Овчинников Олег.
ОПЕРАТОРЫ ОДНОСТОРОННЕЙ СВЯЗИ
Привет, я один из тех, кто разговаривает в автобусе. И в кабине лифта,
стоя в углу и не обращая внимания на мелькание этажей. И когда поздним
вечером вы спешите домой, а я бреду вам навстречу по темной улице. Не
потому, что у меня в ухе наушник, а на щеке - модная проволочка "хэндс фри"
микрофона. У меня вообще нет мобильника. С кем бы я по нему общался? Даже
пейджера нет. Я сам как пейджер.
Я разговариваю сам с собой, так думаете вы. Если вам взбредет в голову
понаблюдать за мной, вы заметите, что я говорю разными голосами. Но я не
шизофреник. Шизофренику никогда не бывает так одиноко.
Я связист. Или связной. Название не меняет сути. Опс, извините,
начинается моя передача.
- Эй, кончайте прикалываться, злыдни! Зачем вы меня заперли? Тоже мне,
шуточки... Откройте, я же все равно выберусь! Дверь вышибу или по пожарке
слезу. Слышите? Все, вышибаю... - Минуту спустя: - Крепкая, черт! Все-таки
по пожарке... У-у, шатается!
Кажется, все.
- Извините, это я не вам. Да, да, мне очень жаль. Я же извинился!..
Сами вы прете! Да вам одной на тротуаре тесно! Езжайте в Индию, там на
таких, как вы, молятся. Все, я сказал!
Ненавижу прохожих-скандалистов! Готовы целый час возмущенно размахивать
руками и чесать языком, вместо того чтобы просто сделать шаг в сторону и
дать мне пройти. Я же не виноват, что меня периодически накрывает. Можно
подумать, я сам выбираю время и место сеанса! Чуть настроение не испортила.
Не видно разве: человек на свидание торопится. В чистых брюках. Со
стрелочками.
Стрелочки, правда, немного разные получились. Что поделать, маловато
опыта... Так ведь они и в швейцарских часах не совсем одинаковые. По слухам.
Все, вроде успокоился.
О чем я? Об одиночестве? Ладно.
Мы повстречались прошлой осенью, в парке.
Смешное слово "повстречались". Повстречались, повстречались и
разошлись? Я не суеверен, однако не пожалею ни слюны, ни свежевыглаженной
рубашки, лишь бы такого не случилось. Тьфу-тьфу-тьфу!
"Повстречались" значит случайно встретились. И познакомились - тоже
случайно. Только благодаря поделке из цветной бумаги, иначе бы так и
остались незнакомыми, случайными, чужими... Я озабоченно пинал опавшие
листья: "Середина октября, время продумывать зимний гардероб. А чего тут
продумывать? Заштопать свитер, второй... Самый теплый, с оленями, к
сожалению, "восстановлению не подлежит", но, если обрезать и подшить рукава,
из него получится отличная жилетка. И ветровка - поверх: зимы в Москве
дождливые. В общем, как-нибудь перезимуем. Как-нибудь..." Она недовольно
сметала листву к обочине: "Середина октября, теплынь, солнышко. Второе лето
за год проходит мимо. Даром что бабье..." Я шаркал подошвами, она - метлой.
Она работала с прохладцей, я просто прохлаждался. Я вносил элемент хаоса в
золотисто-багряное великолепие, в это унылое очарованье для очей поэта. Она
пыталась его упорядочить, выметая листья чуть ли не у меня из-под ног,
собирая их в аккуратные кучки, сильно смахивающие на заготовки для
жертвенных костров. Словом, трудно представить себе пару, менее
расположенную к знакомству.
Шарик из сиреневого картона мы заметили одновременно. Он лежал
посредине пустой скамейки, забытый кем-то или выброшенный. Грани на шарике
стали заметны, когда мы подошли ближе, каждый своим путем.
Она остановилась, я склонился над скамейкой. Она протянула к шарику
руку в неуклюжей брезентовой рукавице, я оказался проворней.
- Двенадцатигранник, - сказала она тихим голосом.
- Додекаэдр, - согласился я.
Я уже вертел его в пальцах - правда, тогда он был серый и
пластмассовый - давным-давно в кабинете алгебры и геометрии. И думал, что
все люди похожи на многогранники. Простые и прямодушные - на кубы, более
сложные, "с подтекстом" - на додекаэдры, себя же я с юношеской
самоуверенностью причислял к икосаэдрам, сплошь состоящим из маленьких
хитреньких треугольничков.
С какой стороны ни посмотри, увидишь всего несколько граней, прочие
останутся в тени. На них даже можно написать: "эта сторона - для родителей",
"эта - для учителей", "эта - для случайных встречных". И только к тем, кто
нам по-настоящему дорог, мы стараемся поворачиваться своими лучшими гранями.
С годами число треугольничков поубавилось, граненый брильянт икосаэдра
потускнел и выродился до чего-то угловатого и плоского. Сторона "А" для тех,
кто пройдет мимо и не заметит, и сторона "Б", для тех, кто заметит... и
пройдет. В частности, к парковой "девушке с метлой" я неосознанно старался
повернуться левым боком. На правой щеке третий день белела полоска пластыря,
вернее сказать, уже серела - в память о неудачной попытке заточить тупое
лезвие одноразового бритвенного станка. Заметив такую странность в своем
поведении, я улыбнулся.
- Можно? - Маленькая узкая ладошка вынырнула из рукавицы, превосходящей
ее размерами раза в три.
- Пожалуйста. - Я положил на нее наглядное пособие по наивным
заблуждениям детства.
- Картонный, - заметила она с легким сожалением. - У нас в классе был
пластмассовый.
Сиреневый двенадцатигранник дрогнул под порывом ветра и мне пришлось
придержать его пальцами, чтобы не улетел.
Девушка с метлой бросила на меня короткий взгляд исподлобья и тут же
отвернулась. Я успел заметить лишь красное пятнышко расцветающей простуды -
слева над верхней губой. На ее стороне "А".
Две минуты спустя она призналась, что ее зовут Лара. Три минуты спустя
я все еще пытался вспомнить собственное имя. Меня так давно о нем не
спрашивали, чаще интересуясь регистрацией... А когда вспомнил - не успел
назвать.
Знакомый холодок пробежал вверх по позвоночнику, вздыбил волоски на
шее, больно клюнул в темечко. Разошелся электрическими волнами по рукам и
ногам, нестерпимо засвербел, уткнувшись в кончики пальцев. Я почувствовал
приближение сеанса. И даже зубы стиснул от раздражения: до чего же не
вовремя!
Впрочем, когда это сеанс наступал вовремя?
Я повернулся спиной к Ларе и успел сделать несколько шагов по дорожке
черного и как будто осиротевшего после расчистки асфальта. Начинать передачу
в присутствии новой знакомой почему-то не хотелось. Я еще порадовался про
себя: начало эфира по непонятной причине задерживалось. Но уйти достаточно
далеко мне не удалось.
- Антон! - раздалось за спиной и я, хоть имя было не мое, резко
обернулся.
- Когда же ты приедешь? - немного нервным, но пока еще контролируемым
голосом спросила Лара, глядя куда угодно, только не на меня. - Два часа
давно прошли, эти люди сказали, что дают тебе еще полчаса. Верни им деньги,
Антон, это всего лишь деньги. У тебя же есть, ты говорил...
Я уставился на Лару как в первый раз. Вернее, не "как" - просто в
первый раз, поскольку обычно избегаю пристально смотреть на людей, надеясь,
что и они в свою очередь проявят тактичность и не станут пялиться на меня в
какой-нибудь не самый подходящий момент. То есть практически в любой...
И увидел бледное лицо с тонкими дрожащими губами, которые стали бы
выразительнее, не пожалей их обладательница хоть капельку помады. И
слипшиеся волосы цвета сырого песка, спадающие на лоб десятком мышиных
хвостиков. И выглядывающие из-под челки глаза неопределенной расцветки: не
зеленые, не серые, не голубые...
Они и должны быть такими - никакими - глаза связного во время сеанса.
Из-под казенного фартука выглядывали потертые джинсы и мятая
трикотажная майка. Стоптанные кроссовки, почти слившиеся цветом с окружающей
серостью, завершали ансамбль. Все сходится. Нам незачем заботиться о внешнем
виде. Не для кого.
- Антошечка, милый, приезжай поскорее, пожалуйста! Мне не нравится, как
на меня смотрит этот лысый!
Взгляд в никуда, закушенные губы... Я не в первый раз наблюдал передачу
со стороны. А вот собственной шкурой почувствовал начало сеанса - чужого
сеанса - пожалуй, впервые. Почему бы?
Впрочем, когда посланное сообщение нащупывает надлежащий пейджер, оно
тоже сперва пару секунд трещит и булькает помехами в случившемся на пути
луча телевизоре, радиоприемнике, даже в электрических розетках. Говорят...
И вдруг громко, не своим - с самого начала не своим, но теперь к тому
же полным отчаяния - голосом:
- АНТОН! Я БОЮСЬ!
Все.
И сразу - распахнутый рот, два судорожных вдоха без промежуточного
выдоха, изломанная поза с упором на рукоять метлы и прорвавшаяся плотина
слез. Истерическая реакция. К слову сказать, не самая худшая.
Я уже был рядом. Обнимал за плечи - неловко, как умею. Ничего не
говорил, только гладил по волосам, как будто успокаивал десяток дрожащих
мышек. А что тут скажешь? Что все прошло? Что все уже кончилось? И в любой
момент может начаться опять?
Это она и без меня знает.
- Почему она не сказала адрес? Телефон? - слабым, но уже собственным
голосом пожаловалась Лара. - Хотя бы фамилию! Я могла бы приехать, поднять
на уши соседей. Или, я не знаю, позвонить в милицию. Господи, ну почему они
никогда не говорят фамилию и адрес!
Я сжал покрепче худые вздрагивающие плечи и порадовался тому, что парк
в этот час практически безлюден. Только вдалеке по одной из боковых аллеек
прогуливалась молодая пара с детской коляской. Счастливые... За собственными
большими радостями и мелкими заботами им дела нет до тетки в дворницком
фартуке, которая сначала закатила шумную истерику, а потом бросилась на шею
своему невзрачному кавалеру - мириться. Кстати, так и не выпустив из рук
верное орудие труда. Вот и стоят в обнимку все трое: он, она и метла.
- Не злись, - посоветовал я. - Они ведь даже не догадываются, что мы их
слышим. Думают, что кричат в пустоту.
Потом вздохнул и добавил:
- Лучше бы так оно и было.
Я проходил это. По молодости тоже пытался отыскать, помочь. И рядовому
запаса, которого бросила невеста. И выжившему из ума старику, который во
время прогулки сбежал от сиделки, гордился своей проделкой минуты три, а
после до глубокой ночи искал собственный дом. И особенно студентке, забывшей
в автобусе папку с дипломной работой. Все три отпечатанных под копирку
экземпляра, за несколько дней до защиты. До чего же мне хотелось ее найти!
Но как? Бегать по улицам, заглядывать в глаза?.. В надежде узнать,
успокоить, объяснить, что есть на свете вещи и похуже потерянной папки. И
получше - тоже есть.
Ведь иногда человеку нужно так немного, чтобы перестать чувствовать
себя несчастным. Хватит и доброго слова. И теплого взгляда.
А однажды, два года назад, я не выдержал. Мне неделю не давала покоя
девочка лет пяти. Днем еще ничего, по-видимому, в детский сад ее возили
куда-то в отдаленный район, зато по вечерам она стабильно с 21 до 23:00
рыдала о пропавшем щеночке. Видимо, лежа в постели. Видимо, отвернувшись к
стенке и уткнувшись лицом в подушку, чтобы не услышали родители. Причем по
чистоте сигнала было ясно, что его источник находится где-то рядом. Девочка
жила в моем дворе, максимум, в соседнем, и ее отнюдь не маленькая трагедия
не давала мне спать по ночам.
Я обегал весь район. Заглянул во все подвалы, незапертые подсобные
помещения и расщелины между гаражами. И наконец нашел это курчаво-пятнистое
чудо (благо из сбивчивых жалоб девочки успел составить примерный портрет
пропажи) на двенадцатом этаже строящегося неподалеку дома. Само оно туда
забралось или затащили хулиганы-мальчишки - щенок не отвечал. Только скулил
и жался к полу. Я взял его домой, накормил, согрел. На следующее утро
обвешал все столбы в районе образцами своего почерка. "Найден щенок, порода
неопределенная, окрас - все цвета радуги, кроме, кажется, зеленого.
Потерявшим убедительная просьба..."
И еще неделю после этого сам зарывался головой в подушку, чтобы не
слышать невыносимое "Кузя, где ты?" Но подушка не влияла на четкость
сигнала, а от детского голоса подолгу болели связки.
Пятилетняя девочка не умела читать. А ее родители либо не замечали моих
объявлений... либо хулиганы-мальчишки были тут ни при чем.
Через неделю сеансы связи пошли на убыль. Детское горе недолговечно. Я
хотел оставить щенка себе. Потом подумал и отдал в приют. Кому нужен такой
хозяин.
Кому мы вообще нужны...
- Мы? - Лара подняла на меня глаза - два стоячих омута, готовые в любой
момент снова стать проточными, и повторила за мной: - Мы их слышим? Ты тоже?
- Тоже, тоже.
Недоверчивый взгляд... пожалуй, что карих глаз.
- А... давно?
- Четырнадцать лет. А ты?
- Шесть. Шесть с половиной. Мне тогда пришлось уйти с четвертого курса.
Я вздохнул, поделив сочувствие на три части: себе, Ларе и шарику из
сиреневого картона, смятому до неузнаваемости во время сеанса. Это я тоже
проходил. Таким, как мы, об учебе лучше забыть. И о нормальной работе лучше
забыть. Особенно о той, которая предполагает частое общение с людьми. Не
только потому что тебе в конце концов надоедают косые взгляды коллег и
клиентов, ставших невольными слушателями не им адресованной передачи,
просто... В какой-то момент ты понимаешь, что не очень-то хочешь видеть
людей. Всех, без разбора, со всеми их слабостями, проблемами и душевными
воплями.
Кажется, как раз для таких, как мы, придуманы профессии дворника,
ночного сторожа, кочегара в котельной... Правда последний в случае
затянувшегося сеанса рискует оставить весь район без горячей воды.
В Лариной каптерке, похожей на поставленный на попа цинковый гроб,
обнаружилась вторая метла. Старая, но мела она, вопреки пословице, чище
новой.
А поговорить под слаженное вжиканье метел нам было, о чем.
- У тебя было так, чтобы с риском для жизни?
- Сто раз! Дважды - когда дорогу переходил. Потом еще раз, когда в
трамвай садился. Ну и на день города - просто в толпе. Чуть не затоптали.
- А остальные девяносто шесть?
- Лара! Не будь занудой.
И под гулкое уханье лома:
- А в самый первый раз, когда тебя накрыло, ты что подумал?
- То же, что и все, кто в тот момент оказался рядом. Что схожу с ума.
- А тебя забирали... Ну, в больницу?
- Шутишь? Меня бы оттуда никто не выпустил. Столько абонентов под
боком, передачи шли бы без перерыва. Круглосуточно! Нет, больницы с
поликлиниками я обхожу за километр.
- И дома престарелых.
- И роддома.
- О-ой! Не напоминай!.. А как ты думаешь... Почему это случается именно
с нами?
- Не знаю.
- А... это когда-нибудь кончится?
- Не знаю.
- А...
- Лариса! Если я буду так часто пожимать плечами, тебе придется долбить
лед в одиночестве.
И под скрежет деревянных лопат по асфальту.
- А как ты чувствуешь, что вот сейчас тебя абонируют?
- Ларусь! - предыдущее придуманное мною ласковое прозвище Ларек
почему-то не прижилось. - Мне не нравится, когда ты говоришь "абонируют". Я
же не ложа в театре и не банковская ячейка.
- Ну, вызывают.
- Да что я чувствую... Холод чувствую. Мурашки. И покалывание. Голова
болит.
- Виски или затылок?
- Темечко. О! Кстати, вот... накликали! Извини... Эй! Какой умник опять
засунул Кешу в мусоропровод? Вы, что, думаете, это смешно, что ли? Ну,
погодите, оболтусы, вот поймаю... Иди сюда, Кешенька, сладкий мой... Фу,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг