- Наши пустыни получают количество калорий тепла, число которых
исчисляется единицей с четырнадцатью нулями. "Чтобы получить такое же
количество тепла от промышленности, изготовляющей ядерное горючее, пришлось
бы построить сотню больших заводов.
"С кем это он? Неужели один?" - подумал Петриченко уже с тревогой.
А Горнов продолжал спокойно и размеренно:
- Я выдвигаю проблему: во-первых, - удержать возможно больше энергии
из той, которая излучается с территории наших пустынь в мировое
пространство. Вовторых, - правильно распределить эту энергию по стране и
использовать ее целесообразно для пользы народного хозяйства...
Петриченко постучал в дверь.
В палате было так же темно, как и в соседней комнате.
- Мне сказали, что ты один?
- Я один. Присаживайся. Очень рад, что ты пришел.
- Так... Как ты себя чувствуешь?-осторожно спросил Петриченко.
Горнов рассмеялся.
-Ты, я вижу, тревожишься о моем рассудке?
- Ты разговаривал с кем-то...
- Эх ты, математическая голова. Я диктую диктографу статью для
журнала.
- Чорт знает!-смущенно пробормотал Петриченко. - Эти дни нервы так
напряжены. Всякая ерунда лезет в голову.
Друзья помолчали.
- Если бы ты знал, как хочется мне тебя обнять, неожиданно сказал
Петриченко. - Прижать так, чтобы все ребра захрустели.
- Представляю, каким ты вышел бы отсюда. У мeня все лицо покрыто
какой-то мазью. Обещают все это снять дня через два.
- А как глаза?
- Теперь хорошо. Да, Яша, перспектива остаться без глаз мне не
улыбалась..Я уже примеривался, как это будет.
- К тебе никого не пускают. Я едва к тебе прорвался.
Петриченко протянул руку. Ничего не видно. Кровать,
стол, стулья, где-то тут стоит диктограф. Как бы не наткнуться на
склянку или какой-нибудь аппарат...
- Я никогда не забуду то, что ты сделал в шахте, сказал Петриченко.-Я
уже думал, что все погибло.
- Не стоит об этом говорить. Скажи лучше - просмотрел ли ты мой
проект?
- Просмотрел.
- Ну, и что?
Петриченко помедлил с ответом.
- Ты чудак, Виктор. В тебе странно уживается вместе поэт и ученый.
- Это плохо?
- Ну, конечно. Почему твой проект я встретил тогда в штыки? Ты оглушил
меня. Когда хотят пустить машину на тысячу оборотов, ту машину, которая
работала раньше на сто оборотов, что делают конструкторы? Они выкидывают не
пригодные для таких скоростей части и заменяют их другими. И только,
произведя расчеты, проверив, способна ли новая конструкция работать на
тысячу оборотов, - пускают ее.
- Ты хочешь сказать, что я должен был сперва переконструировать твои
мозги?
- Да, должен. Мозги тоже привыкают мыслить в определенных пределах
возможного. Ты сразу захотел разрушить наши понятия и представления,
которые мы привыкли считать абсолютными.
- Продолжай, продолжай, - с добродушной усмешкой в голосе сказал
Горнов.
- Ты говорил с нами не как ученый, инженер, работающий над
конструкцией гигантской машины, не с циркулем и линейкой в руках. Ты
говорил больше как поэт. Рисовал картины: виноградники и апельсиновые рощи
там, где сейчас льды и тундра, субтропическую роскошную природу в тех
районах, где сейчас пески и голый камень. Все это великолепно. Но для меня
это была поэзия. Привел ли ты нам тогда убеждающие расчеты, цифры?
- Ты не хотел слушать меня, ты сразу прервал меня, как только я
заговорил о затоплении части МираКумов.
- Согласен. Но ты знаешь, что я привык верить только расчетам и
цифрам, а не поэзии, как бы прекрасна она ни была.
- Подожди, - прервал его Горнов, - но сейчас, когда ты увидел эти
расчеты и цифры, как сейчас ты относишься к моей идее, к ее осуществлению?
- Сейчас? - задумчиво повторил Петриченко. - Мне кажется, что твоя
идея должна встать на очереди дня. За ней будущее. Наши работы здесь в
пустынях должны быть только звеном в общей цепи всего грандиозного
строительства. Оно, я проверил твои расчеты, оно вполне осуществимо.
- Яша! - вскричал Горнов. - Значит, ты веришь в мою идею?
-Да, да. Вначале меня несколько смутила та часгь проекта, где ты
говоришь о центральном влагопроводе, о зонах ливней, в общем, о
передвижении влаги на расстояние свыше тысячи километров. Потом я в ней
разобрался.
- Да, это и для меня долго оставалось нерешенной проблемой. Я дни и
ночи просиживал над синоптическими картами. Я видел хаос стрелок ветров,
значков облачностей, цифр давления, влажности, осадков. Я высчитывал
энергию, заключенную в циклонах, и думал: чeрт возьми! Как с этим
справиться?
Тропосфера - этот великий воздушный океан, вечно двигающийся всею
своей массой с запада на восток, под влиянием вращения земли! Воздушные
течения от экватора к полюсам и обратно! Как можно обуздать эти огромные
силы? А местные воздушные течения-циклоны, антициклоны, пассаты, муссоны...
Их движения незыблемый закон природы. Опять думаю-энергия, заключенная в
них, огромна. Она несравнима ни с чем, несравнима даже с атомной энергией.
- Ты хочешь сказать, с тем количеством энергии, которое мы научились
брать у природы для своих нужд?
- Конечно, конечно.
- Ну, и как же ты пришел к своим практическим заключениям?
- А вот слушай. В своих метаниях от ученого к ученому, от специалиста
к специалисту я натолкнулся на одного лесовода. И знаешь, какой пример он
мне привел, мне, академику? "вам не приходилось, - спросил он, - находиться
вблизи большого пожара? Если приходилось, то вы знаете, с какой силой
воздух устремляется в районы, захваченные пожаром. Образованию этого
местного движения воздуха не препятствуют ни циклоны, ни то, что
совершается в воздушном океане, окружающем земной шар".
- Наглядно и убедительно, - весело проговорил Петриченко. -И что
дальше?
- Тогда я задал себе вопрос: а нельзя ли машинами на ядерном горючем
образовать обширные районы с мощными восходящими течениями теплого воздуха.
И вот, когда я этот же вопрос задал себе в такой форме, я должен был
признать, что в этом нет ничего невозможного. Вот как родилась идея
центрального влагопровода, передвижения воздушных масс, насыщенных влагой.
- Все это хорошо, - проговорил Петриченко, - я целиком разделяю все
детали твоего проекта. Меня тревожит лишь одно...
- Отец?
- .Да. Твой отец. Старик упрям. Он слишком много отдал сил, чтобы
отказаться от пути, им намеченного. Он будет бороться. Я его помощник по
строительству, какова будет моя роль. И опять же - он слаб, авария в шахте
окончательно надломила его здоровье. Я боюсь за него.
Горнов долго молчал.
- Ты прав, - тихо проговорил он, - отец не сдаст своих позиций, пока
жизнь не убедит его в противном. Я напрасно заговорил с ним о своем
проекте. Он считает меня чуть ли не своим врагом. И это тяжело. Ты знаешь,
как люблю я его, как дорого мне спокойствие его души...
- Я знаю,-коротко отозвался Яков Михайлович.
ЗАГОВОР ДРУЗЕЙ
Измаил Ахун лежал на высоко приподнятых подушках. Из груди его с шумом
вырывалось дыхание. Размолвка с сыном, авария, наконец, болезнь сына - все
это подорвало организм восьмидесятилетнего старика. Первые дни после аварии
он был между жизнью и смертью. У врачей не было никакой надежды.
Прилетевший из Москвы крупнейший специалист по внутренним болезням сразу
установил строжайший режим: изолировал больного от всех и от всего. По его
распоряжению из спальни, были убраны телефоны, радио, телевизор.
- Лежите. Если можете заставить свой мозг не думать, изгоните из
головы все мысли, - сказал он.
У постели больного находились лишь медсестры. Даже дочери было
разрешено навещать отца не часто и ненадолго.
Приспущенные шторы, беззвучные шаги по мягкому полу, приглушенные
звуки медленно проходящих мимо дома машин, - все располагало к дремоте и к
покою.
Виктор Николаевич в первый же день, как только вышел из больницы,
поехал к отцу.
Свидание было тяжелое.
Виктор Николаевич вошел бледный, похудевший после болезни, в черных
очках.
Слабым движением руки Ахун подозвал сына.
- Глаза? - шопотом спросил он.
Ему хотелось сказать много, сказать, как любит он "своего мальчика",
как хотел бы он видеть его продолжателем своего дела.
- Тяжело, - едва слышно проговорил он. - Дышать трудно. Не знаю, что
на шахте... Не говорят мне.
- На шахте работы все восстановлены. Яков старается. Я ему немного
помогаю. Ты не беспокойся. Мы еще поработаем, - сказал Виктор Николаевич,
стараясь казаться веселым.
Измаил Ахун снова начал дышать тяжело и часто.
Он смотрел на сына испытующим взглядом и, казалось, спрашивал: "А как
же твой проект? Затопление пустынь?"
Виктор Николаевич опустил глаза.
-Пять минут прошли,-сказал он, посмотрев на часы. - Твой врач строг и
неумолим.
В этот день к вечеру состояние Измаила Ахуна стало еще более тяжелым.
Входя в затемненную портьерами комнату, где лежал отец, Вера
Александровна напрягала все силы, чтобы удержать слезы.
Теперь она часами просиживала у постели отца. Она видела, что отец не
хотел бороться с болезнью. Равнодушно принимал он старания врачей.
- Я думаю, в этом вся причина болезни, - сказала Вера Александровна
врачу свои предположения.
- Вы верно установили диагноз, - ответил доктор. - Высший аппарат,
управляющий и регулирующий всё внутреннее хозяйство организма - это кора
головного мозга. Сердечно-сосудистая система, как и все органы тела, -
всегда под действием коры головного мозга. И если мысль, психика сильна
угнетена, человек может умереть только от этого.
- Но что делать? Как вернуть ему желание жить? - с отчаянием
воскликнула Горнова.
- Как?
Доктор пожал плечами. Это было не в его силах.
Жизнь, факты жизни, только они могут пробудить в больном желание,
силу. Лекарства здесь бесполезны.
Так шли дни, проходили ночи.
- Что отец? - спрашивал Виктор Николаевич жену.
- Все так же. Я вижу, он не хочет жить, ты понимаешь.
- Ты похудела, побледнела, бедная. Я хотел бы сменить тебя.
Но оба они знали, что это невозможно. Появление Виктора Николаевича
могло снова вызвать у больного волнение. Об этом предупреждали доктора.
Все эти дни Виктор Николаевич проводил на Шестоп Комсомольской. Вместе
с Петриченко, с инженерами он руководил работами по восстановлению
разрушенного землетрясением хозяйства шахты.
На время он отложил свои дела и когда Петриченко начинал заговаривать
о проекте Нового Гольфстрима, он отвечал:
- Будем делать то, что сегодня всего важнее.
Он увлекался работой. Пуск Шестой Комсомольской, казалось, был
единственной целью, к которой он стремился, единственным его желанием.
Накануне торжества Горнов сказал Якову Михайловичу:
- Надо устроить так, чтобы отец мог видеть выход из шахты реки.
- Перенесет ли он волнение? Я слышал - большая радость, как и большое
горе, может убить человека с больным сердцем.
- Посоветуемся с врачами. Что они скажут?
РЕКА АХУН
Торжество на Шестой Комсомольской шахте состоялось через двенадцать
дней после катастрофы.
Как и в тот памятный день, всюду пестрели шелковые халаты, белые
костюмы, расшитые золотом, короткие до пояса бархатные куртки, тюрбаны,
фески, панамы и белые пробковые шлемы. Слышалась речь чуть ли не на всех
языках мира.
Сновали корреспонденты газет, фотографы, и кинооператоры, в поисках
выигрышного места, влезали на уступы гранитной набережной, на крыши домов.
Весь берег, на протяжении многих десятков километров, вдоль, пока еще
сухого, русла будущей реки и вдоль ее притоков, которые должны были
появиться из десяти вспомогательных стволов этого огромного водоносного
комбината, был занят толпами празднично одетых людей.
Пустыня, насколько хватал глаз, была усеяна самолетами, автомобилями,
автобусами.
Трепетали в воздухе ярко расцвеченные флаги, красные знамена, ленты,
плакаты. Неслись звуки оркестра и звонкие голоса песенников.
В доме Бекмулатова день рождения в пустыне многоводной реки
переживался с особенным волнением.
Для Горновых, для собравшихся вокруг Измаила Ахуна близких друзей и
соратников, это событие было торжеством победы, одержанной мелиораторами
МираКумов под руководством Бекмулатова.
Позади были тревоги, волнения, неудачи.
С чувством грусти смотрели они на сидящего в кресле старого академика.
Безучастный, казалось, ко всему, что происходило кругом него, слабый и
неподвижный, помутневшими глазами смотрел он на большой, во всю стену экран
телевизора, установленный на этот день в зале.
Кинооператоры производили съемки и в то же время микрофотофоны
передавали по всей Советской стране картины рождения реки Ахун.
Горнов сидел рядом с Измаилом Ахуном и держал в своей руке его
большую, мягкую руку.
Когда появляющиеся на экране картины заставляли сильнее биться его
сердце, он сжимал эту руку, но рука Ахуна оставалась вялой и безжизненной.
В памяти Горнова вставали воспоминания о тех далеких годах, когда он,
еще студентом, с жаром помогал отцу в его работах.
Склонившись над столом и близко сдвинув свои головы, они рассматривали
лежавшую перед ним схему геологических профилей Мира-Кумов, и отец делился
с ним своими мыслями. Забыв о том, что рядом сидит только студент, он
серьезно спрашивал у него совета.
На экране телевизора, между тем, проходили картина за картиной. В
комнате слышалось тихое журчание подземных ручьев. Эти ручьи Виктор
Николаевич только вчера видел в штреках Шестой Комсомольской, когда делал с
Петриченко последний осмотр сооружений.
Воды, которые через несколько минут начнут выбрасываться наверх, вчера
продвигались тонкими беззвучными струйками по щелям подземных пластов,
падали каплями с нависших сводов, сливались в ручьи.
Вдруг в шум ручьев врезались звуки пропеллеров атомных насосов.
Экран начал передавать подъем воды. Бешено закружились воронки в
водосборах. Вспенилась, закипела вода, с ревом устремляясь в широкие трубы.
Она как бы спешила скорее выбраться из подземного заточения.
Виктор Николаевич, не отрываясь, смотрел на экран. Микрофотофон, по
мановению ока, переносился из глубин Шестой Комсомольской в пустыню, где
тянулись сухие русла будущей реки и ее притоков, от трибун где стояли
делегаты, члены Правительства, к насосу, разинувшему зияющую пасть над
безводным руслом.
- Граждане! - пронесся по комнате голос. - Насосы шахты пущены в
действие. Через несколько минут вода поднимется наверх...
Вслед за словами диктора в комнату ворвались звуки оркестра. На экране
показались тысячные колонны людей. В поднятых вверх руках сверкали
трепещущие флаги, гирлянды и букеты цветов. Они стояли здесь совсем близко
и, казалось, что глаза их устремлены на Измаила Ахуна. Виктор Николаевич
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг