- Ух, - выдохнул Юрий Васильевич.
Общество было удовлетворено.
- Закусывай, закусывай, - говорил Прокофий Иванович,
подкладывая на тарелку куски розовой ароматной рыбы. - Сами
ловили, сами готовили, никому не кланялись, денег не плати-
ли. Если бы не помешали, то и икорки свеженькой насолили бы.
- Вы знаете, товарищи, - неожиданно для самого себя ска-
зал Юрий Васильевич, - у меня грандиозные планы. Человечес-
кий мозг, несомненно, излучает инфрарадиоволны, и как это до
сих пор никто не додумался? Вот я и решил сделать такой ап-
парат...
Юрий Васильевич некоторое время излагал суть обуревавших
его идей, но, машинально отправив в рот изрядный кусок рыбы,
смущенно замолк. За столом нашелся, однако, человек, прек-
расно его понявший.
Зайцев достал из внутреннего кармана пиджака какой-то
бланк и положил его на стол.
- Прочти, ассистент, - предложил он Юрию Васильевичу.
- Электроэнцефалограф, - прочел Юрий Васильевич надпись,
сделанную чернильным карандашом в черной рамочке бланка.
За столом переглянулись.
- Так для чего ж зверь такой? - с опаской, как показалось
Юрию Васильевичу, спросил его Зайцев, но Ворона поспешил ще-
гольнуть эрудицией.
- Электро - это электро, энцефалон - мозг головной, а
графо - пишу... О чем подумал, то мы электрическим способом
и запишем. - Ворона нехорошо захохотал, а по выжидательной
тишине за столом Юрий Васильевич понял, что разговоры об
этом приборе велись в этой компании не раз.
- Товарищ Ворона совершенно правильно объяснил, - сказал
Юрий Васильевич. - Электроэнцефалограф - это прибор для за-
писи токов мозга. Очень точный и дорогой прибор.
- Еще бы не дорогой! - прервал Зайцев. - Семьдесят пять
тысяч!
- Но мыслей он не записывает. Это я могу вам сказать со-
вершенно точно. Вернее, записывает, но...
- Да ты не крути, - сказал Зайцев. - То записывает, то не
записывает.
- Он записывает, это верно, но прочесть эту запись нель-
зя, Она в виде таких кривых, очень сложных...
- Ну, так бы и сказал, - удовлетворенно выдохнул Зайцев.
- А то: мысли записывает! Даже сердце петухом запело. Выхо-
дит, и еще семьдесят пять тыщ фьють?
- Нет, почему "фьють"? Это удивительно интересное дело. Я
перед отъездом из Москвы видел в одном научном журнале ряд
кривых, снятых с мозга человека. Вы представляете, человеку
предложили задачу, ну, скажем, умножить двадцать пять на
семьдесят восемь, и вот на кривой сразу же пошли пик
- Заработала машина, значит, - подмигнул Зайцев,
- Да, а потом музыканта попросили вспомнить музыку, и по
графику пошли явно ритмические всплески, - Юрий Васильевич
сделал волнообразное движение рукой в воздухе: - Вы понимае-
те? Будто написано та-та-там, там-та-ра-там... А потом одна
женщина вспомнила, по просьбе экспериментатора, обстоятель-
ства гибели ее дочери во время пожара, и тут же - сплошной
частокол, вот смотришь на такой график, и действительно -
пожар и смерть.
- Взволновалась старушка, стало быть, - заметил Ганюшкин.
- Ну, еще бы, вы представляете, что в мозгу делается,
когда человек вспоминает такое?
- То-то и оно, - сказал Зайцев. - Тут-то вся и вред-
ность... Человек хитер, Иной и не грамотен, а памятлив, пес.
Будто ничего и не помнит, а как нажмут, так самого Мамая
вспомнит и всю кротость его, не тем будь помянут. Это у ку-
рицы памяти нет. Так у нее память курячая.
- Это у кукушки памяти нет, - сказал вдруг старик-вахтер,
о котором все за столом забыли. - Вот она, пестренькая, и
летает весь век с дерева на дерево, детишков своих ищет. А
курица все помнит, все помнит.
- Да я не к тому, Карлыч, - с сердцем прервал его Аполлон
Митрофанович. - Проснулся ты, брат, поздно. Мы тут про такое
говорим...
- Понимаю, понимаю, - вновь заговорил старик. - Я вашу
братию всю понимаю. Всего видел. И не доешь и не доспишь, а
завсегда перед начальством виноват. Это сейчас каждый с ува-
жением, потому власть рабочая, а меня ведь и бивали. - Ста-
рик замолчал, привычным движением щипнул прокуренный ус и
веско добавил: "Кровью умывался".
- Вон вам, - сказал Зайцев строго, поймав взгляд Юрия Ва-
сильевича. - Мафусаилов век, можно сказать, старик наш про-
жил, а помнит. Вот оно что страшно... Смекаешь? Приложат к
его лбу аппарат электрический, а все наружу, всю можно ска-
зать, подноготную...
- Ах, вот вы чего боитесь, - рассмеялся Юрий Васильевич.
- Ну, до этого еще далеко. Ученых совсем не это интересует.
- А деньги им кто "дает? - строго продолжал Зайцев. - Во-
на, семьдесят пять косых не пожалели. Значит, в корень смот-
рят. Ждут. А лотом: пожалте, Аполлон Митрофанович, бриться,
понимать надо! Это же у человека ничего своего не остается.
Под черепушку заглядывают, а? - Аполлон Митрофэнович обвел
присутствующих трезвым и серьезным взглядом. - А то, - про-
должал он, понизив голос, - ясновидцы безо всякого аппарата
работают. У нас тут, неподалеку, на Княжей Заводи, домик
имеется, так дачник один туда приехал. Такой старичок при
галстучке, удочкой баловался. На скамеечке перед окошком все
сидел, на солнышко любовался. "Ах, какие у вас закаты! Ах,
все розовое! Ах, все красное!" Морда хитрая. - Зайцев прищу-
рил глаза, стараясь показать собравшимся, какой именно хит-
рости была физиономия у дачника. - Приятель мой все мимо до-
мика ходил по крестьянскому делу, то коровушку гнал с поля,
то по воду, а он, этот-то, смотрит... Ты понимаешь, ассис-
тент, смотрит! Ну, приятель-то мой и спрашивает: "Чего ты,
дорогой товарищ, глаза-то пялишь?" - А он ему: "А я с вами и
говорить не хочу".
Ворона было хотел разъяснить по-своему ситуацию с дачни-
ком, но Зайцев замахал на него рукой и значительно повторил:
- И говорить не хочу!... А он, приятель-то мой, и спраши-
вает: А почему вы со мной говорить не хотите?" А он: "Пото-
му, что у вас нехорошие мысли!" И так голову опустил, а при-
ятеля даже пот прошиб. Как, говорит, взглянул я на его голо-
ву, а она... пуда на два! Тяжелая, тяжелая и вся как есть
лысая. А потом приезжает за этим дачником, кто бы вы думали?
- Змей Горыныч, - сделал предположение Ганюшкин.
- Хуже! Чернышев собственной персоной. И увез. На машине.
А мы-то знаем, кто такой Федор Никанорович. И еще говорят,
что этот старичок в самой Москве прямо со сцены мысли угады-
вает. Вот так посмотрит на людей, а их там тыщи, и сразу
скажет, кто о чем думает.
- Послушайте, я знаю, о ком вы говорите, - рассмеялся
Юрий Васильевич. - Только не знал, что он у вас тут отдыхал.
Это известный артист. У него повышенная чувствительность,
но, конечно, не до таких же пределов... Тут все ясно, почти
все, нам объясняли...
- Вот оно, - торжествующе сказал Зайцев. - Почти все,
почти. Вот она где, печать премудрости Соломоновой! А мы по
простоте так думаем: недаром Федор Никанорович за ним на ма-
шине приезжал, ох, недаром. Мы знаем, чем Федор Никанорович
занимается, какими такими делами...
- А ты, Аполлошка, Федора Никаноровича не замай, - прер-
вал его вдруг старик-вахтер и даже постучал тихонько кулач-
ком об стол. - Это мой крестник, Федор Никанорович.
- Тоже родственничек объявился, - вскользь заметил Ганюш-
кин. - Кто же его трогает, Карпыч? Знаем мы просто, что Фе-
дору Никаноровичу человека поймать, чтo комару крови испить.
- Не туда гнешь, Прокофий Иванович, - не унимался Карлыч.
- Он убивцев разных разыскивает, душегубов. А рабочему чело-
веку он всегда руку протягиват. Потому нашенский он, свой.
Не замай Федора Никаноровича, Аполлоша. - И старик забараба-
нил кулачком по стопу.
- Пить тебе, Карлыч, уже кончать надо, - заметил Зайцев.
- Возраст не тот, вот и забирает.
- Да я еще тебя схороню! Видал я гусаров на своем вену. И
царской службы и белой. Унтером был, перед самой японской
лейб-гвардейского его величества...
- Завел, завел...
- А как по ранению сюда вернулся, так и в кашу попал, ну,
каша была... Калныкова видал, вот как тебя, Аполлошка. Да
японцев, да атаманов разных - не счесть! Закрою глаза, полки
перед глазами так и идут, так и идут. Мериканцы были, англи-
чане, вот в ту пору и Федора Никаноровича встрел. Ох, моло-
дой он был - черт, ох и черт. Не вам, пьяницам, чета!
- Ну, поехал Карпыч в Крым по капусту! - прервал старика
Зайцев. - Мы и говорим, черт, чего тебе надо еще.
- А когда его калныковцы расстреляли... Зверье проклятое.
- Старик замолчал и стал торопливо скручивать папироску, но
пальцы его не слушались. Юрий Васильевич раскрыл пачку папи-
рос и протянул через стол.
- Не надо! - резко отвел пачку Карпыч. - Благодарствуй-
те... Утром ко мне заявился, - затянувшись махоркой, сказал
старик. - Под самое утро. Я только корма задавать коням под-
нялся. Под самое утро. Тихо так постучал. Ну, у меня сразу
мороз по коже. Уноси кузовок, думаю, Карпыч, по твою душу...
"Кто такой?" - спрашиваю, а сам трясусь. "Карпыч, - тихо так
эа дверью, - один ты?" Ну, открыл. И узнаю, и не узнаю. Сто-
ит человек в одном исподмем, с головы до ног в крови, боси-
ком. А морозы уже и снежок был. "Кто такой?" - спрашиваю, а
у самого язык не поворачивается. А он руки протянул и пошел
к печке, а сам дрожит весь... Я - дверь на запор, обмыл его,
а на том хоть бы царапина! Вся кровь чужая. "Чья ж, - гово-
рю, - кровь?" "Девятнадцать нас калныковцы порешили, - объ-
ясняет и опять дрожит весь. - Шаферов, да Кочетков Алексей,
да Хабаров Андрей, Панкратов Пантелей да..."
- Да Данилушка кривой, да Лазарь одноглазый, да Никита с
желваком, - вполголоса сказал Ганюшкин, но Карпыч расслышал
и сразу же замолчал, а потом как-то странно посмотрел в лицо
Ганюшкину.
- Ну, что уставился, будто мы энтих знаем? - прервал мол-
чание Ганюшкин.
- Закаляев Ильюха, Бородин Дмитрий, - перечислял Карпыч,
не спуская глаз с Ганюшкина, и случилось странное: перестал
Ганюшкин работать челюстями, так и сидел с полным ртом. -
Как не знать? - продолжал старик. - Советскую впасть самые
первые у нас ставили. А караульные кто, спрашиваю. Сказал и
караульных. Ротмистр командовал, тоже из наших, из забай-
кальских, да поручик Крестовоздвиженский. Ну, и из личной
охраны самого, китайцы... Они же, кто из бедноты, в партиза-
ны пошли, а кто из купцов да из золотишников побогаче, до
Калныкова подались. Тоже зверье было...
- А как же он-то спасся? - спросил Зайцев.
- А ты у него спроси, у Федора Никаноровича, - сказал
старик.
- Ну, я за метлу, снег весь смел, чтобы следу не было, и
к жене Шафарова, к коммисарше, значит. Так и так, говорю,
ночью идите на кладбище, к Гамлету, там с вами один человек
разговор будет иметь... Весь день проспал Федор Никанорович,
а ночью и пошел, я ему весь мундир атаманский раздобыл. И
пошел. Ох и черт был... - Старик задумался.
- Выходит, ты, Карпыч, сам-то у Калныкова был? - спросил
осторожно Ганюшкин, но старик ему не ответил.
- Я тебя спрашиваю, ты-то сам... - начал было опять Га-
нюшкин, но на этот раз старик перебил его.
- Сам-то, сам-то, А ты сам-то? Не по своей воле, конечно.
Мы справшяяись, какое такое мнение будет. Сказали идти, мы и
пошли. А как же?
- Значит, его благородие господин атаман приказал...
- Да не его благородие, понимать надо, - вновь перебил
Ганюшкина старик. - Комитет. Чтоб это самое, изнутри его,
гада пощупать. Так-то, Прокофий Иваныч. Да ты и сам не ма-
ленький в ту пору был, должен помнить...
- Люди, какие люди! - воскликнул Ворона, обращаясь к Юрию
Васильевичу. - Вы вдумайтесь, какие люди! Это же просто не-
возможно, какие люди! Один, заметьте, Юрий Васильевич! прос-
той вахтер, а за ним - жизнь! Ого-го, какая жизнь! Он вам
поутру ключик вручает, и вы ему не всегда спасибо скажете, а
ведь это он, он... Нет, не могу,... Это же - он! - и Ворона
неожиданно пропел своим приятным тенорком: - И на Тихом оке-
ане свой Закончили па-ход...
- А ведь удивил старик, - заметил Аполлон Митрофанович. -
Я, брат, тебя тютей считал. То-то с тобой наш директор язык
почесать любит. Живая, можно сказать, история...
- Какая там история. Трещите вы все, как эти, - Карпыч
лукаво мигнул в сторону Вороны, - ну эти, сороки.
Зайцев коротко хохотнул.
- Это он тебя, Ворона, поддел.
Ворона некоторое время размышлял, обидеться ему или нет,
как вдруг в дверь сильно постучали и чей-то сильный голос
звучно пропел:
- Эй, вы, звери, отворите, караульщиков впустите!
- Сломоухов никак! - обрадованно сказал Ганюшкин. - Ну,
будет дело! Ты бы, Аполлон Митрофанович, за подкрепленьем
сбегал.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дверь торопливо отворили, и в комнату шумно вошел человек
весьма примечательной наружности. Был он еще не стар, но с
бородой поразительной величины, иссиня-черные волосы спле-
лись в тугих кольцах. Ястребиный нос вошедшего оканчивался
чем-то, напоминающим небольшую сливу, отчего на первый
взгляд хищное выражение лица несколько смягчалось. Под гус-
тыми бровями сверкали глаза, но это были не глаза, нет, это
были раскаленные угли, даже не угли, а нечто феноменальное
по своей выразительности. На ногах его были охотничьи сапоги
внушительного размера, поэтому человек смахивал на кота в
сапогах, как его рисуют в детских книжках. Могучую грудь об-
тягивала видевшая виды кожаная куртка, от которой исходил
самый неподдельный запах леса, запах хвои и костра, и еще
чего-то совершенно уже таежного. На голове возвышалась фет-
ровая шляпа, обвитая москитной сеткой наподобие чалмы поверх
папахи, как во времена Шамиля было принято у его мюридов. В
руках Сломоухов держал громадный рюкзак и большой мешок, а
за плечами прикладами вверх торчали два великолепных ружья.
Одно охотничье, двуствольное, а второе - невиданных ранее
Юрием Васильевичем размеров - вертикалка.
Вокруг Сломоухова образовался настоящий хоровод. Так
встречают студенты своего товарища, который устроился на ра-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг