работы. Необходимо напрячь всю энергию, чтобы уничтожить постройку и раз
навсегда сломить военные силы Америки. Начинается война. Все - на защиту
революции. Это - последняя борьба. Мы выйдем из нее победителями. У нас есть
союзник - пролетариат Америки, разрозненный и обессиленный, но горящий
ненавистью к угнетателям. Все на последнюю борьбу под испытанным лозунгом:
"Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
ЦИК ССР Старого Света. Совнарком Старого Света. Реввоенсовет Старого
Света".
Над Москвой вставало солнце. Сотни аэропланов гудели в небе, засыпая
город печатными листками. Четыре миллиона людей в этот ранний час
переполнили улицы древнего города. Темп жизни разом и неуловимо изменился.
Как радио-приемник перестраивается с одной длины волны на другую, так жизнь
с темпа мирного труда переключилась на темп борьбы.
Над Берлином вставало солнце. Широкая Фридрихштрассе уже была запружена
манифестантами.
Над виноградниками Шампани, над солончаками Астраханской губернии, над
мощными дугами мостов Темзы и Сены, над выжженным солнцем плоскогорием
Кастилии, над необозримыми пространствами Китая и над берегами Конго
неутомимо кружились аэропланы, разбрасывая листки прокламаций. Трудящиеся
всех стран СССР ждали приказов Реввоенсовета.
Старый Свет принял вызов.
ГЛАВА IV
Джон Вильсон строит плотину
В двенадцать часов дня Джон Вильсон, рабочий на постройке плотины ©
27442 (он работал на второй смене), вошел в свой цех. Это был огромный
светлый зал, лишенный всяких машин. Несколько сот, может быть, тысяча
человек стояли стройными шеренгами с интервалами в 1 метр между каждой
шеренгой и между людьми одного ряда. Джон Вильсон занял свое место. Раздался
сигнальный звонок, и цех приступил к работе: она состояла в мерном, строго
ритмическом переступании с ноги на ногу. Благодаря этому нажимались
вделанные в пол кнопки, приводившие в движение под'емные краны, которые
выгружали камень. Но никто из рабочих не видел этого камня и кранов, никто
из них не знал даже, какую функцию он исполняет в общей работе. Таким
образом, работа для них была так же бессмысленна, как толчение воды в ступе
или бесцельная переноска тяжестей с места на место, которую заставляли
производить заключенных в некоторых тюрьмах девятнадцатого века. То же
практиковалось во всех отраслях промышленности. Ни один рабочий не знал
назначения той детали предмета, над которой он работал. Никто из них вообще
ничего не знал о своем производстве, о работе других цехов, многие не знали
даже, какой род производства они обслуживают. Иные никогда не видели тех
частей предметов, которые вырабатывались машинами при их содействии.
Благодаря всему этому труд был превращен в самую ужасную пытку, так как был
лишен всякого смысла для рабочих. Но именно это входило в общую систему
Совета Синдикатов - это была одна из мер, которыми достигалось моральное
порабощение рабочих.
Благодаря усовершенственным машинам рабочий день в разных отраслях
промышленности продолжался от трех и не более пяти часов. Рабочие получали
высокую плату. Их подземные жилища, благодаря прогрессу медицины, были
безукоризненны в гигиеническом отношении. Их питание удовлетворяло всем
правилам науки. Несчастные случаи в промышленности давно сделались
достоянием истории.
И, однако, не было ничего ужаснее участи американского рабочего.
Физических сил рабочему приходилось затрачивать очень мало.
Производительность же труда была невероятно высока. Монотонность работы была
доведена до крайности. Каждому рабочему приходилось делать только одно
бесконечно повторяемое движение в определенном темпе, согласованном с
машиной и конвейером. Жизнь рабочего в нерабочее время также была строго
регламентирована. Он должен был жить на известной глубине под землей, в
определенные часы посещать кинематограф, где показывались специально
подобранные картины для поднятия его квалификации, в определенный час
обедать в общественных столовых. Брак и деторождение были точнейшим образом
регламентированы. Каждый мог в любой момент отказаться от работы и от всех
связанных с нею жизненных обязанностей и стать абсолютно свободным. С этого
же момента он раз навсегда лишался возможности получить какую бы то ни было
работу - тресты и синдикаты были организованы превосходно.
В четыре часа Джон кончил свой рабочий день. Аэробус доставил его в
город. Мерными механическими шагами, похожими на движения автомата, он
подошел к движущемуся тротуару и уселся на скамью. Его лицо ровно ничего не
выражало. Глаза его были пусты. В них светилась нечеловеческая усталость,
доводящая до полного равнодушия ко всему в мире - усталость, рожденная не
одним сегодняшним днем.
Лифт опустил его в восемнадцатый подземный этаж. В верхних десяти
подземных этажах жили служащие, ниже - рабочие. В надземном городе
трудящимся селиться было воспрещено - конечно, не законом: перед законом все
граждане Соединенных Штатов были равны, - а трестом домовладельцев. Поэтому
фактически ни один трудящийся не мог жить над землей.
Дома Джона встретила его жена Пени. Она только что вернулась с фабрики
вискозы, где она работала, Ее движения так же, как и у мужа, поражали
автоматической монотонностью, но темп их был иной, сообразно ее работе.
Пожалуй, самым мучительным в их жизни был этот разнобой в темпах движения и
речи, от которого они не могли отделаться. Искусно организованная работа в
каждой отрасли промышленности через короткое время навязывала рабочему свой
темп, который проникал его насквозь и не оставлял его уже никогда.
- Ну, как работа? - спросила Пепи.
- Плотина, говорят, растет, - нехотя ответил Джон. - Никто, конечно,
ничего не знает, но сегодня передавали слух, что постройка скоро достигнет
уровня океана, если работа будет итти так же быстро и если хватит рабочих.
- А хватит?
- Не знаю. Сегодня, говорят, опять отвезли человек восемьсот.
Пепи не спрашивала, куда их отвезли - она хорошо знала. В результате
бессмысленной, монотонной, не имевшей видимой и понятной цели работы,
множество рабочих сходило с ума. Длинные, скучные фасады сумасшедших домов
тянулись за чертой города. Туда отвезли и тех восемьсот человек, о которых
говорил Джон.
Газеты, доказывавшие совершенство капиталистического строя, уверяли,
что благодаря постоянной эпидемии душевных заболеваний великолепно
регулируется рынок труда. Хотя усовершенствование машин непрерывно понижает
потребность в рабочих руках, однако, в стране нет ни одного безработного,
так как с каждым новым усовершенствованием машин и детализированием трудовых
процессов возрастает число сумасшедших. Государство же имеет вполне
достаточно средств для их содержания.
Ровно в шесть часов громкоговоритель крикнул:
- В кино!
Громкоговорители были установлены во всех рабочих квартирах и настроены
на ту длину волны, которая передавалась станцией Совета Синдикатов.
Самовольное изменение настройки угрожало лишением работы без права получения
ее где бы то ни было. Никакие другие репрессии не применялись к рабочим, как
свободным и равноправным гражданам страны.
Пепи и Джон поднялись на лифте в одиннадцатый этаж - этаж зрелищ для
рабочих. Здесь они разделились. Каждый пошел в свое кино - по роду
производства.
В течение получаса Джон смотрел на экран, на котором он видел себя и
весь свой цех, повторяющих бесконечное переступание с ноги на ногу. Это
демонстрировалось для того, чтобы рабочие не вышли из темпа за время
перерыва в работе. Темп настолько в'елся в них, что под влиянием этого
зрелища все находившиеся в зале (все это были рабочие одного цеха) невольно
начинали делать движения в том же привычном для них темпе. Можно было,
конечно, не смотреть на экран, отвести глаза в сторону. Но всюду глаз
встречал то же движение, никуда нельзя было уйти от темпа. К тому же в зале
присутствовали надсмотрщики.
После производственной картины были показаны драма, комедия и ландшафт.
И все это было выдержано в том же темпе.
Джон Вильсон пришел домой совершенно обессиленный. Пени опять уже ждала
его. После кино, освежившего их трудовой темп, они опять с мучительной силой
почувствовали разнобой. Невозможно было смотреть друг на друга или
разговаривать. Они легли спать.
Поступить обоим в один цех было бы спасением. Однако, это было
строжайше запрещено Советом Синдикатов, который больше всего боялся прочных
союзов рабочих, в том числе семьи.
ГЛАВА V
Комсомолка Электра входит в повесть неот'емлемой частью
В городе Полоцке, у зданий бывших собора и кадетского корпуса - большая
площадь. Она обсажена по краям аллеями дремучих древних деревьев. А
посредине площади - огромный цветник. Цветы белые и в красных шапочках. Они
разбросаны в беспорядке и все время движутся по разным направлениям. В
ветвях деревьев щебечут птицы. Цветы разговаривают, и их голоса очень похожи
на птичьи.
- Рэм, иди сюда!
- Бегу.
- Где мяч?
- У меня, Роза!
Большой мяч сбивает с ног кого-то. Бросивший мяч плачет от испуга. Но
упавший цветок встает и хохочет. Его смех подхватывают другие. Теперь уже
совсем нельзя отличить цветочьи голоса от птичьего щебетанья.
В центре площади выросла клумба. Цветы стоят совершенно неподвижно.
Цветы со всей площади постепенно стягиваются сюда. Вот уже все здесь. Глаза
широко раскрыты, у некоторых от усиленного внимания приоткрылись ротики. В
центре круга высокая девушка, Электра. Она рассказывает про жуков. В руках у
нее большой майский жук. Она осторожно держит его, чтобы не повредить ему
как-нибудь. Ее продолговатые глаза светятся от возбуждения.
Невидимый, за зданиями сгорает закат. Палитра неба отличается от всякой
иной неуловимыми переходами красок одна в другую. Все оттенки янтаря - от
молочно-белого до желто-розового. Долетевший гудок паровоза напомнил про
загородные дали. Ветер принес запах травы.
Электра кончила рассказ. Она посадила жука на ладонь и вытянула руку.
Жук недоверчиво прополз до края маленькой ладони. Он лениво распустил черные
жесткие крылья, из-под которых показались нежные прозрачные крылышки, и
улетел с гудением.
Цветы захохотали, защебетали, окружили, затормошили Электру. Она
садится на скамью. Ее рабочий день кончился. Ей не хочется расставаться с
малышами. Но звонок уже зовет их к ужину. Старый генеральский дом у площади,
перестроенный под детский дворец, наполняется веселым гомоном. Площадь
пустеет. Сумерки. Резким угловатым полетом проносятся летучие мыши. Улицы
наполняются шумной гуляющей толпой.
Электра осталась одна. Слегка потягиваясь, она встает со скамьи.
Благоухание исходит не то от листвы, не то от ее гибкого, крепкого тела. На
ней туника кремового цвета, открыты загорелые руки и шея. Под легкой тканью
круглится упругая грудь.
Она довольна сегодняшним днем. Утренние гимнастические игры с малышами
показали, что дети приучились к четким ритмическим движениям. Ритм составлял
основу всего воспитания. С первых дней жизни детей приучали к музыкальному
ритму, с первых сознательных движений - к ритму позы и жеста. Бесконечное,
как мир, разнообразие ритма прививалось детям. Это было первое поколение,
ритмическое воспитание которого проводилось со всей последовательностью. И
уже видно было, что результаты намечаются самые благотворные. Так
уменьшалась затрата энергии, так облегчалось каждое движение, так
усиливалось чувство жизни, что видно было - эти дети вырастут еще более
жизнеспособными и жизнерадостными, чем предыдущее поколение.
Дневные занятия прошли сегодня исключительно хорошо. Все
руководительницы групп единодушно отмечали повышающийся с каждым днем
интерес детей к рассказам о предметах и явлениях окружающего мира.
Электра задумалась: может быть, и в этом проявилось влияние ритма,
который организует не только физическую, но и умственную деятельность детей,
повышая работоспособность их маленьких головок?
Электре все это важно выяснить. Ей только 21 год, но она уже
ответственная руководительница центрального коммунального детского дома.
Сзади ее ударили по плечу, и она вздрогнула от неожиданности. Перед ней
стояла ее подруга и помощница Майя. Она опиралась на руку своего
возлюбленного.
- Электра, ты хотела повидать моего возлюбленного - вот он. Его зовут
Радий.
Юноша крепко пожал протянутую ему руку Электры.
- Ты свободна? - спросил Майя.
- Да, уже.
- Тогда поедем покататься на лодке. Смотри, какой вечер.
Вечер, в самом деле, прекрасный. Симфония весенних запахов. Бледная
луна плывет в редких облаках. Необозримые просторы неба. Бездны неба и воды
глядятся друг в друга.
Мерно всплескивают весла. Быстро бежит, клубясь и завиваясь, темная
вода под кормой. Несколько силуэтов лодок движутся вдали.
- Спой что-нибудь, Майя, - говорит Электра.
- Да, да, спой, - присоединяется и Радий, и в его голосе дрожит
сдержанная нежность.
Майя молчит. Лодка входит в столб лунного света, и друзья видят, что на
губах Майи змеится лукавая улыбка.
- Хорошо, я спою. Только знаете что? Старинный романс, который я
слышала в детстве от матери.
И над широкой Двиной зазвучало ее упругое лирическое сопрано:
Дышала ночь восторгом сладострастья,
Неясных дум и трепета полна.
Я вас ждала с безумной жаждой счастья,
Я вас ждала и млела у окна.
- Как это странно, - медленно заговорила Электра. - Как любили
когда-то, двадцать, тридцать лет назад! Тогда еще было очень много женщин,
которые ничего в жизни не знали, кроме вот такой любви, любви к мужу,
ребенку, любовнику. "Ждала и млела у окна". Как мне жаль их! Мы тоже умеем
любить, и еще как! Но мы и работаем беззаветно и с наслаждением. Наша жизнь
так же богаче их жизни, как клавиатура рояля богаче трехструнной балалайки.
- Но и тогда уже, - отозвался Радий, - было много женщин, работавших и
любивших свою работу.
- Конечно. Но далеко не все. И знаешь, - она весело засмеялась, - ведь
тогда многие мужчины упорно уверяли, что женщина от работы теряет
женственность и изящество. А ну, посмотри на меня, Радий, так ли это? -
спросила она, задорно вскинув голову.
Радий с восхищением окинул взглядом ее стройную фигуру. Темные волосы
окружали ее прелестное лицо. Черты его не отличались строгой правильностью и
особой красотой, но от них веяло бесконечно-женственной лаской, энергией и
волей к жизни. Продолговатые глаза мерцали в темноте.
- Ты почти так же прекрасна, как моя возлюбленная! - убежденно ответил
юноша.
Электра рассмеялась. Ее переполняла радость жизни и еще какое-то
неясное чувство, безотчетное, неопределенное и беспредметное стремление.
Леса на обоих берегах темнели бесформенной массой. Где-то близко
защелкал соловей. Очаровательная мелодия его несложного пения сковала людей
неподвижностью и молчанием. Каждый боялся проронить хоть один звук.
Лодку медленно несло течение.
Через три дня была об'явлена война.
ГЛАВА VI
Невероятное приключение Джона Вильсона
Джек Кеннингам, ближайший сосед Вильсона по работе, с некоторых пор
считался верным кандидатом в сумасшедший дом. Рабочий темп, повидимому,
окончательно завладел им и не оставлял его ни на минуту. В нерабочее время
на него было невыносимо тяжело смотреть. Каждое его движение, каждый жест
были точно согласованы с этим тягостным, бесконечно надоевшим темпом. Его
угрюмый взор был туп, неподвижен и лишен малейшего проблеска мысли или
чувства. Товарищи избегали его общества. Да и не о чем было бы с ним
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг