Владивосток подводные лодки "Сом" и "Дельфин", в команде которых не было ни
одного Шмакова, произошел памятный трагический случай, в котором все-таки
был замешан некий Афанасий Шмаков, судя по всему, прадед Василия Шмакова,
впоследствии получившего имя Нептуна Великого.
Лодка "Дельфин" выходила в Тихий океан на испытания и боевой поиск по
бухтам, где могли оказаться японские боевые суда. Неисправность вертикальных
рулей заставила ее капитана поставить лодку на ремонт, причем были вскрыты
горловины кормовых бензиновых цистерн.
Команда была вынуждена покинуть лодку из-за сильной густоты бензиновых
паров, а для наблюдения за вентиляцией лодки были оставлены вахтенными
матросы Сюткин и Хамченко. И нужно было так случиться, что к Хамченко в тот
вечер пришел его друг с крейсера "Громобой" - Иван Шмаков. Остальное
известно из рапорта капитана "Дельфина". Хамченко, поддавшись на уговоры
своего приятеля Шмакова, спустился с ним вместе внутрь лодки для ее осмотра.
По всей вероятности, взволнованный необычным устройством подводного корабля,
которым он уже давно интересовался, Шмаков закурил папироску, в результате
чего произошел взрыв паров бензина и лодка затонула на глубине семи саженей.
Хамченко едва спасся, а Шмакова нашли, когда лодка была поднята и доставлена
к ремонтному причалу военного порта Владивостока.
К этому остается добавить, что дед Нептуна Великого служил на подводной
лодке "Пантера" и проделал вместе с нею героический ледовый поход из
Гельсингфорса в революционный Питер в апреле тысяча девятьсот восемнадцатого
года, воевал на Волге и Балтике, а отец строил, а потом и служил уже после
войны на одном из крейсеров Балтийского флота.
По-иному сложилась судьба Василия Шмакова, но море сыграло в ней
необычайную роль.
КАК Я ПОЗНАКОМИЛСЯ С НЕПТУНОМ ВЕЛИКИМ
Шутка ли, выйти перед всем миром и сказать: "Я разговаривал с Нептуном
Великим!" Своей удачей мы обязаны исключительно нашей наблюдательности.
Действительно, не обратив внимания на редкую татуировку ("195?"), не
узнай Нептуна Великого в автобусе номер "тридцать восемь" Малаховка -
Коренево, все последующее не смогло бы случиться. А так, едва я только
взглянул на Шмакова, автоматически зафиксировал татуировку на пальцах левой
руки, так меня и кольнуло что-то в сердце, предвещая поразительное по своим
последствиям знакомство.
Тогда, в Крыму, я был пятым. Трое из нас, на правах "старожилов",
помещались внутри дома, а двое - я и шахтер из Донбасса Дмитрий - на
веранде. Отдыхающих в тот год кормили изо всех сил, но, к великому моему
сожалению, все машины подвозили продукты только ночью, разворачиваясь чуть
ли не у самых окон нашей веранды. Свет фар, скрежет тормозов, натужный рев
моторов (сразу же за нашим домом начинался крутой подъем в гору) порядком
надоедали нам по ночам. Вполне возможно, что, если бы не присутствие в
соседней комнате Нептуна Великого, я постарался бы найти пристанище
поспокойнее, но вскоре я привык к шуму, а утомившись от морского купанья,
солнца, стояния в бесконечных очередях за завтраками, обедами и ужинами,
засыпал сном крепким и нерушимым. Во всех моих скитаниях по морскому берегу
Нептун Великий сопровождал меня неотлучно. Уже позже я понял причину: Нептун
Великий, который в то время не был не только "Нептуном", но даже и
"Великим", был человеком робким. Но его робость была подобна плотине на
горной реке. Не будь ее, воды текли бы с шумом и резво катились бы вниз,
увлекая за собой камни-голыши.
Иногда я раздумываю над вопросом: почему же Василий Шмаков так
потянулся ко мне? Был он моложе меня лет на двадцать с ролидным
хвостиком..Город южный, курортный, соблазны разные, а Василии бредет за мной
по прибрежной гальке в самое отдаленное место, где купаются пенсионеры и
портовые рабочие и где ему придется выслушать от меня какое-нибудь
бессодержательное поучение о вреде табака или пользе учения. В одной ли
робости тут дело? Может быть, тут главную роль сыграло то обстоятельство,
что мы из одних мест: я из Краскова, а он из Малаховки.
О чем мы говорили с Василием Шмаковым в те дни, я уже не помню.
Так, понемногу обо всем. Он рассказывал мне, что служил в армии, а
потом плавал на торговом судне, что не женат, что есть у него знакомые
девушки, и при этом он помотал кистью руки в воздухе и сказал что-то вроде
"тэк-тэк-тэк".
Не помню уже, по какому поводу я затеял с Василием шуточную борьбу;
борьба классическая вскоре приняла форму вольной, и вдруг я почувствовал
острую боль и некоторое время не мог ни повернуться, ни вздохнуть.
Утром пришел врач, ощупал меня, заставил присесть, выслушал мой рассказ
о случившемся.
- Ребра у вас целы,- сказал он.- Просто вы человек рыхлый, ведете,
вероятно, сидячий образ жизни, а ваш партнер привык иметь дело с такими же
крепкими парнями, как и сам. Вот так... А бок ваш еще недельку-другую
поболит и перестанет.
Чувство вины охватило Василия, хотя виноват-то, по сути дела, был я
сам, и устранило холодок между нами.
- Пощупайте у меня вот здесь,- сказал как-то Василий, наклонив мокрую
голову.
Я, теперь в этом можно признаться, без всякого интереса нащупал
странный перекатывающийся под пальцами шарик на его голове, как раз там, где
начинали расти волосы. Шарик этот, затянутый синеватым рубцом, был чуть
больше двухкопеечной монеты и глубоко вдавался в кость черепа.
- Вы мне, конечно, не поверите,- сказал Василий,- но это след от пули,
калибр сорок четыре. В упор, подлец, стрелял.
- Кто стрелял? Это когда ты в армии служил? - высказал я догадку.
- В армии по мне никто не стрелял,- ответил Василий.- Это кто в
погранвойсках служил, тем иной раз доставалось, а я механик по самолетам,
знаете, может быть: "Вечно грязный, но зато в воздушном флоте"? Наше дело
какое было? В ночь-заполночь к самолетам - бегом, и под руководством старших
товарищей там клепку, там чеку, там гайку, а там тросик расчехлить,
зачехлить, расконтрить, законтрить. В этих заботах два года как не бывало.
Василий присел рядом со мной на горячий бетон плиты, надел темные очки
и неподвижно уставился на море. Позже я понял, что в нем происходила
внутренняя борьба, рассказать или не рассказать... Но я был в совершенно
беспомощном состоянии, время от времени издавал жалобные стоны, способные
тронуть камень, и Василий решился.
- Только вот что,- сказал он мне.- До времени молчок.
- Где служил я,- начал свой рассказ Василий,- сказать не могу: подписку
давал, сами понимаете. Скажу только, что время наше, местное время, на
десять часов от московского отличалось. Видел как-то и белого медведя.
Вдалеке, правда, точка такая грязно-желтая колыхалась.
Я у своего техника спрашиваю: "Что это?" А он смеется: "Белый медведь,
говорит, вот уж своей зазнобе распишешь, как один, на один с ним у самолета
боролся". Я тогда посмеялся, а все-таки написал. Ну, не про борьбу, а что
видел... и близко видел. Песцы к нам захаживали, так на них капканы ставили
прямо у летного поля. Демобилизовали меня три года назад, а тут у меня
размолвка вышла, поссорились, одним словом, и вроде ехать мне домой и не к
чему. Только расстраиваться. Месяца два я в порту околачивался, то
погрузишь, то разгрузишь, и привык я к деньгам.
"Зачем,- думаю,- ехать, когда от добра добра не ищут?" Приятелей хоть
пруд пруди, многие из демобилизованных, в нашей же части служили.
Некоторые уже записными бичами стали, знаете про таких, ведь в газетах
писали. Вот меня бичи и на коробочку устроили, да еще радистомстажером...
- Прямо так сразу и радистом?
- Не прямо, а радистом. Потому что я ведь три курса института связи
окончил полностью, меня в армию взяли, когда из института отчислили. Даже
радость у меня была, когда отчислили, облегчение.
"Ладно,- думаю,- наука от нас не уйдет, послужим в армии, а потом..."
Да не вышло это "потом".
В Холмске экзамены сдал, и меня на другую коробочку, на танкер один
устроили, теперь уже судовым радистом на полном окладе, как положено.
И чего я только не повидал! Я ведь и в Хайфоне был, и самолеты
американские нас "пужали". Ниже борта летают, черти. Лицо видно, все видно.
Заходил и в Сингапур, и в Калькутту. Ходили в Южную Америку, порт
Вальпараисо такой видел. В Сиднее два дня провел. И случилась тут со мной
беда. Поначалу так, ничего, а обернулось таким, что, расскажи мне кто такую
историю, сам бы в нее ни за что в жизни не поверил бы.
Были мы .как-то на пути в Момбасу. И схватил меня живот. Боли страшные,
ходить не могу, с койки вел передачу по рации.
- Аппендицит?
- Он... Когда прибыли в Момбасу, меня сразу в госпиталь, да пока мы
добрались до порта, у меня осложнение произошло. В общем, я без сознания был
трое суток. Хорошо, там кениец один был, в Москве учился и по-русски мог
говорить совсем без акцента даже, так он от меня не отходил и операцию
сделал, и все прочее. Из консульства меня посещали, фрукты разные приносили,
да только коробочка без меня ушла... Договорились тогда наши из посольства,
что меня отправят во Владивосток на английском трампе "Рич Джек", это
по-нашему "Богатый Джек". Только мы из Момбасы вышли, как шторм, и одного
моряка за борт смыло. Еще день, и опять несчастье: заболел их радист Тэдд -
отличный парень.
Вызывает меня капитан, а я, конечно, в институте немного английский
учил, а когда плавал, понемногу и говорить научился, не так чтобы, а
понятно, когда надо.
- Нужны руки,- говорит капитан,- вы моряк?
Руки "хэндс" - это у них простые матросы, еще с давних времен у них
так, а совсем простой матрос у них называется "руки перед мачтой".
- Я радист,- отвечаю,- могу заменить вашего Тэдда.
Капитан кивнул головой, и больше мы с ним не говорили. Тэдд, лихорадка
у него была сильная, объяснил мне расписание, дал волны, и я вышел сразу на
связь. И скажу вам, для трампа связь - первейшее дело. Это ведь не рейсовое
судно, которое идет - знает куда и знает зачем, и точно по расписанию.
Трамп - это бродяга. Сегодня в Южную Америку, а в море связались по рации,
выгодней груз предложили, ну тогда радиограмму судовладельцу, там
выписывается коносамент - документ такой, вроде закладной на груз,
обязательство такое и все: идем вместо Америки в Африку, Так и в тот раз
было. Я было старпому жаловаться на изменение курса, а тот говорит: "Не
можем мы из-за вас одного менять курс и терять деньги, доллары, понимаете?"
Я, конечно, связался с Момбасой, дал телеграмму в консульство и во
Владивосток. Мне и отвечают: не волнуйтесь, набирайтесь опыта в плавании на
иностранном судне, желаем всего доброго. Одним словом, семь тебе, Вася,
футов под килем и вкалывай.
Взяли мы груз в Порт-Элизабет, идем с ним в Австралию. Из Сиднея - на
Филиппины... И не дошли... Сам Го-Шень пожаловал к нам...
Слыхали про такого, черта морского? Не слыхали? Ваше счастье. Кто
виноват был во всем этом деле, сказать не могу. Капитан оставил за себя
старпома, а сам на катере отправился с судовыми документами в порт.
Стояли мы тогда в виду одного из островков Соломонова архипелага. Как
обычно в тех местах, окружили нас лодчонки с местными жителями. То одно
предлагают, то другое. Мейт, старпом по-нашему, приказал никого не пускать
на борт, а так, на веревках: мы им - деньги, а они нам фрукты разные,
ракушки, ну, в общем, что положено. И как тут мы прозевали?
Видно, все с одного борта столпились, нам там обезьянку предлагали,
детеныша орангутанга. Да, забавная у нас вышла обезьянка, когда на нас
набросилось человек тридцать, А мастера какие?! Только с места двинешься, и
уже лежишь на палубе, а через секунду - во рту тряпка, руки с ногами
стянуты, не человек, а куль, бублик какой-то. И полный вперед.
Побросали нас в трюм и шуруют вовсю. Слышим: дрели электрические
жужжат. Иллюминаторы и те отвинчивают. Потом спустился к нам сам Го-Шень.
Интересный такой дядечка. Высокий, лицо как из кости темной вырезано, глаза
быстрые, сам гибкий, хотя и немолодой. А в руках его - корабельный лист, где
мы все по должностям расписаны.
- Почему один лишний? - спрашивает у мейта. Тому кляп изо рта вытащили
и к стенке трюма прислонили.
- У нас пассажир,- отвечает старпом и на меня глазами указывает.Моряк
русский, радист.
Го-Шень на меня посмотрел, подбородком повел, будто воротник ему резал,
и меня тотчас развязали и поставили перед ним.
- Тебя звать как? - спрашивает по-русски почти без акцента. -
Иван-Степан?
- Василий,- отвечаю, а сам чувствую - ноги не держат.
- Хочешь со мной погулять, Василий? Наше дело лихое: сегодня здесь, а
завтра там; - А они как же? - спрашиваю и глазами на связанную команду
показал.
- На что они мне,- отвечает Го-Шень.- Кингстоны откроем, и майна
помалу, пошли -на дно крабов кормить. Я тебе жизнь подарю в память моей
матушки, из России она... И поболтать будет с кем, я ведь с детских лет
по-русски говорю, а забывать стал.
- Помилуй,- говорю,- пожалей моряков, капитан. Тогда и поговорим.
- Э, нет. Кто меня видел, тот должен умереть. Правило такое, сам
понимаешь. Я ведь еще и по земле походить хочу. Да и на что они тебе,
британцы эти? Высокомерные людишки.
- Это простые ребята, не могу...
И больше не помню ничего. Даже не помню, как Го-Шень пистолет достал,
просто выпало из памяти. И полоснул он меня прямо в это место.
Василий дотронулся до своего "шарика" на лбу.
Очнулся я. когда вода к голове подобралась. Люк открыт был и солнце
прямо над ним стояло, но только виделось мне все как в сумерках. Оглянулся
кругом, а вся команда повязанная будто в судорогах бьется, а глаза, глаза
какие... У одного меня только руки не связаны, да с такой дыркой в голове
многого не сделаешь. Подобрался я, однако, к кингстону и давай крутить
маховик, да по градусу, по полградуса, а вода идет и идет. И тут я за голову
схватился от боли, а потом рукой в крови за нарезной шпиндель кингстона
взялся. Не соображал я, конечно, а вышло, что смазал этот шпиндель, и пошел,
и пошел... Стала тарелка на место, и воду как отрезало. Подобрался я тогда к
Тэдду и зубами веревки на его руках развязал, а у самого уже все силы
кончились.
Наверх меня уже вынесли.
Ну и натворил нам этот пират дел. Все латунные части вывинтил, у
капитана в каюте всю мебель снял, обшивку со стен деревянную и ту оторвал и
увез. В камбузе ни ложки-поварешки, ни тарелки - ничего.
А уж матросские сундучки там, чемоданчики - все раскрыты, и все на пол
вытряхнуто. Радиостанция судовая прострелена автоматной очередью, даже
антенну срезали. И стали мы опять загибаться. Только теперь от голода.
На третий день со мной бред случился. Приснилось мне, когда я спал на
палубе, что давит меня что-то. Попробовал глаза открыть - не могу, дышать -
не могу, кричать - тоже не могу. Давит будто что и давит, на грудь, на
мозг...
- Это кошмар такой,- подсказал я.
- Если бы, если бы кошмар. Было что-то другое. Мне Тэдд рассказывал,
лихорадка его сразу оставила, как Го-Шень к нам пожаловал, видел он, что-то
серое, а ночью все серое, будто на меня наползло из-за борта, а ни у Тэдда,
ни у кого сил не было и на ноги подняться. Только утром встал я как
встрепанный. Здоров, ну совсем здоров! Лоб пощупал, а там шарик будто, но
кровь не сочится, и все зажило. А сил во мне будто вагон прибавилось. Я и
туда, и сюда. Удочку изготовил, рыбы наловил, печь в камбузе растопил и
давай британцев подкармливать. В день все были на ногах. Капитана Го-Шень
убил, когда тот из порта вернулся, но старпом по звездам стал определяться,
механик в машинном отделении гремит, жизнь пошла, одним словом.
Понимал я: что-то ночью было, но что? А думать об этом не мог както,
вся энергия уходила наружу: спасти моряков, спасти коробку, а что мне с
этого? Да, видно, нельзя было иначе.
А положение у нас не простое. Как-то спрашиваю мейта: - Куда нас
относит? Может быть, к порту какому?
- Трамп идет в порт Дэви Джонса, - отвечает старпом, это если порусски,
порт "Могила на дне моря", потому что в тех местах Дэви Джонсом морского
дьявола называли.
Вскоре и дизель заработал, а тут выяснилось, что Го-Шень снял у нас
винт с вала. С превеликим трудом заменили на новый. А когда меняли, я
впервые понял, что со мной что-то неладно. Будто я - и не я. Будто это я, и
вроде бы еще кто-то, и морской кто-то, понимаете? Да, это понять трудно. В
общем, никогда я особенно хорошо не плавал, а нырнуть - для меня целым делом
было, все в нос вода лезла, а тут, когда с винтом возились, так я и в
глубину, и так, и этак в воде верчусь. Можно сказать, что, по сути, один я и
поставил винт. Даже мейт сказал: - Бэзил, ю пут он ол сейл!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг