Леонид ПАНАСЕНКО
Школа Литтлмена
[Image001]
Фантастическая повесть
Художник Геннадий ФИЛАТОВ
Набатно, тревожно ударил колокол.
Он проснулся сразу и, завороженный, испуганный, стал вспоминать.
"Где и когда я слышал этот звук, эту молитву?" Отозвался второй
колокол, третий.
Они были моложе и добрей первого и без тени лукавства пообещали ему
успокоение, намекнули, что все и вся есть суета сует. Голоса их были сладкие
и тягучие, как патока.
Литтлмен*, может, уснул бы снова, но тут пронзительно и ясно закричал,
заплакал четвертый колокол. Голоса его братьев смешались, перепутались.
Больно и тяжело, будто сердце во время приступа тахикардии, заколотился
первый. Забыли о своих обещаниях колокола-проповедники: стали спорить и
ругаться, будоража горячими языками в общем-то равнодушную медь. Четвертый
же внятно и четко потребовал, чтобы он, Человек, проснулся и начал
действовать. Он, точнее, они, потому что этот звонкий и откровенный голос в
одно мгновение объединил колокольный перезвон в слаженный квартет, знали о
нем все, даже невозможное, то, что произойдет в будущем, и пожалели душу
Литтлмена, которую напрасно позвали к подвигу. Жалея его, они даже как бы
заспорили с кем-то, но то ли их убедили, то ли приказали, и медный хор
затих, смолк. Остался только четвертый, самый серебряный и вразумительный.
Он пообещал Литтлмену в награду за подвиг скорую и легкую смерть и
нетерпеливо спросил: "Чего же ты медлишь?! Приступай к своей работе -
разжигай костер. Вот тебе спички..."
______________
* Буквально - маленький человек (англ.).
Литтлмен застонал, будто и впрямь зажигал, например, конфорку и спичка,
догорев, обожгла ему пальцы. Он рывком отбросил влажную простыню, сел, не
понимая спросонья, где он и что с ним.
Голова прямо-таки раскалывалась от боли. Во рту было сухо и горько.
"Что это со мной? - тупо удивился он и, придерживаясь рукой за стену,
заковылял на негнущихся ногах к умывальнику. - Кажется, у Джеффи был вчера
день рождения... Но ведь я не пошел. И вообще среди ночи никогда не
просыпаюсь..."
Литтлмен отвернул кран и сунул голову под клокочущую струю.
Это не принесло облегчения. Голова болела по-прежнему, к горлу
подкатывала тошнота, а в ушах все еще звучали отголоски печальных колоколов.
Затем присел на табурет и глянул в окно, где ночь рождала рассвет. И
вдруг так же внезапно, как и первый удар поминального колокола (теперь он,
кажется, понял разговор медных братьев), Литтлмена обожгла необъяснимая
слепая радость.
Что-то случилось! Что-то с ним произошло, пока он спал. Литтлмен не
знал, в чем заключается перемена, но прошлая его жизнь с ее одуряюще
однообразной службой, постоянным безденежьем и скудностью, точнее, полным
отсутствием событий и радостей вдруг показалась ему до отвращения никчемной
и пустой. Долой ее! Допой постылый магазин, где он работал, выполняя разные
мелкие поручения, и эту комнатушку, запруженную тараканами. Да и сам
городок, убогий, до одури провинциальный. Зачем он в нем живет? Есть ли хоть
тень смысла в тех двенадцати, годах, которые он разменял здесь на ничего не
стоящую мелочь дней?!
Ему захотелось действия. Немедленного, конкретного действия.
Литтлмен оделся, достал из-под кровати желтый мягкий чемодан и стал
собирать вещи. Их оказалось на удивление мало - два костюма, рубашки, белье,
бритва, несколько книг.
Он не стал будить хозяйку. Положил ключ на расшатанную ступеньку, вышел
во двор. Записки он тоже не оставил. Ни к чему. Он никому ничего не должен и
никогда сюда не вернется. Литтлмен не знал, откуда эта уверенность, как и
необъяснимая потребности бросить все и немедленно отправиться в соседний
городок.
На улице было тихо. Слишком рано, никто еще не вставал. Через пару
часов можно будет проголосовать или остановить автобус, А пока... Вот шоссе,
соединяющее два заштатных городка, вот ноги Литтлмен шел быстро, и вскоре
очертания сонных домов исчезли в предутренней дымке. Осталась пустынная
дорога, редкие кусты, еще по-ночному хмурые и сутулые, да росная трава на
обочине.
К чувству беспричинной радости прибавилось пьянящее ощущение свободы.
Наконец-то он может идти куда глаза глядят - не спеша, бездумно, насвистывая
знакомую мелодию или молча. Как захочет! Может свернуть к речке или,
наоборот, проваляться целый день на солнечном пригорке и там же заночевать.
Или зайти в придорожную закусочную и, положив усталые ноги на стол,
потягивать свежее пиво. Он может делать все, что захочет! Жизнь
непредсказуема и потому прекрасна.
Литтлмену захотелось разуться. Он тут же снял туфли, связан их шнурки,
чтобы удобнее было нести, и свернул с шоссе на обочину. Прохладная роса
обожгла ноги, и он засмеялся от удовольствия.
Впервые за многие годы он опять почувствовал себя мальчишкой. Когда
ноги сами несут и ты их вовсе не чуешь, когда все на свете кажется простым и
понятным, все доступно и не надо мучиться десятками непотребных проблем и
мыслей. Беззаботность - верная примета. Она значит, что жизнь твоя еще пока
ничем не омрачена, протекает стихийно и естественно, как ручеек в траве, а
ум не состарился и не превратился в брюзгу и нытика. Говорят, от ума многие
печали. Какие там "многие". От него, проклятого, все печали мира.
Литтлмен снова засмеялся - до чего же здорово быть беззаботным! Он
побежал по шелковистой траве, размахивая нетяжелым чемоданом и туфлями. Он
свободен, как птица! Может даже взлететь, как птица! Легко, запросто, под
облака...
Он прикрыл глаза от ощущения счастья и полета души. А когда открыл их,
то не сразу, а как бы сквозь дымку пробуждения от сна убедился: душа тут
вовсе ни при чем. Он летит в самом деле! Невысоко и небыстро, метрах в трех
над землей, едва не задевая верхушки кустов.
Ужас такого открытия разом отбросил все мечтания, сковал холодом тело,
и оно тут же рухнуло вниз, ломая ветки. Чемодан бухнулся рядом, туфли
отлетели в сторону.
Литтлмен вовсе не ударился. Он лежал, вдыхая аромат разнотравья, и
удивлялся фантазии природы - давно не видел таких красивых облаков. Вокруг,
невидимый, но ощутимый, будто молодое вино, играл, пенился утренний воздух.
Он вдруг понял, что произошло ночью, почему его разбудил колокол.
Оказывается, он получил дар! Огромный бесценный дар!
Литтлмен как бы изнутри увидел здание своего мозга, раньше почти
пустое, в котором, будто эхо в пещере, терялись разрозненные сведения,
полученные им в начальной школе. Теперь оно было заполнено всеми мыслимыми
земными знаниями. Литтлмен не знал точно какими, однако чувствовал, что в
этих хранилищах есть абсолютно все, до чего дошла беспокойная человеческая
мысль Потревоженное, это скопище информации загудело, будто пчелиный рой.
Миллиарды фактов и сведений, тысячи великих имен зашевелились в сознании, и
Литтлмен внутренне отпрянул. Он владел всеми интеллектуальными богатствами
мира, однако не умел пока ими пользоваться, хотя подозревал, что знает и
науковедение, и аксиологию, то есть учение о ценностях, и принципы
систематизации.
Но более всего Литтлмена поразили новые знания.
Их было много, и Литтлмен не стал в них разбираться, а только выделил
их прикладные возможности - определил, что он теперь может, чтобы больше не
пугаться самого себя.
Прикинул и все-таки ужаснулся. По человеческим представлениям, этой
ночью он необъяснимым образом стал почти всемогущим.
Он мог теперь управлять своим организмом, любым из органов, и в случае
необходимости регенерировать их - так же запросто, как ящерица выращивает
себе новый хвост.
Мог проникнуть в чужую психику - погостить или даже навязать свою волю.
Знания сути и законов гравитации делали Литтлмена свободным от ее оков.
Кроме того, он умел мысленно изменять структуру атомов, лепить из них,
будто из пластилина, все, что угодно. Способность эта называлась
материализацией и давала ему чуть ли не божественную власть над материальным
миром.
Все эти знания были явно чужие - на Земле таких еще не водилось, - но
попытка определить их принадлежность ("Что это - подарок пришельцев,
программирование извне, или я каким-то образом стал аккумулировать
информацию, которой заполнена ноосфера, то есть подключился к всеобщему полю
информации?..") вызвала легкий обморок. Защитный механизм мозга тут же
переключил мысли на другое.
"Как бы там ни было, но я не знаю главного - зачем мне дано это
богатство? Как его применить? Вот что досаднее всего. Записать все, что мне
открылось? Нет и нет! Во-первых, я не готов к этому. Во-вторых, всем нельзя
давать могущество. Как всегда, найдутся более ловкие и хитрые и все отнимут
у простодушных и обездоленных... Что же мне делать?"
Точного ответа на свои вопросы Литтлмен не нашел, однако какой-то
внутренний голос подсказал ему: к дому возврата нет Надо идти туда, где его
не знают прежним - маленьким человечком, нищим духом, обиженным судьбой.
Он встал, отряхнул одежду. Поразмыслив, снова надел туфли. Взял
чемодан, спокойно поднялся в воздух и полетел вдоль дороги. Летел Литтлмен
медленно и невысоко, чтобы привыкнуть к необычному ощущению. Затем подумал:
рядом с шоссе его могут увидеть... и свернул в сторону лесополосы - подальше
от любопытных глаз...
"Гризли, конечно, еще до рождения был недоноском, - лениво думал
Шериф. - Как он вчера старался! Делал вид, что подыгрывает, а в душе,
конечно, поносил меня. Пока я не дал ему разок по шее. Этот ходячий окорок
так и смотрит, чтоб урвать себе побольше. Знает, что я без него как без рук,
и пользуется этим".
Шериф на всякий случай открыл служебную комнату - вдруг кто из
начальства позвонит. Затем вынес на улицу пленное кресло, уселся, как
всегда, в тени большого вяза. Он любил этот наблюдательный пост, откуда
отлично было видно всю площадь: здания-близнецы отеля и школы, церковь,
заведение Моргана; которое старый дурак назвал наподобие салунов первых
переселенцев - "Поцелуй носорога". Вся жизнь городка проходит обычно здесь.
На этой веранде заключаются сделки и ведутся переговоры о помолвках. Здесь
рождаются все сплетни, и сюда же людские языки приносят золото правды,
которое, впрочем, никому не нужно.
Высокого незнакомца с чемоданом наметанный глаз Шерифа приметил сразу,
как только тот показался на площади. Память профессионально отметила
появление нового человека и расположила его на самой низкой иерархической
ступеньке. Все в нем - внешний облик, одежда, манера держаться - говорило,
что ни денег, ни силы, ничего другого, что хоть как-то ценится в этом мире,
у незнакомца нет. Безработный или чей-то родственник, которого, конечно, не
ждут. Кому нужны бедные родственники, черт побери?!
Литтлмен свернул к отелю и замедлил шаг. Навстречу ему шла девушка.
Среднего роста, не по годам развитая, с венцом пушистых светлых волос - не
голова, а одуванчик. Она шла и рисовала прутиком на асфальте, всматривалась,
будто деревянная палочка и впрямь могла там что-нибудь изобразить. Девушка
напевала, и Литтлмен подумал, что это импровизация, рефлексия души:
Моя хрустальная лодочка
Плывет, плывет по воде.
По черной воде - моя лодочка...
Берег так близок, так хочется к берегу,
Но я не сверну -
Разобьет мою лодочку берег...
Девушка оборвала песню, остановилась перед Литтлменом. Какое-то
мгновение она рассматривала его, затем отступила в испуге, провела прутиком
невидимую черту поперек дороги. Лицо ее исказилось.
- Не ходи сюда, - забормотала она, указывая прутиком на невидимую
черту. - У тебя ясные глаза. Тебя убьют за это. Не ходи, ясноглазый. Не
ходи, мой хрустальный.
Литтлмен улыбнулся ей, недоуменно пожал плечами. Затем отступил в
сторону, чтобы обойти странную незнакомку.
- Ай, больно! - вскрикнула девушка. Переломив прутик, она бросила его к
ногам Литтлмена и, неестественно высоко вскидывая колени, убежала в
переулок.
- Чокнутая, - пояснил Шериф, лениво наблюдавший через площадь эту
сцену. - Руфь - сирота. Ее кто-то взял в четырнадцать лет. С тех пор и
поет...
Номер попался длинный, будто гроб баскетболиста. Вся обстановка
состояла из деревянной кровати, антикварного зеркала, оправу которого
венчала гипсовая голова льва, вешалки и умывальника.
Литтлмен прилег поверх одеяла, впервые после того, как его разбудил
колокол, расслабился. И вновь его обступили тревоги. Справится ли он со
своей неведомой миссией, которая живет в нем и привела в этот затрапезный
городок? И чем придется оплачивать чудесный дар, доставшийся ему? В том, что
даром ничего не дается, Литтлмен был уверен, несмотря на весь мировой опыт,
которым он вот уже полдня обладал. Больше всего страшило будущее. Как жить
дальше? Ведь его неожиданные знания и способности сами по себе ничто. Им
надо найти конкретное применение, реализовать их. Реализовать с максимальной
пользой для людей. Причем неявно, исподволь, иначе можно запросто загреметь
в качестве подопытного кролика в один из исследовательских центров
Пентагона... Есть еще один немаловажный вопрос: на какие средства жить?
Литтлмен достал кошелек, пересчитал наличные. После оплаты номера денег
почти не осталось - двадцать два доллара. С его знанием принципов
материализации с голоду не умрешь, но надо платить за проживание в отеле,
главное - нельзя отличаться от остальных людей. Значит, и ему нужны мерзкие
бумажки, из-за которых в мире столько расчетливой беды и глупого счастья.
Небольшое пятно на потолке поначалу не привлекало его внимания - в
дешевых провинциальных отелях всегда где-нибудь что-нибудь протекает. Затем
Литтлмен отметил необычайно правильную геометрическую форму пятна -
прямоугольник, и стал вглядываться в него. Похоже на листок бумаги. Но каким
образом он очутился на потолке? Бумажка вдруг отделилась от потолка и
спланировала к нему на кровать. Это была десятидолларовая купюра.
Какое-то время Литтлмен разглядывал ее - новенькую, хрустящую, будто
только что отпечатанную.
- Ха, а я ломаю голову, где взять деньги, - засмеялся он, поняв, что
произошло. Литтлмен подумал: еще долго, наверное, он не сможет осознавать и
в полной мере пользоваться своим внезапным могуществом. Какие-то всемогущие
инопланетяне - а то же еще? - сделали его полубогом, но в душе он, увы, все
тот же маленький человек. Литтлмен, да и только.
Он произвел мысленную коррекцию: деньги должны иметь такой вид, будто
уже побывали во многих руках. Купюры, словно палая листва, закружились в
комнате. Падали на кровать, устилали пол. Литтлмен прикрыл глаза и услышал
их шорох. В самом деле - как листва, бумажный мусор.
Он остановил материализацию, достал из-под умывальника щетку и смел
деньги в кучу. Потом, посмеиваясь, набил ими чемодан, насовал в карманы.
Оставшиеся пришлось сложить в наволочку, которую он снял с подушки.
"Ты же все можешь, - шутливо упрекнул себя Литтлмен. - Материализовал
бы сейф. Или на худой конец мешок".
Однако создавать больше ничего не стал. Вдруг навалилась усталость и
какая-то опустошенность, тупо заболела голова. Да, за все приходится
платить. Из ничего ничто просто так не возникает.
Литтлмен удовлетворенно потянулся, как после тяжелой работы, и тут же
уснул.
Проснулся лишь поздним вечером. В комнате было душно, и он распахнул
окно. Напротив, за ветками акаций, горел тусклый фонарь - желтые блестки
света, пробивающиеся сквозь листву, легли на лицо, на руки. Все переживания
и страхи куда-то исчезли - то ли сами ушли, то ли их смыл сон.
Литтлмену захотелось освежиться - подышать полной грудью. Не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг