все люди интересны, - у нее вечно ночевали какие-то подобранные с вокзалов,
месяц жила женщина с годовалой парализованной девочкой, приехавшая в
Институт педиатрии на консультацию без права госпитализации, - Мариша
первой нашла ключ и стала вести себя так, что Валера - это несчастный и
одинокий человек, в этом доме ведь никому незнакомому не отказывали в
приеме, только редко кто решался навязываться. Мариша, а за ней и Серж
стали возбужденно разговаривать с Валерой на разные темы, дали ему стакан
сухого вина, пододвинули черный хлеб и сыр, единственное, что было на
столе, и Валера не увильнул ни от одного вопроса и ни разу не почувствовал
никаких уколов самолюбия. Так, например, Серж спросил:
- Ты что, ради прописки в милицию пошел?
- У меня прописка еще раньше, - ответил Валера.
- Ну а чего ты служишь?
- Трудный участок, - ответил Валера, - я знаю самбо, самбист, но из-за
травмы плеча не получил второго разряда еще в армии. В самбо, если тебя
скрутят, то надо подать звуковой сигнал.
- Какой звуковой? - спросила я.
- Хотя бы, извиняюсь за выражение, кашлянуть или перднуть, чтобы не
сломали руку.
Я тут же спросила, как это можно перднуть по заказу. Валера ответил,
что он не успел подать звуковой сигнал и что ему вынесли руку из
предплечья, а так он имеет полный третий разряд. Потом, не переводя
дыхания, Валера изложил свою точку зрения на существующий порядок вещей и
на то, что скоро все изменится и все будет как при Сталине, и при Сталине
вот был порядок.
Короче говоря, весь вечер у нас прошел в социологических исследованиях
образа Валеры, и в конце концов то ли он все-таки оказался находчивей, то
ли наша общая роль была пассивной, но вместо обычного анкетирования, как
это у нас уже не раз бывало с залетными пташками типа проституток,
приводимых Андреем, или с теми, кто, заинтересовавшись музыкой,
останавливались под окном на тихой улице Стулиной и завязывали с нами через
подоконник разговор и в конце концов влезали в комнату тем же путем и были
затем вынуждены отвечать на целый ряд вопросов, - на сей раз дело
повернулось иначе, и Валера, конкретно не касаясь своих служебных
обязанностей, битый час громко поучал нас, как было при Сталине, и никто
особенно ему не противоречил, все боялись, видимо, провокации, боялись
высказать перед представителем власти свои взгляды, да и вообще это было у
нас не принято - выражать свои взгляды, какое-то мальчишество, орать о
своих взглядах, а тем более перед идиотом Валерой, ускользающим,
непознанным, с неизвестными намерениями пришедшим и сидящим за бедным
круглым столом в бедняцкой комнате Мариши и Сержа.
В двенадцать все, как оплеванные, поднялись и пошли, но не Валера.
Валере то ли было негде провести ночь дежурства, то ли у него было четкое
задание, но он сидел у Мариши и Сержа до утра, и Серж высказался, и это
было потом передано массам через Маришу по телефону, что это самый
интересный человек, какого он встречал за последние четыре года, но это у
него была защитная формулировка и не более того. Серж целиком принял на
себя Валеру, так как Мариша ушла спать на пол в комнату Сонечки, а вот Серж
остался, как мужчина, и пил с Валерой чай из зверобоя, целый чайник
мочегонного, причем Валера ни разу не отошел в уборную и убрался, только
когда кончилось его дежурство по участку. Валера, видимо, не хотел оставить
свой НП ни на секунду и совершил мочезадержательный подвиг. Со своей
стороны, Серж тоже не отходил, опасаясь в свое отсутствие обыска.
Как бы там ни было, та пятница была пятницей пыток, и мы все сидели не
в своей тарелке. Ни Ленка Марчукайте ни разу не уселась на колени ни к
кому, тем более к Валере, ни Жора ни разу не крикнул в форточку прохожим
школьницам "девственницы", только я все спрашивала, как это самбисты
научаются пердеть, усилием воли или специально питаясь. Мне хватило этой
темы на целый вечер, поскольку Валера единственно чего избегал - это именно
этой темы. Он как-то морщился, уклонялся от темы, ни разу больше не
произнес слова "перднуть" и невзлюбил меня, как все, с первого взгляда и
навеки. Но крыть ему было нечем, это слово, видимо, не значится в
неопубликованном списке тех слов, за произнесение которых в публичном месте
сажают на пятнадцать суток, тем более что Валера сам первый его произнес! И
я одна встревала в тот умственный разговор, который с помощью наводящих
вопросов затеял Серж, надеясь все-таки вознестись на позиции насмешливого
наблюдателя жизненных явлений, за каковое жизненное явление мог бы сойти
Валера, но Валера плевать хотел на отеческие вопросы Сержа, а пер напролом
и говорил опасные для своего служебного положения вещи насчет того, что в
армии многое понимают и недолго всем вам тут гулять и что хозяин придет.
- Но все-таки, - встревала я, - это в армии учат пердеть? Но вы не
научились, я вижу, потому что не смогли вовремя перднуть и не получили
разряда.
- В армии такие ребята, такой техсостав, - продолжал Валера, - у них в
руках техника, у них в руках все, знающие ребята, и у них есть в голове.
Серж же спрашивал, к примеру, часто ли приходится дежурить ночью и где
дали комнату. Мариша спрашивала, женат ли Валера и есть ли дети, тоном
своей обычной доброты и участливости. Таня, наша валькирия и красавица,
только тихо ржала и комментировала вполголоса, нагнувшись над стаканом,
особенно яркие реплики Валеры, и адресовалась все время к Жоре, как бы
поддерживая его в этой трудной ситуации, где он, полуеврей, но чистый еврей
по виду, предъявил Валере паспорт (у него единственного был паспорт на этот
раз), который Валера вслух зачитал: Георгий Александрович Перевощиков,
русский!
Да, в этот свой второй визит Валера опять спрашивал паспорта и опять
проверил паспорт у Сержа, и опять не получил паспорта ни у Андрея, ни у
моего Коли, ни у случайно забредшего на эту опасную вечеринку постороннего
- редко бывавшего в Москве христианина Зильбермана, который был жутко
напуган и предъявил вместо паспорта свой старый студенческий билет, по
каковому студенческому он вечно получал железнодорожные билеты со скидкой.
Валера отобрал у Зильбермана билет, просто положил в карман, и Зильберман
смылся, спросив громко, где тут туалет. Валера, хоть и угрожал вначале
отвести Зильбермана вплоть до выяснения личности, не сделал вслед ни шагу,
а мы все сидели и мучились, как же теперь бедный Зильберман будет бояться и
трястись, и к его положению прибавится еще положение находящегося на
крючке. Но, видимо, Зильберман не был нужен Валере.
Мне было интересно, как поведет себя стукач Андрей, но Андрей тоже
повел себя осторожно и сдержанно. Как только выключили магнитофон, Андрей
потерял возможность танцевать с кем ему хотелось, а танцевал он капризно,
иногда вообще не танцевал, а его жена Надя, обабившаяся до последней
степени, несмотря на свой вид испорченного подростка, сидела в это время
тоже как истукан и задним числом ревновала, так вот, Андрей сел со своей
Надей. А у Нади отец был полковник на взлете, и все речи Валеры, как
младшего состава, Надя воспринимала только сквозь призму того, что на
вопрос Сержа, какой ему присвоили все-таки чин, Валера ответил, что многие
бы хотели, чтобы не присвоили, а ему присвоили сразу лейтенанта. Надя сразу
освоилась одна среди всех, стала ходить взад-вперед, повела Андрея звонить
какой-то Ирочке и потом вообще увела Андрея, и Валера никак не
отреагировал. Возможно, если бы мы все ушли, он бы все равно остался, здесь
была его "точка", а возможно, и нет.
Мы с Колей на сей раз не потратились на такси, а успели после метро на
автобус и приехали домой как люди и обнаружили, что Алешка не спит в
полвторого ночи, а сидит осоловевший перед телевизором, экран которого
горит впустую. Это было наше первое ночное возвращение с пятницы - не
утреннее, - и мы увидели, что Алешка тоже по-своему празднует эту ночь, а
он, когда его я укладывала, сказал, что боится спать один и боится гасить
свет. Действительно, свет горел везде, а ведь раньше Алешка не боялся, но
раньше ведь был дед, а недавно дед умер, мой отец, а моя мать умерла три
месяца перед тем, за одну зиму я потеряла родителей, причем мать умерла от
той болезни почек, какая с некоторых пор намечалась и у меня и которая
начинается со слепоты. Как бы там ни было, я обнаружила, что Алешка боится
спать, когда никого нет дома. Видимо, тени бабушки и дедушки вставали перед
ним, мой отец с матерью воспитывали его, баловали его и вообще растили, а
теперь Алешка остается один вообще, если учесть, что и я должна буду вскоре
умереть, а мой добрый, тихий на людях Коля, который дома скучал или
неприлично начинал орать на Алешку, когда тот ел вместе с нами, - Коля,
видимо, собирался уйти от меня, причем уйти он собирался не к кому другому,
как к Марише.
Я уже говорила, что над нашим мирным пятничным гнездом пролетели
многие годы, Андрей из златоволосого юного Париса успел стать отцом,
брошенным мужем, стукачом на экспедиционном корабле, опять законным мужем и
обладателем хорошей кооперативной квартиры, купленной полковником для
Надюши, и, наконец, алкоголиком; он все еще любил одну Маришу всю свою
жизнь, начиная со студенческих лет, и Мариша это знала и ценила, а все
другие дамы на его жизненном пути были просто замещением. И коронным
номером Андреевой программы были танцы с Маришей, один-два священных танца
в год.
Жора также вырос из охальника-студента в скромного, нищего старшего
научного сотрудника в самой дешевой рубашке и брюках темно-серого цвета,
отца троих детей, этакого будущего академика и лауреата без притязаний, но
в нем всегда было и сидело в самом его нутре одно: любовь к Марише, которая
любила всегда только Сержа и больше никого.
Далее, мой Коля тоже боготворил Маришу, они все как с цепи сорвались
еще на первом курсе института по поводу Мариши, и эта игра все длилась до
сих пор, пока не дошла до того, что Серж, которому досталась прекрасная
Мариша, жил-жил с ней и вдруг нашел себе любимую женщину, еще со школьной
скамьи, и однажды в праздник Нового года, когда все напились и играли в
шарады, он сказал: "Пойду позвоню любимой женщине", - и все громом были
поражены, ибо если мужчины любили Маришу и считали Сержа единственным
человеком, то мы все любили Маришу и Сержа в первую голову, Серж всегда был
у всех на устах, хотя сам мало говорил, это его так вознесла Мариша,
которая любила его коленопреклоненно, то ли как мать, то ли как
сподвижница, благоговела перед каждым его словом и жестом, потому что
когда-то в свое время еще на первом курсе, когда Серж ее полюбил в числе
прочих и предлагал ей жениться и спал с ней, она ушла от него, сняла
комнату с неким Жаном, поддалась эротическому влечению, отказалась от
первой и чистой любви Сержа, а потом Жан ее бросил, и она сама, своей
властью пришла к Сержу, теперь уже навеки отказавшись от идеи эротической
любви на стороне, сама предложила ему жениться, они женились, и Мариша
иногда со священным восторгом проговаривалась, что Серж это хрустальный
стакан. Я бы сказала ей теперь, чтобы она не спала с хрустальным стаканом,
все равно не выйдет, а выйдет, так порежешься. Но тогда мы все жили
какими-то походами, кострами, пили сухое вино, очень иронизировали надо
всем и не касались сферы пола, так как были слишком молоды и не знали, что
нас ждет впереди; из сферы пола весь народ волновало только то, что у меня
был белый купальник, сквозь который все просвечивало, и народ потешался
надо мной, как мог; это происходило, когда мы все жили в палатках
где-нибудь на берегу моря, и сфера пола проступала также и в том, что Жора
жаловался, что нет уборной и что в море дерьмо никак не отплывает. В
остальном тот же Жора кричал про отдыхающих женского пола, что им нужен
хороший абортарий, а Андрей романтически ходил на танцы за шесть километров
в город Симеиз к туберкулезным девушкам, а Серж упорно ловил рыбу с помощью
подводной охоты и так осуществлял свою мужественность, а ночами я все
слушала, как из их палатки несется мерное постукивание, но Мариша была всю
свою жизнь беспокойным существом с огнем в глазах, а это не говорило ничего
хорошего о способностях Сержа, а мальчики все были на стреме по поводу
Мариши и, казалось, хотели бы коллективно возместить пробел, да не могли
пробиться. В сущности, этот сексуальный огонь, который пожирал Маришу,
жрицу любви, в сочетании с ее же недоступностью, позволял столь долгое
время держаться общей компании, поскольку чужая любовь заразительна, это
уже проверено. Мы, девочки, любили Сержа и любили вместе с тем и Маришу,
переживали за нее и так же, как она, раздираемы были на части, но по-своему
- с одной стороны, любить Сержа и мечтать заменить Маришу, с другой
стороны, не мочь этого сделать из-за сочувствия Марише, из-за любви и
жалости к ней. Короче говоря, все было полно неразделимой любовью Мариши и
Сержа, неосуществимостью их любви, и на это клевали все, а Серж бесился,
единственный, у кого были все права. Однажды эта язва прорвалась, хоть и не
совсем, когда среди безобидных сексуальных разговоров за столом - это были
разговоры чистых людей, способных поэтому говорить о чем угодно, - когда
речь зашла о книге польского автора "Сексопатология". Это было нечто новое
для всего нашего общества, в котором до сих пор каждый жил так, как будто
его случай единственный, ни самому посмотреть, ни другим показать. Новая
волна просвещения коснулась, однако, и нашего кружка, и я сказала:
- Мне рассказывали про книжку "Сексопатология", и там половой акт
разделяется на стадии, супруги возбуждают друг друга, Серж, надо сначала,
оказывается, гладить мочку уха у партнера! Это эрогенная зона, оказывается!
Все замерли, а Серж сказал тут же, что относится ко мне резко
отрицательно, начал брызгать слюной и кричать, а мне что, я сидела как
каменная, попавши в точку.
Но это было еще до того, как Серж нашел себе любимую женщину на своей
же улице детства, встретил свою юношескую эротическую мечту, теперь полную
брюнетку, как донесли некоторые осведомленные лица, и до того, как в
квартиру на улице Стулиной стал регулярно приходить милиционер Валера и так
бороться за тишину после одиннадцати часов вплоть до семи утра, и также это
произошло до того, как я стала постепенно обнаруживать, что слепну, и уже
тем более до того, как я нашла, что Мариша ревнует моего Колю к Ленке
Марчукайте.
Значит, во мгновенье ока развязались все узлы: Серж перестал ночевать
дома, отпали все пятницы и начались такие же пятницы в безопасном месте, в
комнате валькирии Тани, хотя и при участии ее сына-подростка, ревновавшего
мать абсолютно ко всем. Далее подростка изолировали, отправляя его по
пятницам вместе с девочкой Сонечкой на улицу Стулиной, по поводу чего я
заметила, что детям полезно спать друг с другом, но на меня не обратили
внимания, как всегда, а я говорила правду.
Вообще накатила какая-то волна бурной жизни в промежутках между
пятницами: у Мариши погиб отец, как-то посетивший ее на улице Стулиной и на
этой же улице в тот же вечер попавший под автомобиль в неположенном месте,
да еще, как показало вскрытие, в нетрезвом состоянии, поскольку отец Мариши
сильно выпил с Сержем перед уходом домой. Все сплелось в этом страшном
несчастном случае, то, что отец Мариши хотел по-мужски побеседовать с
Сержем, зачем он бросает Маришу, и то, что разговор этот происходил
вечером, когда Сонечка еще не спала, а Мариша и Серж скрывали от Сонечки,
что Серж не ночует дома, Серж нежно укладывал Сонечку спать и тогда только
уходил к другой, а утром так и так Соня всегда просыпалась в школу, когда
Серж уже был в дороге на работу, а после работы, с шести до девяти, Серж
отбывал вахту при дочери, занимался с ней музыкой, сочинял с ней сказки, и
вот в этот-то елейный промежуток и внедрился расстроенный Маришин отец,
который, кстати, сам давно уже жил с другой семьей, имел большой печальный
опыт и имел нового сына двадцати лет. Маришин отец выпил, безрезультатно
наговорил бог знает чего и безрезультатно погиб под машиной тут же у порога
дочернего дома на самой улице Стулиной, в тихое вечернее время в
полдесятого.
У меня в тот же период тихо догорела мать, растаяла с восьмидесяти
килограмм до двадцати семи, причем умирала она мужественно, всех
подбадривала и меня тоже, и врачи под самый конец взялись найти у нее
несуществующий гнойник, вскрыли ее, случайно пришили кишку к брюшине и
оставили умирать с незакрывающейся язвой величиной в кулак, и когда нам ее
выкатили умершую, вспоротую и кое-как зашитую до подбородка и с этой дырой
в животе, я не представляла себе, что такое вообще может произойти с
человеком, и начала думать, что это не моя мама, а моя-то мама где-то в
другом месте. Коля не принимал участия во всех этих процедурах, мы ведь
были с ним формально разведены уже лет пять назад, только оба не платили за
развод, помирившись на простом совместном проживании как у мужа и жены и
без претензий, жили вместе, как живут все, а тут он, оказывается, взял и
заплатил за развод и после похорон так трезво мне предложил, чтобы и я
заплатила, и я заплатила. Потом скончался мой насмерть убитый горем отец,
скончался от инфаркта, легко и счастливо, во сне, так что я ночью, встав к
Алешке прикрыть его одеялом, увидела, что папа не дышит. Я легла снова,
долежала до утра, проводила Алешу в школу, а потом папу в больничный морг.
Но все это было между пятницами, и несколько пятниц я пропустила, а через
месяц была Пасха, и я пригласила всех приехать снова, как каждый год, к нам
с Колей. Раз в год на Пасху мы все собирались у нас с Колей, я готовила
вместе с мамой и папой много еды, потом мама и папа брали Алешку и
отправлялись к нам на садовый участок за полтора часа езды, чтобы сжечь
палую листву, прибраться в домике и что-то посадить, - и там, в
неотапливаемом домике, они и ночевали, давая моим гостям возможность всю
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг