непохоже на обычно сдержанного и чуть угрюмоватого Мишку.
Павел, с высокого крыльца наблюдая за Мишкой, одновременно болтал с
лиловой девицей. При появлении Жука с Михаилом девица мгновенно испарилась.
Михаил даже не успел заметить, куда она упорхнула.
- По коням?
- Шеф!.. В смысле, Миша! Я сказал, пусть нас не рассаживают, только
вместе! - Тезка-Мишка казался еще пьянее, чем был.
Михаил покосился на Жука.
- Да Бога ради. Только, если вы не возражаете, в "Жигулях" впереди
поеду я, - сказал Жук.
- Как хошь! - разрешил тезка-Мишка.
- В машину. - Михаил, скомкав в кулак, взял его за рубашку на спине,
сунул в "Ауди" рядом с водителем-Блондином.
В эту минуту из-за леса, сплошь состоявшего из кудрявых сосенок,
послышался гул. Гул перерос в рев, рев - в свист, и в небе мелькнула тройка
вытянутых стрелой самолетов.
- Что это?
- Это? - Жук казался озадачен отрывистым вопросом. - Там военная
часть. Большой аэродром. Беспокойное соседство, конечно. А что?
- Ничего.
Над ночной тишиной месяц лег золотой...
Михаил пригляделся. Окно второго этажа было похоже, но не очень.
"Визия" показывала ночь, ночью все меняется.
Месяц...
- Что с этим чертом? - шепнул Михаил, оказавшись на заднем сиденье
"Ауди" вместе с Павлом. За передним подголовником болтался затылок
тезки-Мишки в каскетке, которую он умудрился не потерять. Михаилу
показалось, что Павел еле сдерживает смех. _
- Он мне по секрету сказал, что теперь все знает, и даже знает, что я
такое на самом деле.
Он поэтому так окосел? Знаю я, как он пьет, не может быть.
- Это страх в нем играет. Меня боится. До дрожи.
- Ну-ну.
Михаилу было сейчас не до страхов тезки-Мишки.
- Хорошие места, - сказал он, обращаясь к блондину за рулем. Мелькали
стройные сосны на рыжей от хвои земле. - Речка есть какая поблизости?
- В овраге, с той стороны дачи. Маленькая, но быстрая, чистая. Форель
живет.
Месяц...
Михаил стиснул зубы от холода в груди. Лена. Эти ее глаза чуть
раскосые.
И одиночество, одиночество, тоска, тоска...
Глава 41
Со вчерашнего дня Гоша жил в раю.
Рай еле помещался в маленькой квартире тети Нели, где в простенке
между комнатой и кухней лежал Гошин тюфячок. А на тюфячке лежал сам Гоша.
Вчера, увидев рядом с собой заклеенный стаканчик "Московской", Гоша
печально решил, что вот и виденица к нему явилась. У него такой напасти
покамест не бывало, но от знающих людей слышать приходилось.
"Или, - думал Гоша, - заснул я, слава тебе, Господи, вот морок и
снится. И хорошо, что заснул, просплюсь, полегчает маленько. Завтра, может,
совсем хороший буду.
Только упаси-помилуй этот стакан пить пробовать. В руки брать, и то
не надо. Морок, он чем плох - тронешь его во сне, а он рассыпется.
Проснешься тогда, а на душе еще гаже, чем когда засыпал. Во сне - морок,
наяву - виденица".
Гоша моргал, закрывал глаза и открывал их, и не было у него ни одной
мысленки залетной, и вроде бы даже полегче сделалось. День, меж тем, за
окнами входил в свою силу, и спустя час примерно в дверь тети-Нелиной
квартиры с запертым в ней Гошей позвонили.
"Ольга Степанна из четвертого подъезда, - недовольно подумал Гоша, в
очередной раз просыпаясь. - Каркалыга старая, чего ей надо?"
Гоша решил не подавать признаков жизни. Закутался с головой в одеяло,
сшитое из лоскутков в тот самый год, по странному совпадению, когда Гошу
папа с мамой как раз зачали.
Каркалыга Ольга Степанна позвонила-позвонила, да и бросила. Убралась
восвояси. Совсем проснувшийся Гоша вылез из-под лоскутного одеяла.
Стаканчик стоял рядышком, язычок крышки молодцевато загибался вверх.
Водка мелко дрожала в такт ударам хлипкого Гошиного сердца.
"Свят-свят", - подумал Гоша, но рука его уже протянулась, и пальцы
обхватили.
Больше всего Гоша боялся сейчас неловко дернуть и расплескать. От
волнения и руки, и губы, и весь он прямо ходуном ходил. Сердчишко совсем
заколодило.
А ни капли не пролил.
"Московская" - хотя какая она "Московская", лепят этикетки, что под
рукой, а льют одну и ту же дрянь, спирт украинский контрабандный -
проникла, куда ей положено, без потерь. Гоша сглотнул напоследок и
отвалился. В башке сразу закружило... Так бы и лежал.
Гоша сел. Он в норме? Почти. Пятьдесят граммчиков не хватает. А к ним
в пристяжку еще пятьдесят, для комплекта.
Вот черт, откуда водка взялась?
"Я подумал... я вспомнил, как монету кидаю. Что я ее вовсе не кидаю.
То есть кидаю, но не рукой. Она, строго говоря, и не летит вовсе, а просто
оказывается в банке. Или в каком захочу другом месте. Было же, когда я
запулил ее в зубы тому паразиту".
Подстегнутый водкой, Гоша мог прилично соображать.
"Постой, постой. Меня крутило, и вот я подумал: почему бы им,
граммчикам, не очутиться прямо здесь. Мне тут в заточении пари заключить не
с кем, а так бы я поспорил, выиграл и получил. Монета - туда ее-и
граммчики. Вот как я подумал. Ну-ка, еще разок... Вот они, граммчики мои
заветные, никому не скажу, как вы мне нужны, на витрине, вижу, ларек
крайний, только они нужны... Я их..."
У тюфяка стоял еще один стаканчик, но уже с этикеткой "Русская", и
водочка в нем так же покачивалась, будто установили его секундой раньше. В
Гоше зудел неведомый мускул.
Эти граммчики Гоша употребил, будучи совершенно уверенным, что на
него снизошла благодать небесная. Рука Гоши стала тверда, ум остер, сердце
гудело, как исправный дизель.
И начался рай.
Сегодня, на второй день рая ближе к вечеру, Гоша привычно поднял
голову с тюфячка и ужаснулся.
Посреди маленькой тети-Нелиной квартиры громоздилась неряшливая куча,
состоявшая из очень хороших и дорогих вещей. За трехкамерным холодильником,
розовым внутри, стояли один на другом мал мала меньше четыре японских
телевизора, и еще один, совсем маленький, свалился где-то сзади на пол.
Холодильник Гоша видел в одной витрине, а в соседней - эту запавшую ему в
душу стопу телевизоров.
Вещи помельче - двухкассетники, плейеры, проигрыватели, горсти часов
и вороха видеокассет, похожих на книжки или увеличенные детальки детского
конструктора. Яркие томики блестящих обложками детективов, женское белье,
букеты галстуков и цветов. И бутылки, бутылки. Упаковки крекеров и печений,
конфетные коробки. Фрукты - глянцевитые яблоки и бугристые колючие ананасы,
например.
Но когда он успел все это сюда натащить?
Должно быть, в самом конце уже, на самом пределе, Гоше изменило его
обычное чувство меры и собственного достоинства, и он волок все, что
представало перед разгоряченным взором.
Начал-то он с малого. За вторым стаканчиком последовала бутылка
"Урсуса" - давняя мечта. И шоколадка, потому что шоколад питательный.
Едва почав бутылку, Гоша хотел пойти на кухню, сварить половину
оставленного ему на прокорм килограмма макаронов, но понял просветленным
сознанием, что теперь ему самому ничего делать вовсе не требуется.
И добыл буханку "Бородинского". Потому что ему нравилась его
сладковатая черняшка.
В планы Гоши не входило привлекать к себе внимание. Света он, когда
сгустились сумерки, не зажигал. Чем был занят? Он беседовал, разговаривал,
общался.
В редкие счастливые дни своей теперешней жизни, когда обстоятельства
давали ему уверенность, что никто его не потревожит, он общался с самим
собой. Это была неплохая компания.
С собой можно было повспоминать былое, лучшие моменты. Можно было
устроить диалог с кем-то, кого он достаточно хорошо помнил. Пофантазировать
о тех, кого знал сейчас. С собой на пару можно было выпить, ни один из
знакомых Гоши не подходил для этой роли лучше, чем он сам.
А иногда случалось так.
Гоша оказывался летящим в свободном падении, но не испытывал страха
или даже тошноты. Он падал плашмя, и воздух ревел в ушах, но до земли было
очень далеко и ее закрывали... почему-то одинакового размера разноцветные
правильные треугольники.
Плоские, а может, выпуклые, с высоты не разглядеть. Иногда падение
длилось довольно долго, но узоры, в которые складывались треугольники, не
приближались.
Вот только запомнить он их никак не мог. И цвета треугольников, как
только все исчезало, не вспоминались.
Он бывал там неоднократно.
Там не было холодно или слишком тепло, не ощущались усталость, голод,
жажда. Там ничего не было, кроме ровного света вокруг, шума ветра и
бесконечных треугольников внизу... Да, и дышать там было необязательно.
Гоша не считал это виденицей, уж больно ни на что не похоже. Гораздо
проще было считать это чем-то вроде повторяющегося сна. Мало ли он видел
снов, которые повторялись! Машина, например, в которой он за рулем, и
непременно надо куда-то успеть. Неприятный сон. Сроду он машины не водил.
С треугольниками было другое. Подчас ему казалось, что, долети он,
его примут в себя мягко, и он не разобьется о них. Правда, до этого никогда
не доходило.
Удивительно, что и наяву они нет-нет, да и напоминали о себе,
закрывая прозрачной кисеей все, на что он глядел в данный момент.
Он никому не говорил, да и случалось не так чтобы часто.
Он замечательно закончил вчерашний день, а сегодня с утра, видно,
обуяла его гордыня. Он смутно помнил свое состояние. Кажется, даже ломился
в дверь изнутри, чтобы показать всем, какой он стал. Воспользоваться окном
ему почему-то в голову не пришло.
Потом доставил себе сразу пару - "Довгань" и "Абсолют-цитрон" - еще
мечта, в которой он сам себе не признавался. А потом стал часто засыпать.
При каждом пробуждении, вспоминалось теперь, вещей в квартире тети Нели
становилось больше.
У Гоши оказалась не одна потаенная мечта. Их было много.
Он посмотрел на пол - тот весь был усеян смятыми обертками и
станиолью, повсюду рассыпаны "эм-эндэмс", "сникерсы", "натсы" и прочие
"баунти". Среди них скромно прятались простые леденцы, которые Гоша уважал
особо.
Во рту было гадко, мучила изжога, но не от недопитого, а от
переетого. Пальцы в сладких потеках липли.
Отдельно в углу, где стояла тети Нелина кровать, как вываленные с
потолка, желтели несчетные батоны с изюмом. Это Гоша тоже вспомнил: он
решил сделать старушке приятное - ситник к чаю.
"Божья матерь, - подумал Гоша, - да она же сейчас вернуться должна
вот-вот! Надо всю эту бодягу срочно ликвидировать. Но сперва - пятьдесят
граммчиков, без них не могу".
Гоша содрал с явившегося стаканчика фольгу, выпил залпом, пошарил на
полу, кинул в рот зажевать... тьфу ты! Думал, "эм-энд-эмка" или леденец, а
попала фисташка.
Выплюнул соленую шелуху. Стаканчик швырнул в кучу таких же, среди
которых были и полные. Во, и трудиться не стоило.
Гоша недолго обдумывал, как избавиться от мусора. Он так и называл
про себя все объявившиеся в квартире ценные вещи - мусор.
Зажмурившись, Гоша представил один хорошо известный ему уголок на
краю Измайловского парка. Такая, можно сказать, свалка, и чего там только
нет, а если еще прибавится, сразу никто и не заметит, и... и открыв глаза,
ничего постороннего в комнате не увидел.
Плевать ему на то, сколько это все стоит. Ничего ему этого не надо.
Баламутство это все. Искусы. Но теперь они с тетей Нелей заживут. Ему ведь
много-то не надо. Вот разве что... пятьдесят граммчиков. И на всякий случай
еще в запас. Нет-нет, это он сейчас не будет.
"А еще хорошо бы, - думал Гоша сквозь кружение, - с народом
потолковать. С Сан-Николаичем или Ник-Германычем. Не посвящая в
подробности. Обменяться мыслями об искусе безграничных благ. Но это когда
меня отопрут. Запертый я в неволе орел молодой..."
Не дожидаясь, пока зашевелится ключ в замке и открывшаяся скрипучая
дверь впустит тетю Нелю, Гоша плавно перетек в озеро, наполненное
чернилами.
Глава 42
На подъезде к Москве Павел чувствовал возрастающее волнение. Оно не
имело никакого отношения к страху и росло в нем с минуты, когда он очнулся
на рубчатом полу в моторке, различил сквозь застилающую пелену боли
склоненное лицо Братки Миньки.
Его жизнь снова начала меняться. Три года затишья и относительного
спокойствия кончились, и словно не было их. Краткая передышка, чтобы
собраться с силами и мыслями.
"Что ж, теперь мне снова нечего терять, - думал он, разглядывая
рекламные щиты, которых раньше не было, мотели и туристские кемпинги у
дороги, которых тоже раньше не было. - ОНА хочет убрать меня, а я хочу
остаться. Из принципа. Кажется, этот принцип - единственное, что у меня еще
осталось. А наши с НЕЙ разные цели... Надо просто сделать так, чтобы и ЕЙ
отвелась подобающая роль, только и всего. Как просто. И кто кого - увидим".
Все же он чувствовал волнение. За годы привыкаешь к заведенному
распорядку. А тут еще другая Москва. Все то же самое - и иное.
Тезка-Мишка тоже волновался, но волнения его были более конкретны.
"Надо же, будто всю жизнь теперь поставили раком. "Чероки" накрылся,
жаль, но шеф заплатит. Сам еле живой ушел, но ушел ведь. А вот что еще два
жмура на мне, пусть и недоказанных... Все равно, не климатит мне этот
оборот".
Мишка втайне вел свой счет и даже наметил, дальше какого момента не
пойдет ни при каких обстоятельствах. Он никогда ни к кому не примыкал,
всегда был сам по себе. Ни разу не засыпался. Это было трудно. С появлением
в его жизни шефа Михаила многое стало гораздо легче и проще, хотя и
загадочней. Главное, приблизился заветный порог, задуманный капитал,
обеспечив который, можно было вязать раз и навсегда.
И вот на тебе!
Теперь Мишка не знал, что и думать. На кого же он работает? Ведь это
даже не иностранной разведкой пахнет, как они с покойником Петькой подчас
рассуждали, не зовя пока в разговор молодого Алика. Понятны сделались шефа
Михаила вопросы с подначкой: а чего это вы никогда не поинтересуетесь, что
к чему почему?
Пришельцами из космоса это пахнет, вот чем. Или колдовством, тоже
подарок не большой. У кого еще такой Паша Геракл в закадычных друзьях будет
ходить?
Видел, Мишка видел, как он тем в лодке шеи переламывал. Двумя
пальцами. Щелк - и нету. Курице голову трудней оторвать. Не занимался в это
время ни с кем Мишка, не топил неизвестного гражданина. Тот сам готов был -
виском в угол шверта, об него же и Мишка себе спину рассадил. Острый.
Павла с того водяного мотоцикла будто по воздуху метров десять
пронесло. Его в прыжке еще встретили, не промазали, а ему хоть что.
Приземлился - и пошло дело. Последний уж и башку набок, и язык наружу, а
автомат все стрелял, видно, спуск зажало. На полике в лодке горсть свинца
осталась. Сами они вышли, что ли?
От воспоминаний Мишка даже протрезвел. Он вообще больше прикидывался
пьяным.
На одном посту ГАИ "Ауди" с четырьмя мужчинами в салоне попытались
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг