось
идти и идти, ощущая под ногами привычную почву, то есть землю, вдыхая
привычный воздух, пронизанный утренней свежестью, и видя чистое небо,
стройные березки с резными листьями и кусты желтой акации - словом, все, что
красит нашу планету.
Деревня еще просыпалась, вовсю горланили петухи, пахло жареным и
пареным, позвенивали ведра у колонок, и все это было так хорошо, что и
сказать нельзя.
Я даже заколебался... Что тебе, думаю, та планета? На этой плохо, да?
Сто тридцать миллиардов живых миров... Обрадовали, называется! Да это все
равно, как если бы мне посулили сто тридцать миллиардов рублей. Что бы я
стал с ними делать? Да и чепуха все это, может быть, насчет миров-то,
досужая фантазия ученых (или ученого) из Алабамы, которым нечего делать, вот
они и считают эти живые миры с высокоразвитой цивилизацией.
А если и не выдумка, не фантазия, допустим, все так и есть, что из
того? Мне ведь нужны не сто тридцать миллиардов планет, а одна, только одна
планета, на этой планете не сто тридцать миллиардов деревень, а только одна
деревня (или город), и в этой деревне (допустим, что деревне) не сто
тридцать миллиардов домов, а лишь один дом, один-единственный, желательно со
всеми удобствами и... достаточно высокими потолками. И у меня есть эта
планета, есть деревня и есть дом, пусть этот дом принадлежит тетке Соне,
неважно, мне в нем тоже ведь нашлось местечко... Так чего мне еще надо,
какого черта, спрашивается? Удобств? Не всем же с удобствами. Один с
удобствами, другой без удобств, это кому как пофартит.
Когда я дошел до черта, то вздрогнул, поднял голову и увидел, что я не
в березовой роще, а на улице, и рядом стоит Фрося, сестра капитана Соколова.
Она шла наперерез с пустыми ведрами, вдруг остановилась и даже попятилась,
пропуская меня. Я тоже остановился, протянул руку (мне хотелось ощутить
тепло женской руки), но Фрося попятилась.
- Ой, Эдя, ты хворый!
- Я? Хворый? Ты что, смеешься? - сказал я, а сам почувствовал, что, и
правда, хворый, то есть почти хворый, недаром и сердце так бьется.
- И белый какой-то...- Фрося взяла меня за руку повыше кисти, чтобы
пощупать пульс. Я не стал возражать. Наоборот, этого-то мне и надо было.
Фрося считала про себя, шевеля губами, а я смотрел на нее и жалел, что
пренебрег ею.
- Белый - это пройдет,- говорю,- белому нетрудно стать красным,
особенно в наше время...- Говорю, а сам чувствую, что еще минута, и я начну
объясняться Фросе в любви. Так и так, мол, я люблю тебя, как никто не любил,
ты моя единственная и ненаглядная, и я готов носить тебя на руках. Но такого
рода объяснения не входили в мои расчеты, да и Шишкин наверняка бы не
одобрил, и я простился и зашагал дальше.
- Погоди, дай пульс сосчитать,- сказала Фрося, пожирая меня глазами.
- Потом... В следующий раз,- крикнул я, оборачиваясь к ней слегка, так
сказать, вполголовы, лишь бы видеть, что она предпринимает, какие шаги.
К счастью, Фрося ничего не предпринимала, то есть ничего такого, что
грозило бы моей независимости. Только подошла к колонке и принялась качать
воду. Я слыхал, как вода плещется через край, и остался доволен.
Говорят, когда через край, это к добру.
"А Фроси-то на тех планетах может и не быть, - подумал я.- Да и
наверняка ее там нет, на тех планетах, это даже глупо - сто тридцать
миллиардов Фрось!". Мне стало как-то не по себе. К счастью, тут я вспомнил о
долге, о том, что не я, так кто-то другой, а полетит, должен полететь, иначе
нельзя, и решительно отмел, точно отрубил, все сомнения и колебания. На душе
сразу отлегло.
"Ваялся за гуж, не говори, что не дюж, Эдя! Да и поздно, поздно...
Карета подана, бойкие, необгонимые кони нетерпеливо бьют копытами, и мир,
все человечество, только и ждет, когда ты гикнешь на них, стеганешь по ним
кнутом и полетишь, полетишь в неведо мые просторы",- так, несколько
высокопарно, рассудил я, подбадривая себя. Помню, мне это и самому
понравилось, особенно про коней, нетерпеливо бьющих копытами, и про
человечество, которое только и делает, что ждет, будто ему больше делать
нечего. В тот момент я искренне пожалел, что нет аппарата, который бы
записывал мысли. Ведь зачастую мы думаем умнее, чем говорим. Куда умнее!
После обеда я почувствовал, что изрядно отяжелел и что мне, пожалуй,
надо бы отдохнуть. Я так и сделал. Разулся, прилег на диван и скоро уснул,
крепко уснул, но спал недолго, минут тридцать, не больше.
Когда я проснулся, тетки Сони уже не было, смоталась куда-то к соседям,
должно быть... Мне жаль было уходить, не простившись с нею, но и
задерживаться я не мог.
И вот тут-то опять случился конфуз или что-то вроде конфуза. Ноги мои
вдруг стали ватными. Не слушаются, и хоть ты что. У меня было такое чувство,
будто я разрываюсь на две части: мысль рвется, а ноги не пускают. Но я и тут
пересилил себя и пошел, пошел, улыбаясь встречным, мысленно прощаясь с
дорогими мне местами.
Шишкин, конечно, догадался, что со мной творится что-то неладное. Он
потрепал меня за волосы, похлопал по плечу, словом, подбодрил, как мог,
потом поднес стаканчик вина, сдобренного для крепости спиртом, а за полчаса
до отъезда заставил проглотить две или три успокаивающие таблетки.
Настроение у меня, и правда, поднялось. Во всяком случае, когда наступила
решительная минута, я сам, без всякого принуждения, залез в машину и
захлопнул за собою дверцу.
Глава четвертая
И все...
Дальше было два слова - "шофер нажал ", и на этом последняя запись
обрывалась.
Я не знал, как быть. Потом сел и написал письмо Шишкину. Поблагодарил
за посылку и дипломатично завел речь о том, что, мол, это за бумага, откуда
она взялась и не остались ли у вас еще какие листы. Если, мол, остались,-
шлите сейчас же. Немедленно. И боже вас упаси порвать, утерять или пустить
на какую-либо нужду хоть листок или обрывок листка.
Через месяц пришла другая посылка. На этот раз листов было больше,
гораздо больше. И бумага отличалась от прежней. Она была не розоватая, а
голубоватая и качеством, кажется, получше. Я начал читать - и уже не мог
оторваться.
Правда, кое-что меня и огорчило. Как читатель помнит, третья глава
кончается на том, что Эдик поехал...
Куда? Зачем? Об этом мы можем только догадываться... Если в Звездный
городок (поверим Шишкину), тогда другое дело. Но тут встает новый вопрос:
почему не рассказать о Звездном городке, как он рассказал о деревне и
деревенщиках?
Впрочем, возможно (даже наверняка), Эдик и рассказал, куда поехал и что
с ним было там, куда он поехал. Возможно, это и составило содержание
четвертой главы, которая была задумана, но осталась неосуществленной,-
трудно сказать... Однако чего нет, того нет, а на нет и суда нет. Пропустим
и мы какой-то период из жизни Эдика Свистуна (во всяком случае, д"" тех пор,
пока не обнаружатся новые документы) и перенесемся вместе с ним сразу за
многие-многие миллиарды километров.
Итак... Но это уже не я - это Эдик продолжает свое повествование. Ему я
и передаю слово.
Глава четвертая
"Что ни говори, Эдя, а тебе явно повезло", - говорю я самому себе.
Итак, я на другой планете.
Механизмы сработали, как часы, и мой корабль опустился в большом лесу,
состоящем из берез и сосен.
- Э-э, да я, кажется, проголодался! - сказал я и, достав разноцветные
питательные тюбики, приготовленные еще на той планете [Имеется в виду наша
планета, Земля], утолил голод.
Потом я наклонился к иллюминатору и стал наблюдать за окружающей
действительностью. Березы и сосны слегка покачивались. Это, конечно, ветер
их покачивает, а ветер возможен лишь при наличии атмосферы, подумал я.
Потом я заметил, вернее, не заметил, а словно бы почувствовал некое
движение - как будто что-то мелькнуло и пропало, и больше не показывалось,-
и я решил, что это просто-напросто мне почудилось.
Однако я не ослабил, а, наоборот, удвоил внимание и скоро убедился, что
на планете, куда я попал, есть кое-какая жизнь. В иллюминатор я видел
зеленые листья берез, сами белокорые стволы, похожие на мраморные колонны,
видел усыпанные шишками ветви сосен и дальше, вернее, ниже - какие-то
тропинки, проторенные неведомо кем. Я подумал, что это наверняка
млекопитающие. Ни птицы, ни тем более насекомые не способны проторить таких
тропинок.
- Ого-го-го! - закричал я во весь голос и засмеялся, поняв, как это
глупо. Корабль со всех сторон непроницаем, кричи не кричи - никто не
услышит.
И вдруг внизу, в мелком сосоннике, опять что-то мелькнуло. Теперь я был
настороже и успел разглядеть, что это "что-то" рыжего цвета и, кажется, с
рогами. Меня страшно заинтриговало. И хотя время было раннее, сумерки еще не
успели рассеяться и с высоты, на какой я находился, видно было плоховато, я
усилил наблюдение, то есть просто-напросто впился взглядом в тот мелкий
сосонник, и скоро увидел крупное животное черно-бело-рыжего цвета, похожее
на нашу корову.
Если даже планета окажется необитаемой, то есть совершенно безлюдной,
ты не пропадешь, Эдя, подумал я. Приручил же Робинзон Крузо диких коз,
почему бы тебе не приручить диких коров.
И наконец - о, господи, боже милостивый... Но не подумай, читатель, что
за время полета я стал верующим, нет! Если бог и есть, то, как ты сам
понимаешь, он остался там, на Земле, в ее высоких сферах, так сказать, здесь
же... Впрочем, и здесь ведь, может статься, у кого-то есть бог - свой бог,-
однако ему-то я уже не подчинен и не подвластен, дудки!.. И наконец, гляжу,
над лесом пролетела, не шибко размахивая крыльями, наша ворона, то есть она,
разумеется, здешняя, эта ворона, но настолько похожа на нашу, что мне так и
хотелось назвать ее нашей и сказать ей что-нибудь приятное.
Я окончательно уверовал в то, что здесь есть атмосфера, а проще
говоря - воздух, который так необходим для дыхания. Весь вопрос теперь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг