по глупости. А если надо, так что ж... Бывает!
- Ты, дед, что-то заговариваешься!
- Боже упаси,- испугался дед.- Мне хотя и на десятый перевалило, и
голова - видишь? - уже не белая, а серая, а чтоб это самое... Боже упаси!
Мне ведь что? Мне ничего... Вот прямо пойдешь и налево, и там первый большой
дом. Да кто же не знает, в каких домах живут наши товарищи руководители?
Коли председатель или еще какая шишка, то и спрашивать нечего.Старик даже
расчувствовался.
Я посмотрел на него как на какого-нибудь ненормального: "Ну, ну! Ты
того!" - и пошел прямо, чтобы потом свернуть налево, где, по словам деда
Макара, и должен стоять первый большой дом. Председательский дом.
Но не прошел я и десяти шагов, как старик окликнул меня:
- А ты кто же ему будешь? - и вскинул брови, то есть не сами брови, а
то место, на котором когда-то, лет пятьдесят назад, росли брови.
- Как кто? Сын! - пошутил я, не зная еще, какие это будет иметь
последствия.
- Вот оно что! - Старик, гляжу, и рот открыл от изумления.- А я,
дурень, думаю, кто бы это в такую рань... Ну иди, иди, обрадуй отца-батюшку!
С этого все и началось.
Читатель уже знает, что было раннее утро, солнце только что показалось,
но и сам Иван Павлыч, и его супруга Лизавета Макаровна были уже на ногах.
Иван Павлыч сидел за столом и что-то прикидывал на счетах - убытки или
прибытки, одно из двух. Лизавета Макаровна возилась у печки. Пламя било ей в
лицо, поэтому щеки ее казались кирпично-красными.
- Привет! - сказал я почти весело.
- П-привет,- кивнул Иван Павлыч и отодвинул от себя счеты с блестящими
костяшками. Пламя не било ему в лицо (он сидел поодаль, за столом), однако
оно тоже стало вдруг кирпично-красным.
- Я к вам,- сказал я, подходя к столу и присаживаясь.
- Милости прошу...- Иван Павлыч показал на лавку. Впрочем, сделал он
это с явным опозданием, уже после того, как я сел и закинул ногу за ногу.
И пошло: я про Фому, он про Ерему. И за стол усадил, и яичницей
накормил, и тетку Соню тотчас позвал, договорился с нею насчет квартиры, и в
то же утро, не успел я смикитить, что к чему, к воротам подкатила уже
довольно обшарпанная "Волга" и доставила меня в третью бригаду, где я и стал
напарником Семена, ставшего моим закадычным, ну прямо-таки неразлучным
другом.
И лишь впоследствии, в бригаде, от того же Семена я узнал, чем вызвано
такое разлюбезное обхождение.
Иван Павлыч и Лизавета Макаровна и меня приняли за сына. И не только
они. Вся деревня, по милости деда Макара, скоро утвердилась в этом мнении.
Ну, и мне захотелось почудить. Сын так сын, думаю. Правда, отец у меня есть,
мужик что надо, думаю, директором школы работает, но пусть и этот числит
себя отцом, если ему так хочется.
И все было бы хорошо, славно, если бы недели через две не прикатил мой
законный папаша. А надо сказать, этот мой законный папаша всех людей делит
на две категории: на тех, кто воспитывает, и тех, кого воспитывают. К первым
он относится с должным почтением, на вторых смотрит, как на сырую глину, из
которой можно вылепить того же Фому или того же Ерему, нильского крокодила
или ангела-спасителя - кому что вздумается.
Ивана Павлыча он, понятно, зачислял в первую категорию, меня - во
вторую, и поэтому, прикатив в "Красный партизан", сразу же направился в
контору, то есть к самому Ивану Павлычу. О чем они там говорили, не знаю,
только результат оказался несколько неожиданным, мягко выражаясь.
Мой законный папаша, Петр Свистун, разыскал меня на квартире у тетки
Сони, обнял и облобызал и сразу, без предисловий, назвал молодцом. Я
подумал, что это насмешка или издевка (от моего папаши, привыкшего
воспитывать положительные идеалы отрицательными средствами, всего можно
ожидать), но - нет, насмешкой или издевкой и не пахло.
- Председатель у вас очень, очень симпатичный и, кажется, неглупый
человек. А главное - он доволен тобой! Доволен! Вот чего не ожидал, так не
ожидал.
- А чего же ты ожидал, батя? - спросил я не слишком вежливо.
- Чего можно ожидать от такого шалопая, как ты? - удивился, даже как-то
растерялся Петр Свистун.- Бросил дом, обрек на страдания мать, отца... И
поехал бы куда-нибудь в Новосибирск, в Барнаул, ну в Сургут или Нефтеюганск
на худой конец, так нет, в колхоз "Красный партизан"! - Он перевел дух,
вытер шею носовым платком и тихо, доверительно, как делают мудрые
отцы-воспитатели, добавил: - У тебя здесь что, зазноба, что ли? Так сказать,
дама сердца, а?
- Угадал, батя,- сказал я и засмеялся.
В глазах Петра Свистуна, тонкого сердцеведа и психолога, этот смех
означал смущение, вызванное неожиданным признанием. Потому-то он (не смех, а
Петр Свистун) просверлил меня долгим взглядом и покачал головой.
- Что ж, в твоем возрасте... Только смотри, чтобы все было без этих
самых...
- Без дураков?
- Вот именно! - подхватил Петр Свистун.
- На этот счет можешь быть спокоен,- заверил я самым искренним образом.
Потом батя попрощался и уехал. Он был доволен...
Зато Иван Павлыч... Ну, как будто его подменили!
Раньше он не скупился на всякие знаки внимания.
И домой приглашал, и дорогими папиросами угощал...
А после приезда бати как отрезал. Ему бы, Ивану-то Павлычу, радоваться
(все-таки не сын), а он, чудак, обиделся.
- Ты что ж это, а? - припер как-то меня к стенке. Не в буквальном, а в
переносном смысле, разумеется. - Приехал, не успел сопли утереть, и сразу к
председателю!
Я пролепетал что-то в ответ, что-то вроде того, что я, мол, родился и
вырос в другой деревне, хоть и соседней, а все-таки в другой, и здешних
порядков не знаю.
Ивана Павлыча это не убедило. Он вышел из-за стола (дело было в
конторе), гмыкнул:
- Не знаю, не знаю! - и кивнул на дверь.
Этот жест означал, что портить себе нервы Иван Павлыч больше не желает.
С тех пор у нас никаких отношений, кроме деловых, понятно. Иван Павлыч,
правда, по-прежнему внимателен, но как-то враждебно внимателен, я бы сказал.
Встретит где-нибудь, остановит и обязательно скажет что-нибудь такое,
над чем потом приходится ломать голову.
Однажды мы столкнулись с ним в узком проулке.
Иван Павлыч, видно, не ожидал этой встречи и шарахнулся, как лошадь,
подмяв под себя забор.
- Ну как? - немного оправившись, спросил он.
- Ничего,- ответил я машинально.
- Ну-ну! - промычал Иван Павлыч и пошел своей дорогой.
А я еще долго стоял в том проулке и думал, что означают эти. "Ну как?"
и "Ну-ну!". Одобрение? Разочарование? Предостережение? Ведь суть не только в
слове, но и в голосе, в жесте, в выражении лица. Особенно в выражении
лица... Здесь, на этой планете, я всегда следил за выражением лица того, с
кем разговаривал, и это помогло мне избежать многих неприятностей. Или
недоразумений, как хотите. Впрочем, эти понятия настолько связаны, что между
ними смело можно ставить знак равенства.
Да что мой приезд - даже приезд Шишкина (это уже после меня) взволновал
Ивана Павлыча до глубины души. Видно, и правда, грешков за ним водилось
порядочно. Во всяком случае, он вел себя, как та ворона, что всякого куста
боится.
На этот раз его предупредили по телефону из райцентра. Так, мол, и так,
встречай, инженер едет. На всякий случай Иван Павлыч послал, а вернее -
подослал к Шишкину своего заместителя Авдюшко, человека безвольного,
готового услужить кому угодно, если, разумеется, этот кто угодно лежит на
пути его собственных интересов.
Авдюшко должен был зайти сперва к Фросе и договориться насчет квартиры,
а потом отправиться на автостанцию и встретить самого Шишкина.
Он так и сделал.
- Жениха тебе нашел. Инженер, не нашим чета,обрадовал, можно сказать, с
порога.
- Хватит надсмехаться-то! - Фрося хотела захлопнуть дверь перед самым
носом Авдюшко (разговор происходил на веранде), но тот остановил ее.
- Постой, постой... Я серьезно... Инженер приехал...
- А мне какая печаль? - передернула плечами Фрося. Как читатель
догадывается, наша, земная Фрося, в отличие от здешней, за словом в карман
не полезет.
- Иван Павлыч сказал, чтоб ты на квартиру его пустила. Нехай поживет
месяц-другой.
- А платить он будет?
- Кто?
- Иван Павлыч или инженер, мне все равно.
- Будет, будет, как же иначе. Ты, знаешь, уберись хорошенько. Полы
помой, цветы поставь, ну и завтрак, понятно...
А часа полтора спустя из автобуса, подкатившего к автостанции, не
вышел, а как-то легкомысленно выпрыгнул Шишкин с чемоданом в одной руке и с
плащом - в другой. Авдюшко уже поджидал его, поглядывая на часы.
Выпрыгнув из автобуса, Шишкин тряхнул руку заместителя председателя и
сказал весело:
- Где же целина? Покажите, а то руки чешутся.
Это была, конечно, шутка. Авдюшко сразу понял, что это шутка, и, будучи
человеком серьезным, не счел нужным отвечать на нее.
- Вы что ж, по своей охоте?
- А разве на целину силком гонят? - не то удивился, не то разочаровался
Шишкин.
- Да нет... Я так,- смутился Авдюшко.- Может, знакомые или родня?..
Бывает ведь и родня... Приехал целину поднимать, а здесь мамаша или, скажем,
папаша.
- Бывает, папаша, на свете все бывает,- сказал Шишкин и этим, можно
сказать, ничего не значащим шагом подписал себе приговор.
- Так, так, так...- Авдюшко пригляделся к Шишкину и нашел, что тот
вылитый отец, то есть Иван Павлыч. Ну, если не вылитый, то почти как
вылитый.Пойдемте на квартиру. Пока устроитесь, пока позавтракаете... А там,
глядишь, сам председатель, сам Иван Павлыч явится.
- Позавтракать - это можно! - Шишкин похлопал себя по животу.
Авдюшко и этот жест показался знакомым.
- Квартирка хорошая... Хозяйка молодая... Да, а кто же родня, если не
секрет?
- А разве я сказал, что родня?
Авдюшко, должно быть, не ожидал контрвопроса и заметно смутился.
- Впрочем, все мы родня в известном смысле. Надеюсь, это расшифровывать
не надо? - Шишкин остановился посреди дороги и в упор посмотрел на
заместителя.
- Оно, конечно, если разобраться, то...- пролепетал Авдюшко, а про себя
отметил: "Хитер, собака! Ой, хитер! " - и окончательно утвердился в мысли,
что инженер именно тот, за кого его принимают. Ни о чем другом он уже не
хотел и слышать.
Но вернемся опять на эту планету, тем более, праздничный обед, кажется,
подошел к концу. Опорожнив бутылки и закусив как следует, все стали
расходиться. "Эдя, не спеши, смотри, как делают другие",- напомнил я самому
себе.
Гляжу, первым вылезает из-за стола Шишкин, здешний Шишкин, вежливым
кивком головы благодарит официантку и подает руку Настеньке.
Что ж, думаю, дело не хитрое, так-то и я смогу...
И - тоже встаю из-за стола и, подражая Шишкину, начинаю кланяться и
произносить благодарственные слова. Что-то в том роде, что обед, мол,
отменный, дай бог каждый день, а вино - просто чудо, я еле на ногах стою, до
того пьян.
- Эдя! - Кузьма Петрович осуждающе покачал головой.
Я понял, что дал петуха. Оказывается, благодарить, как и заказывать,
здесь имеет право лишь виновник торжества, в данном случае - Шишкин.
Надо было как-то загладить неловкость, и я перевел все на шутку.
- А что? Ведь могу, а? - сказал я.
Шишкин понял меня правильно.
- Можешь, Эдя, можешь! - кивнул он ободряюще.
А Кузьма Петрович (кстати, здесь его зовут не дядей Кузей, а именно
Кузьмой Петровичем) и не понял, и не принял. Впрочем, может, он и понял, да
не принял, так как не любил шуток. Во всяком случае, он даже не улыбнулся.
Я подал Фросе руку, и мы вышли из столовой.
Деревья стояли мокрые, с них падали капли. Фрося иногда замедляла шаг и
запрокидывала голову, чтобы капля или две угодили ей на лицо. Это здесь
считается хорошей приметой. Кое-где на пути попадались лужи.
Мы не обходили их, как делают у нас на Земле, а шлепали напрямую, хотя
вода в них доходила до щиколотки.
Когда подошли, я увидел, что Фросин дом ничем не отличается от других.
Как читатель понимает, меня интересовал мотоцикл. Купила или не купила,
а если здесь деньги не в ходу - взяла или не взяла,- вот вопрос. Я
внимательно приглядывался к почве, надеясь обнаружить хоть какие-нибудь
следы, даже обнюхал воздух на предмет бензина, но ничего не заметил и не
почувствовал. Трава кое-где была примята слегка, но, судя по всему, не
колесами, а ногами. Что же касается воздуха, то он вообще был чист, как
слеза ребенка,- запах бензина, казалось, был здесь просто немыслим и
невозможен.
С веранды мы попали в сени, из сеней - на кухню, где стояли русская
печь (пережиток прошлого), стол и несколько стульев.
Дальше была горница. Это была большая комната, заставленная всякой
мебелью. Посередине - круглый стол на четырех гнутых ножках, покрытый сверху
прозрачной скатертью. Вокруг - три стула (не четыре, а именно три),
обтянутых тоже прозрачными футлярами.
В беспорядке, а вместе с тем как будто и не совсем в беспорядке, стояли
сервант, книжный шкаф, диван или тахта, как угодно назовите, еще один
столик, на нем - фотография капитана Соколова... Словом, ничего лишнего.
Когда мы вошли, Фрося показала на тахту, а сама шмыгнула в
комнату-боковушку.
- Я сейчас,- сказала она почему-то шепотом.
Я присел на тахту (будем называть этот диван тахтой), оглядел горницу
еще раз, более внимательно, но ничего нового не обнаружил. "А кнопка!" -
мелькнула мысль. И правда, в простенке, на уровне подоконника, виднелась
кнопка. Очень симпатичная на вид кнопка, синенькая. Недолго думая, я нажал
на нее, в стене щелкнуло, и на белом четко обозначился голубой квадрат. Это
был телевизор. Как раз передавали что-то из Новосибирска. По тротуарам
сновали взад-вперед люди. Внешне они ничем не отличались от здешних,
деревенских.
Пока я осматривался, пока включал и выключал телевизор, Фрося
переоделась и снова вернулась в горницу. Теперь она была босиком и в таком
легоньком, я бы сказал, пустячном, то есть совсем, совсем, совсем
невещественном платье, что с ума можно было сойти.
Сквозь полупрозрачную, может быть, еще не известную нашей науке ткань
просвечивало молодое загорелое тело. Если бы не трусы и не бюстгальтер,
честное слово, я не знал бы, что и подумать.
- Садись! - Я показал рядом с собой.
Фрося села.
- Расскажи что-нибудь.
- Что рассказать?
- Ну, что-нибудь... Как братан? Пишет? - Я имел в виду капитана
Соколова, летчика-истребителя.
Фрося стала что-то рассказывать про капитана, я слушал, но мало что
понимал. Да и попробуйте сосредоточиться, когда рядом сидит такая
инопланетянка!
"Ну, Эдя, что ж ты?" - Я пододвинулся поближе.
Меня терзали сомнения. Как далеко могут распространяться права одного
человека на другого? Даже дома ты, в сущности, можешь распоряжаться в полной
мере лишь самим собой, да и то до известных пределов, так сказать. Остальные
же, пусть самые близкие, пусть даже жена - лица совершенно автономные, то
есть вполне самостоятельные, и твоя власть над ними не должна переступать
границы их желаний и, я бы сказал, их пользы. Насилие если и может иметь
место, то насилие именно на пользу, а не во вред. Глупую жену, если она не
понимает, что такое хорошо, а что такое плохо, и отчитать не грех, как мне
кажется. Но - только отчитать. Рукоприкладство и в этом случае, по-моему, не
лезет ни в какие ворота.
А как здесь, на этой планете? - думал я. На что я имею право, на что не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг