- Принц? - подозрительно переспросил Ашмарин. - Ах,
принц, - протянул он. Будто понял что-то сомнительное, каса-
ющееся женщины на скамейке. - И каким царством-государством
он заправлял, этот ваш принц?
- Датским государством, - охотно ответила женщина.
- А чего, датчане ничего ребята, - одобрительно отозвался
о подданных Гамлета Фомин.
- Видали мы и датчан и прочих разных шведов, - заметил
Ашмерин. - Пришлось мне одному в Макао на пальцах кое-что
разъяснять, - Ашмарин сжал кулак и потряс им перед носом у
Фомина.
- Ну, это ты зря так, Ашмарин. Гитлер, вроде, тоже эту
самую Данию захватывал, так я говорю? - спросил Фомин у
"учительши".
- Послушайте, молодые люди, - сказала женщина. - Что вы
мелете? Неужели вы никогда не слышали о драме "Гамлет", о
Шекспире?
- Слышали, - живо отозвался Фомин. - Шекспир, Шекспир...
Ах, так он у нас в учебнике мелким шрифтом был напечатан.
- Ну и что из того, что мелким? - "учительша" пожала пле-
чами. - Это величайший поэт, величайший драматург.
- А нам, кто в плавсоставе, мелкий шрифт простили, - по-
яснил Фомин. - Вот стишок там был, так его я выучил, это он
тек начинался: "Быть... Быть..." Забыл...
- Быть или не быть, таков вопрос, - подхватила "учитель-
ша". - Что благородней духом - покоряться пращам и стрелам
яростной судьбы, иль, ополчась на море смут, сразить их про-
тивоборством? Умереть, уснуть - и только; и сказать, что
сном кончаешь тоску и тысячу природных мук... Как такой раз-
вязки не жаждать? Умереть, уснуть. Уснуть? И видеть сны,
быть может?
- Здорово складено, - восхитился Ашмарин. - Mы тут с дру-
гом тоже, как посмотрели на принца, так тоже про это же го-
ворили. Правда, Фомин?
- Оно жаль, конечно, да по науке так выходит, что как
умер, так и конец, - ответил Фомин в раздумье. - Вот вы, до-
пустим, женщина, так вам трудней понять. А вог мне приходи-
лось воевать. Посмотришь иной раз на побитых, а я их видал
штабелями сложенными, так в голову и ударит: а почему это я
жив? Чудно даже сделается. Вчера, можно оказать, из одного
котелка вот с этим заправлялись, а сегодня он лежит, будто и
не он. А каша, небось, в животе еще не остыла. Что он, у бо-
га теля съел? Такой же парень, как и я, даже лучше, краси-
вее, образованнее.
- Смелого пуля боится, смелого штык не берет, - высказал
свою точку зрения Ашмарин.
- По-моему, это все мысли вредные. Живи, выполняй предпи-
сания, и лады. А начнешь думать, так никакого топку. Я вот
тоже, как увижу, бывало, что задумался кто, так погоняю кре-
пенько, смотришь, вроде, повеселел парень.
- Ты это умел, - сказал Ашмарин. - Не зря тебя на флоте
Погонялой называли.
- Да, видно, вам Шекспир не нужен, - оказала женщина.
- Это почему же? - строго спросил Фомин. - Время придет,
и до Шекспира доберемся.
- Я совсем в другом смысле. В обратном смысле. В том са-
мом "стишке", который вы учили, ведь там есть слова: "Так
трусами нас делает раздумье и так решимости природный цвет
хиреет под налетом мысли бледной..."
- Так трусами нас делает... раздумье, - порвженно повто-
рил Фомин. - Вот уж верно так верно. А я что говорил?
- Ладно, пошли, - тронул Ашмарин Фомина за плечо. - А то
еще раздумаешь.
- А вы что, кладоискательством занимаетесь? - спросила
женщина, заметив ручку лопаты, выглядывающую из мешка. -
Тогда вам спешить нечего.
Фомин и Ашмарин удивленно уставились на нее.
- Это через почему? - спросил Ашмарим.
- Клады в полночь открываются, - серьезно сказала женщи-
на.
- Ну, наш клад от нас не уйдет, - махнул рукой Ашмарин и,
увлекая за совой Фомина, скрылся за памятником, теперь уже
ярко освещенным уличным фонарем.
"Учительша" оглянулась. Вокруг никого не было. Одичавшая
сирень позади скамейки отбрасывала густую тень. Ярко осве-
щенный. будто свет шел изнутри, выглядывал из кустов принц
датский и его рука с черепом. И вдруг, прямо над ухом "учи-
тельши" раздался сипловатый мужской голос:
- Ту би, ор нот ту би... Вот в чем вопрос?
Ирина Ильинична резко обернулась. За ее спиной, вынырнув
откуда-то из кустов сирени, стоял скрюченный человек. Лицо
его было в тени, но худшие подозрения Ирины Ильиничны подт-
вердились. Это был тот самый человек со знакомыми ей глаза-
ми.
- Не позволите ли присесть рядышком? - спросил он, цепко
взяв женщину за локоть. - ...Ведь мы знакомы, и давно знако-
мы, сударыня.
Ирина Ильинична крепко сжала в руках сумочку. "Бежать,
бежать, это все, это конец!" - пронеслось в голове.
- Да не извольте беспокоиться, - продолжал Ганюшкин. - Я
вас не обижу. Это вы меня обижаете. И не смотрите так удив-
ленно. Явиться на свидание к мужчине вооруженной, да за кого
вы меня принимаете! А кинжальчик-то музейный, государствен-
ная собственность, - продолжал он медленно, вынимая из судо-
рожно сжатых рук Ирины Ильиничны сумочку. Хоть и расписочку
оставили, а нехорошо, не ожидал.
Ганюшкин коротко рванул сумочку из рук Ирины Ильиничны и
нарочито медленно положил ее рядом с собой на скамейку.
- Мы ведь с вами, Ирина Ильинична, не просто знакомы, не
просто. С супругом вашим, Василием Алексеевичем, не один
день говорили. Незабываемые часы, могу сказать, провел. Хва-
лить не буду, видывал я и покрепче, но слаб человек пред ис-
пытаниями судьбы, слаб. Вот и я здесь с вами по той же при-
чине.
- Отпустите меня, - сказала Ирина Ильинична. Ужас, ско-
вавший ее в первое мгновение, постепенно ослабевал. Теперь
он только был где-то в кончиках пальцев, все еще сжатых в
кулаки.
- Отпустить? - серьезно спросил Ганюшкин. - Отпущу. Толь-
ко дайте поговорить. Впервые за много-много лет. Ведь я все
в дурачка играл. Кому пистолетик, кому аппаратик, кому бол-
тик выточить - все ко мне. Перед друзьями ближайшими молчал.
Годы молчал. Да и какие они мне друзья? Мне? Ах, Прокофий
Иванович, да как это ты объективчик выточил, да как это ты
пистолетик починил, преотлично! А я стажировался у Виккерса,
у Круппа, мне сам Захаров руку жал! В Лондоне я слушал вели-
чайших артистов, и "быть или не быть" для меня звучит в ушах
на языке Шекспира. Да лучше казнь, казнь, чем годы молчания,
сплошного актерства, когда проснешься и думаешь: Кто ты? Че-
ловек, рожденный для радости своим ближним, или презренный
раб вчерашних рабов и хамов? Еще вчера от одного моего
взгляда зависела жизнь многих, а сегодня - таись, молчи, иг-
рай свою треклятую роль...
- Но живи, - вдруг сказала Ирина Ильинична.
- Да, живи! Живи, человек, пока живется. Я ведь и сейчас,
Ирина Ильинична, могу расправиться с половинкой кабанчика,
есть здоровье, есть. А сколько моих недругов там, - Ганюшкин
указал рукой на подножье статуи. - Вот и сейчас... как мне
хотелось поговорить с вами! Вы интеллигентная женщина, в
другое время при других порядках я бы вам ручку целовал,
сколько слов, сколько мыслей, а привык к другой шкуре. При-
вык... Не мои это руки, не мои... - Тут Ганюшкин потряс сво-
ими руками перед лицом Ирины Ильиничны, и она, воспользовав-
шись секундой свободы, вскочила на ноги. Ганюшкин с необык-
новенным проворством вновь поймал ее за локоть и вернул на
скамью.
- Ах, Ирина Ильинична, ну зачем вы стремитесь меня поки-
нуть? Зачем? Да, я сейчас смешон, неприятен, но завтра, быть
может, я приду сюда совсем другим.
- На белом коне въедете, ваше благородие?
- Может быть, а почему бы и нет? Вот у вас все страдальцы
перед глазами, карточки перебирали с неким унтером, я ведь
знаю, я все знаю... Есть у меня одна вещица, драгоценнейшая
вещица, Ирина Ильинична. Чудо-зеркальце русской сказки - за-
бавушка, не больше... Так мои страдания не на карточке, они
здесь, внутри. Сколько нужно было мне перенести, выболеть,
выстрадать, чтобы дождаться красного дня. Разумеется, крас-
ного в противоположном смысле, чем вы употребляете это сло-
во.
Ирина Ильинична заинтересованно повернула голову.
- О, теперь вы никуда не уйдете, теперь вы меня не поки-
нете! Заинтересовались... Что ж, любопытство погубило вашу
прародительницу, и вам оно впрок не пойдет, Ирина Ильинична.
Но вы молодец! Вы и такие, как вы. Уважаю, приятно это вам
слышать или нет, уважаю.
- Приятно, - с вызовом сказала Ирина Ильинична.
- Если бы те, кто именовал себя священным воинством, опо-
рой отечества, патриотами России, если бы они были хоть в
тысячную долю так серьезны, так преданы делу, как ваши
друзья!
- Вы и сейчас серьезный противник, - заметила Ирина Иль-
инична.
- Благодарю. Но я - один. А где все те, кто в трудную ми-
нуту спасал свои сундуки, кто пьянствовал без просыпу, кто
рылся в барахле расстрелянных, кто променял первородство и
честь спасителя отечества на чечевичную похлебку из больше-
вистского котпа? Я был всегда другим. Да, был другим. Меня
поразили когда-то слова: "Я злюсь, как идол металлический
среди фарфоровых игрушек". Это было верно, это была истина,
истина моя и горстки таких, как я. Ваши друзья расстреляли
автора этих строк, но, вспоминая те кисельные души, из-за
которых все погибло, я и сегодня злюсь, я и сегодня тот са-
мый металлический идол, идол кованый; мятый, битый, катаный,
но живой и с живой надеждой. Послушайте, Ирина Ильинична, я
сообщу вам благую весть... Быть может, вас коробит мой вы-
чурный тон, но поверьте, если немой впервые в жизни загово-
рит, то и его речь не будет звучать естественно. Я могу вам
рассказать сегодня все, всю жизнь, ваша скромность для меня
вне всяких сомнений, как всех, кто обитает здесь, под зем-
лей...
Мы расстались с вами давно. Я бежал в Зарбин в том же
броневике, в котором был сам атаман, это ничтожество, вооб-
разившее, что когда в руке плетка, то ума не надо. Не буду
говорить, что встретило меня там, на чужбине. Кто успел на-
воровать, живо указали нам, заслуженному офицерству, что су-
ществует такая неприятная вещь, как бедность. Я опустится.
Мне не хотелось идти ни телохранителем к какому-нибудь мест-
ному генералу, ни в услужение к японцам, хотя, поверьте, в
выгоднейших предложениях не было недостатка.
И вот как-то ко мне явился монах, грязный и вонючий лама
или что-то вроде, ободранный, нищий. У него была на голозе
странная шапка, черная и высокая, как цилиндр. Он был заба-
вен, этот монах... Но я почувствовал; вот она, удача. И не
колеблясь, согласился на все, как пошел бы править службу
огнем и мечом его императорскому величеству или его сыну,
если бы ваши большевики сохранили августейшую семью. Он
предложил мне вэрнуться. Вернуться, чтобы отыскать в глубине
лесов нечто драгоценное. Я получил аванс. Но не подумайте,
что я продался. О нет, другое, другое привлекло меня.
То, зачем я шел сюда, было несравненно важнее любых дра-
гоценностей... Я пошел, я дошел туда, куда, казалось бы,
никто не был в состоянии дойти, но волей обстоятельств из
охотника я превратился в дичь и был пойман, и пудовой цепью
прикован к железной болванке. Этакой дуре на десять пудов. И
потекли годы, годы рабства.
- Как, здесь, у нас? - не выдержала Ирина Ильинична.
- Да, да, здесь... То, за чем я пошел, было рядом, но я
сеял рожь, перетаскивая за собой эту трижды проклятую бол-
ванку, копал картофель, рубил дрова. Вот у меня на ноге, -
Ганюшкин задрал левой рукой штанину и, вывернув руку Ирины
Ильиничны, заставил ее посмотреть на темный след над краем
башмака.
Как ни была увлечена рассказом Ирина Ильинична, но именно
в этот момент она поняла до конца: истекают последние секун-
ды. Выбросив вперед руку, она закричала:
- Спасите, на помощь! Спасите!
Но Ганюшкин молниеносным движением схватил ее за лицо,
вобрав его в пропахшую машинным маслом ладонь, и заставил
замолчать.
- Зачем вы поспешили, Ирина Ильинична? Прервать такой
рассказ и в таком интересном месте? Да кто придет? Кто? Пат-
руль тут не проезжает, случайный прохожий обойдет это место
за квартал. Успокойтесь, не ускоряйте событий, и вы услышите
о таких вещах, после которых будет легко умирать. Ваше дело
проиграно...
Но здесь Ирина Ильинична услышала чей-то другой голос.
- У, гад! - сказал этот голос. И Ирина Ильинична, теряя
сознание, поняла; это подоспели те самые моряки, которых она
приняла за кладоискателей.
Фомин со всего размаху хватил Ганюшкина по голове. Ашма-
рин, бежавший позади, перепрыгнул через надгробную плиту и в
растерянности так хлестнул матросской пряжкой по спине Фоми-
на, что у того дух захватило. А вокруг была ночь и тихо шу-
мела листва. Фонарь светил ярко, чуть покачиваясь на ветру,
над головой принца всходила полная луна. Ирине Ильиничне да-
же показалось, что и луна чуть-чуть покачивается от ветра.
Это было последнее мгновение растерянности. Обогнув каменную
скамейку, Ирина Ильинична схватила свою сумочку и попыталась
хладнокровно разобраться в ситуации. Вот Ганюшкин как-то
по-собачьи тявкнул, саданул носком башмака в голень Ашмари-
на, и гот запрыгал на одной ноге, зажмурившись от боли. Вот
уже и Фомин схватился за лицо: приземистый противник,
вспрыгнув на скамейку, обрушил на его нос страшный удар.
Время шло, и наши моряки поняли, что перед ними не просто
хулиган, напугать которого не составит труда, а враг опас-
ный. Значит, живыми им не уйти с этого старого кладбища, ес-
ли немедленно не раэвернуть более серьезных действий. Но и
противник не дремал. Изловив Ашмарина левой рукой за ворот,
он, отбиваясь остальными тремя конечностями, методически
постукивал лбом несчастного парня о каменную скамью, приго-
варивая:
- Это тебе, ангел мой! Это тебе, ангел мой!
Вот уже он, оставив Ашмарина, схватился с Фоминым один
на один и, приподняв его за пояс, двинулся вместе с ним к
статуе, и Фомину пришлось бы совсем плохо, если бы вдруг
Ирина Ильинична не атаковала Ганюшкина сзади. Став на цыпоч-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг