В.Орловский
БУНТ АТОМОВ
Фантастический роман
Глава I
ПРОФЕССОР ФЛИДНЕР В СКВЕРНОМ НАСТРОЕНИИ
Профессор Флиднер был сегодня в отвратительном настроении, и это
портило для него все вокруг. Разумеется, всему были и причины. И даже не
одна.
За последнее время Флиднер вообще был раздражителен и недоволен всем
окружающим. Совершалось что-то непонятное, не укладывающееся в его голове в
тот стройный порядок, который раньше так ясно и отчетливо охватывал жизнь.
Происходил какой-то сумбур, в котором немыслимо было (да, по правде говоря,
и не хотелось) разбираться. В мир ворвалась крикливая болтовня, замелькали
наполовину шутовские фигуры людей, наводнивших собою и улицу, и политику, и
всю Германию.
Профессор не был закоренелым консерватором, тем менее монархистом, но
рухнувшая на его глазах общественная машина являлась для него воплощением
устойчивости и порядка, где каждый чувствовал себя, как камешек,
вставленный на свое место в мозаичной картине. А теперь будто капризная
рука перепутала цветные кусочки и разбросала их как попало. Кое-где
сохранились отдельные целые и знакомые обрывки, но в общем все безнадежно
перемешалось.
Раньше так приятно было ощущать себя в этой стройной машине. И росло
чувство гордости в сознании себя сыном великою народа, назначенного судьбой
быть вождем человечества, - в этом он был глубоко и твердо убежден.
Но вот уже несколько лет, как камешки перепутаны. Народ задыхается
(это ему твердят все), им овладели какие-то политические фантазеры,
неизвестные личности, дикие идеи, на политической арене мечутся цирковые
клоуны, а Германия... Германия вынуждена просить подачек, ею распоряжаются
наглые победители, она низведена до положение какой-нибудь Польши.
Его Германия, великая, могущественная, культурная родина, которую эти
наглецы из Парижа покровительственно похлопывают по плечу, запрещают одно,
разрешают другое, обещают награду за хорошее поведение.
И, вернувшись к событиям этого дня, Флиднер опять очутился во власти
мучительного состояния духа.
Да и было от чего. Прежде всего, сегодня утром, в рабочем кабинете,
рядом с лабораторией, он обнаружил исчезновение некоторых документов,
касавшихся его работы. Кража была совершена ночью с невероятной, почти
непостижимой наглостью. Для сохранения в тайне своей работы он производил
опыты в небольшом уединенном флигеле, в саду, сзади большого жилого
корпуса.
Никаких следов в саду обнаружить не удалось; но вызванный профессором
полицейский комиссар и агент сыска одобрительно качали головами, осмотрели
и уложили в портфель найденные предметы, а затем явились с собакой,
которая, выпрыгнув из окна, потащила своих провожатых к каменной стенке,
где оказался замаскированный кустами пролом, и дальше через двор в одну из
людных улиц Берлина.
Уже этого было достаточно, чтобы на несколько дней отравить состояние
духа профессора. Но это было не все. Выйдя из дому, по пути к Ашингеру,
Флиднер встретил свою дочь оживленно беседующей с человеком, лицо которого
показалось ему знакомым.
И Дагмара, эта едва двадцатилетняя девчонка, давно вызывала в нем
чувство досады и вместе с тем недоумения. Он становился в тупик перед ее
резкими репликами, обличавшими и острый, ищущий ум, и какую-то
растерянность, разбросанность, и умышленно утрируемое стремление к
самостоятельности.
Флиднер вспомнил, наконец, где он видел и этого высокого, несколько
сутулого, с острыми чертами и живым взглядом серых глаз человека. Он был
его слушатель, русский инженер, приехавший недавно из этой удивительной
страны, где шла такая дикая, не сообразная ни с какими законами здравого
смысла и логики жизнь.
Он не любил странного студента, как и всего, что исходило оттуда, из
страны, где люди, вещи и идеи, казалось, задались целью стать на голову и
доказать всему миру, что они могут стоять в такой удивительной позе так же
твердо, как нормальные люди на двух ногах.
Таков был человек, увлеченной интимным разговором с которым профессор
только что встретил Дагмару.
Черт возьми! Этого только недоставало: чтобы под его собственный кров
ворвалась дикая азиатчина.
Глава II
ДУХ НЕНАВИСТИ
Флиднер вставал рано. Это была давнишняя привычка к регулярному образу
жизни, которая поддерживала в нем неизменное спокойствие, уравновешенность
и медлительную размеренность в словах и поступках, которыми он так
гордился.
Правда, за последнее время все чаще и чаще случались перебои.
В дверь сильно постучали. Профессор, тайный советник и доктор точных
наук, не успел еще вернуться к действительности от картин прошлого, как
стук повторился еще громче и нетерпеливее. Флиднер только открыл рот, чтобы
откликнуться, как дверь распахнулась настежь и в комнату ворвалась в образе
высокого молодого человека в военной форме, размахивавшего свежим газетным
листом, как победным знаменем, сама вопиющая современность.
Взгляд Флиднера остановился на военном мундире сына, к которому он все
еще не мог привыкнуть в течение года. Эйтель служил в кавалерийском полку
рейхсвера и сейчас, перед тем как быть допущенным в офицерский корпус,
отбывал стаж рядовым волонтером.
- Ну, как твои дела? - спросил отец, кивая на галуны воротника
молодого человека. Эйтель сразу оживился, и из облаков дыма зазвучал его
возбужденный голос:
- О, прекрасно, отец. Ты знаешь, вчера я был первый раз приглашен к
завтраку в офицерское казино. Полковник и другие офицеры были очень
любезны. Майор Гроссман намекнул, что, может быть, очень скоро я буду
допущен в их общество. Подумай, как это было бы хорошо! Полковник отозвался
с большим уважением о тебе, отец; он говорил, что Германия тебе многим
обязана.
Флиднер усилием воли оторвался от овладевших им образов и вслушался в
слова сына.
- Я знаю, что твоя работа очень важная, что она даст Германии новую
силу. И, разумеется, она должна остаться тайной. Но мне интересны не
детали, тем более, что они мне, конечно, и недоступны, а общая идея,
основной принцип, о которых, я думаю, ты можешь рассказать. А то ведь я
знаю об этом меньше, чем любой фендрик в нашем полку.
- Да, пожалуй, пора тебе кое-что узнать о моей работе.
- Только ты не станешь мучить меня какими-нибудь сложными выводами или
трехэтажными формулами, - с гримасой комического ужаса сказал Эйтель, - а
будешь говорить простым человеческим языком?
- Не беспокойся, я ведь знаю, что ты всегда воевал с формулами, -
улыбнулся отец и задумался на несколько минут. - Ты представляешь себе, -
заговорил он, наконец, медленно и неторопливо, как всегда, - что главная
задача человека на земле - это борьба за энергию, которую он черпает из
природы в самых разнообразных видах?
Эйтель кивнул головой.
- Каждое новое взрывчатое вещество, каждая вновь сконструированная
машина, каждый открытый пласт каменного угля или нефти - это новый, более
удобный или целесообразный способ и возможность выкачивать из мира энергию,
которая движет наши поезда и пароходы, работает на фабриках и заводах,
носит по воздуху наши аэропланы, бросает за десятки и сотни километров наши
снаряды...
- Да, да, она нам нужна для наших орудий, - прервал Эйтель, - для
наших броненосцев...
- Которых у нас нет, - с горечью остановил его отец, качая головой.
- Они будут, или иначе не стоит жить.
- Они будут, - подтвердил, как эхо, Флиднер, - и для этого мы
работаем. А для них нужна энергия. Но каменный уголь на Земле постепенно
иссякает, нефть тоже; водопады и сила рек не смогут дать скоро той массы
энергии, которую поглощает человек. А главное, все эти виды энергии связаны
с тяжелыми, громоздкими массами вещества и не везде имеются под рукой.
Между тем энергия рассыпана повсюду вокруг нас в неисчислимых количествах.
- Где же? - с недоумением спросил молодой человек, оглядываясь, точно
ожидая у видеть что-то в тишине угрюмой комнаты.
- Везде, - ответил широким жестом профессор, - начиная с воздуха,
которым мы дышим, и кончая пылью под нашими ногами. Знаешь ли ты, что такое
атомы?
- Гм, во всяком случае, что-то очень маленькое, - улыбнулся Эйтель.
- Вот именно, - засмеялся Флиднер, - это те мельчайшие кирпичики, из
которых складываются все тела вселенной. И самое важное то, что эти
частички вещества образованы из электрических зарядов, связанных с огромным
количеством энергии. Они похожи в этом отношении на туго свернутые пружины
или заряды взрывчатых веществ, которые таят в себе неисчерпаемые запасы
силы. В сущности все, что мы видим под нами, над нами, вокруг нас, в нас
самих, - это колоссальные склады энергии. Надо только найти ключ, который
открыл бы эти сокровища, позволил бы ими распоряжаться по нашему
усмотрению.
- Тогда в чем же дело?
- В том, чтобы заставить распасться - взорваться атомы других веществ,
имеющихся у нас под рукой в любых количествах: кислорода, которым мы дышим,
цинка, - словом, любого вещества.
- И это возможно?
- Разумеется. Многое уже было сделано в этом направлении до меня.
Резерфорду удалось разрушить атомы азота; затем последовала очередь
алюминия, хлора и некоторых других легких элементов. Из них удалось выбить
их составные части - ядра атомов водорода, так называемые протоны...
- Значит, задача уже решена?
- Далеко нет. Во-первых, таким образом разрушалась лишь ничтожная
часть атомов; а во-вторых, они распадались далеко не целиком, - от них
отбивались только маленькие осколки, так что и энергия освобождалась в
неизмеримо малом количестве. Практически эти попытки ничего не давали. Они
являлись только первыми шагами.
- А если бы удалось разрушить их до конца?
- То получился бы результат, на первый взгляд просто невероятный;
приблизительно можно подсчитать, что если бы суметь освободить сразу и
использовать лишь часть энергии, заключающейся внутри атомов одного грамма
радия, именно ту часть, которую он излучает постепенно во время
самопроизвольного распада, то ее хватило бы на то, чтобы в течение суток
производить работу паровоза, везущего поезд весом в 300-400 тонн.
Ты понимаешь, какие неисчислимые богатства мы попираем ногами, и что
было бы, если бы мы сумели извлечь эти колоссальные дремлющие силы не
только из радия, но и из любого вещества, из любого камня, валяющегося на
улице, из пыли под нашими ногами, из обломков ржавого железа, из лужи
грязной воды, - откуда хочешь! Мы затопили бы мир потоками энергии, за
которую борется и из-за которой страдает человек, мы освободили бы его от
необходимости нести проклятие труда, мы наводнили бы землю легкими и
могучими машинами, которые сделали бы жизнь светлой и радостной, мы...
- Мы напитали бы этой силой, прежде всего, наши орудия и наши
броненосцы, наши аэродромы и наши танки, - прервал отца Эйтель, стоя во
весь рост посреди комнаты, с блестящими глазами, угрожающе простирая руки
со сжатыми кулаками куда-то в пространство, будто всей вселенной
- Конечно, это прежде всего, - снова эхом отозвался Флиднер, - иначе
быть не может. Это не обойдется без потрясений, страшных катаклизмов, но
теперь Германия выйдет из них победительницей, вооруженная силой, которую
мы ей дадим, и...
- И через кровь и трупы на аркане потащит человечество в землю
обетованную? - раздался в дверях скорбный, вздрагивающий голос.
Собеседники смолкли, и наступила тягостная пауза. Флиднер нахмурился и
смотрел исподлобья на стоящую у порога девушку. Эйтель презрительно фыркнул
и начал насвистывать какой-то пошленький мотивчик, затем уселся в кресло,
закинув ногу за ногу, и демонстративно рассматривал в упор сестру далеко не
дружелюбным взглядом.
- Я, кажется, вам помешала, - сказала девушка, подходя к Флиднеру, -
доброго утра, отец. Я стучала к вам два раза, но вы так увлеклись
разговором, что ничего не слышали. Здравствуй, Эйтель.
Профессор холодно подставил щеку дочери для поцелуя и почувствовал,
как его охватывает глухое раздражение и недоумение, которое он испытывал за
последнее время очень часто в ее присутствии. Эйтель в ответ пробурчал
что-то невнятное, так что трудно было понять, приветствие ли это или
протест.
- Вот и здесь, - сказала она, - только и разговоров, что о войне.
Война не прекращается ни на один день. То в Африке, то в Сирии, то в Китае,
то где-то в Мексике или Чили, - но всегда где-нибудь на земном шаре люди
рвут друг другу горло... Неужели недостаточно прошедшей бойни? Неужели эта
война не была последней?
- А ты согласилась бы, чтобы она оказалась последней и на Германии
остались бы позор и THI ость поражения? - спросил Флиднер, чувствуя, что он
говорит не то, что нужно, и не так, как нужно.
- Согласилась бы! - горячо воскликнула девушка, - в конце концов ведь
когда-нибудь надо покончить с этим, да мы и сами во многом виноваты со
своими мечтами о всемирном господстве...
- От которых мы не отказываемся и теперь, - сухо возразил профессор, а
Эйтель вскочил, весь дрожа от негодования.
- Вот такие куриные души и привели нас к поражению! Мне противно
слушать эти слезливые разглагольствования, - выкрикнул он злобно.
Флиднер примиряюще протянул руку к детям, чтобы остановить ссору, но
его никто не слушал.
- Я привык говорить то, что думаю, и мне кажется, что позорно немецкой
девушке забыть хоть на минуту падение родины из-за какой-то гуманитарной
чепухи...
- Но именно об этом-то мы и думаем. Ведь этот дух ненависти, жажда
мести меньше всего могут послужить тому, чтобы залечить ее раны! -
возразила Дагмара.
- Ненависти! Да, да, мы именно на ненависти будем строить свою жизнь;
мы ни на минуту не забудем о ней, мы будем радоваться каждому поражению,
каждому несчастью врага, - Эйтель скомкал в руках газету, - пока мы не
станем ему ногой на горло, пока мы не услышим мольбы о пощаде...
- Мы никогда не поймем друг друга, - упавшим голосом произнесла
девушка, вдруг сгорбившись, будто под тяжелой ношей.
- Откровенно говоря, я не особенно об этом и хлопочу, - насмешливо
отрезал Эйтель, снова усаживаясь в кресло и делая вид, что очень занят
срезыванием кончика новой сигары.
Дагмара молча направилась к двери и не успела еще притворить ее за
собой, как услышала:
- Синий чулок!
Она еще больше вобрала голову в плечи, словно спасаясь от удара, и
бросилась к себе. Там, зарывшись в подушки у себя на кровати, разразилась
тяжелыми рыданиями, нисколько не облегчавшими душу.
Подобные сцены за последнее время бывали в семье нередко, однако такой
безобразной она еще не помнила. Дагмаре казалось, что ее самое душит дух
ненависти и злобы, которым пропитаны были даже стены мрачного дома.
В кабинете наступило неловкое молчание. Флиднер в сущности был
согласен с сыном, но ему претила грубость его выходок.
Разговор больше не возобновлялся, и после нескольких незначительных
фраз Эйтель поднялся и сказал, что уходит в полк. Через полчаса вышел и
Флиднер и отправился в институт, где у него в десять часов была назначена
лекция.
Глава III
ВЗБУНТОВАВШАЯСЯ МАТЕРИЯ
На следующий день Флиднер вернулся домой, по обыкновению, перед самым
обедом, и его беспокоила мысль о том, как он встретится после вчерашней
сцены с дочерью.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг