Мало-помалу, в пылу научного азарта, профессор взобрался на самую
вершину кучи. Но тут раздались пронзительные гортанные крики, профессор
обернулся и увидел перед собой туземца с гневным лицом. Профессор недоуменно
посмотрел на него.
- Окка, русска! Лязай, русска, - окна!.. Окка: тенгри! (Окка -
священная куча камней, около которой предполагается присутствие духов.
Каждый проезжающий монгол оказывает уважение этой куче, присоединяя к ней
еще один камень. Обычай этот, как и другие суеверия, не выветривается до сих
пор отчасти потому, что около 40 % мужского населения Монголии состоит из
лам - духовных лиц).
Профессор слез с кучи камней, достал пятиалтынный, и туземец сразу
сделался снисходительней. На его физиономии расплылось подобие улыбки, и он
произнес:
- Мая - лама. Будда есть!
Дальше он показал во все стороны руками и затем ткнул пальцем в
профессора. Профессор догадался, что лама спрашивает его о направлении и
целях его пути, и решил объяснить. Для этого профессор показал руками размер
тех костей, которые ему хотелось найти. Видя, что этого мало, профессор по
обыкновению увлекся и нарисовал на песке сначала скелет, а затем
предполагаемый вид трехрогого динозавра.
- Даракона, - немедленно решил лама и показал профессору куда-то на
восток. - Тама, тама даракона!..
Профессор был в восторге, что лама так быстро его понял. Конечно,
профессор не был настолько наивен, чтобы предполагать, будто где-то на
востоке имеется живой трицератопс, - но почему же не быть там - где-нибудь
во льдах или песках цельной консервированной туше трицератопа, на манер
сибирского мамонта. Все возможно в наши богатые научными достижениями
времена... Но профессор увлекся еще больше, и для проверки своих
предположений сначала ткнул пальцем в рисунок "дракона", потом стал на
четвереньки и угрожающе зарычал...
Лама сначала посмотрел на него в недоумении, потом, словно догадавшись,
хлопнул себя в грудь и протянул профессору ладонь. На этот раз профессор
поощрил его двугривенным. Тогда лама торжествующе показал в сторону
небольшого, скрытого высокой травой овражка. Профессор вопросительно
посмотрел на ламу, тот важно кивнул головой, и профессор двинулся к овражку.
Профессор с научным любопытством двинулся к овражку, и в его обоняние ударил
ужасный смрад... Профессор, преодолевая отвращение, стал спускаться в
овражек и увидел массу костей. Среди костей копались над чем-то собаки..!
Вглядевшись в это "что-то", профессор распознал человеческий труп. Вне себя
от отвращения, профессор нагнулся, поднял первый попавшийся камень и
запустил им в собак. Собаки немедленно бросили свое занятие и устремились на
профессора. Профессор попробовал отбиться геологическим молотком, но собаки
вертелись кругом, находясь вне пределов досягаемости. Еще немного, и
палеонтологическая экспедиция была бы прекращена - но в этот момент
раздались хорошо знакомые профессору гик, крик, свист, улюлюканье, конский
топот и сильные руки подхватили профессора кверху.
- Хорошо, что мы встретили этого оборванного ламу, - сказал Френкель,
усадив профессора сзади себя на маленькую степную лошадку. - А то бы вам,
профессор, дорого бы обошлось это посещение монгольского кладбища. Разве вы
не знаете, что монголы не хоронят своих мертвецов, а просто сносят их в
определенное место на съедение дикому зверью и собакам...
- Почему же вы узнали, что я пошел именно сюда? - спросил профессор.
- Да как же! Лама сказал вот этим молодцам, что вы спрашивали, где
водятся собаки, и даже показывали, как собаки лают... он вас и послал на
кладбище.
В сопровождении "почетного транспорта" профессор и Френкель вернулись к
юртам.
10. Ламья медицина
Так как ни Френкель, ни профессор не хотели больше пользоваться
"почетным транспортом", верховые ямщики могли бы спокойно отправляться
восвояси. Но они предпочли пустить лошадей пастись, а сами расположились в
юртах и занялись мирной беседой с кочевниками за кумысом и чаем. Грузовик
все не шел, ночь наступила, принесла холод. Путешественники рассчитывали
переночевать на воздухе, но к полуночи стало так холодно, что пришлось лезть
в юрты.
Ранним утром путешественники вылезли из юрт совершенно отяжелевшими и
разбитыми. Френкель, по своей нетерпеливой натуре, никак не мог усидеть на
месте, поймал одну из монгольских лошадок и уехал навстречу грузовику.
Профессор же, запасшись на этот раз револьвером, отправился побродить по
окрестностям - но в сторону, противоположную кладбищу.
Френкель проездил полдня, грузовика не встретил, страшно обругался и
вернулся на место стоянки. Здесь с ним произошло несчастье. Когда Френкель
соскакивал с лошадки, у него подвернулась ступня, и он упал на землю. Было
очень больно, и Френкель позвал на помощь. Тотчас на помощь прибежали ямщики
из "почетного транспорта", подняли Френкеля и внесли его в юрту. Так как
Френкель слегка стонал от боли, ямщики позвали ламу. Лама осмотрел ногу
больного, сделал несколько распоряжений, и ему тотчас принесли требуемое.
После этого лама засел в тот угол юрты, где имелись изображения Будды
во всех его перевоплощениях, и принялся стряпать медикаменты. Прежде всего
спахтал глину с бараньим салом, сдобрил этот состав чем-то подозрительным и
вонючим и подошел к Френкелю. Несмотря на боль, Френкель с любопытством
наблюдал за действиями ламы. Лама же очень осторожными движениями потрогал
больную и уже разутую ямщиками ногу, потом взял изготовленное им тесто и
наложил довольно толстым слоем на больное место. Потом он встал, воздел руки
кверху, и принялся бормотать.
- Буданцар-Алангоа, тенгри, - бормотал лама. - Таннул. Ула-шань
тенгри... Русска-москова тенгри... (Буданцар - легендарный родоначальник
монгольского народа, Алангоа - его мать, тенгри - духи, дальше названия
горных отрогов).
- Слушай-ка, ты, китайский поп, - сказал Френкель. - От твоих
заклинаний у меня нога не проходит, а болит еще сильней... Нет ли другого
средства? Да сдери к черту свое сало с ноги! Заутреню-то брось.
Вместо ответа "китайский поп" полез опять в угол, намешал там какое-то
новое "лекарство", стал около Френкеля на колени и поднес ко рту Френкеля
чашку с необыкновенно сильным запахом перегнившей мочи.
- Это что же: ты хочешь, чтобы я выпил? - завопил Френкель. - Ну уж,
это, брат, дудки! - С этими словами Френкель наподдал чашку так, что
содержимое плеснуло ламе в лицо.
- Будда-Алангоа! - заорал, в свою очередь лама и бросился на Френкеля с
кулаками. Так как лама был на ногах, а Френкель лежал, то очень быстро лама
подмял Френкеля под себя и начал его молотить обоими кулаками, не соблюдая
особенной вежливости. Френкель отбивался, как умел, и звал изо всей силы на
помощь. И помощь явилась.
Рядом с юртой раздался гудок грузовика, а в юрту вполз Васька Свистунов
и одним ударом кулака отбросил ламу в угол прямо под многочисленные
изображения Будды.
- Отпусти ему еще, Васька, - жалобным голосом попросил Френкель, - а то
он меня чуть на тот свет не отправил.
- Сейчас, - ответил Васька с полной готовностью, высунул голову наружу,
крикнул: - Шофер, поди-ка сюда! - а затем направился с угрожающим видом к
ламе.
Но вместо шофера в юрту влез профессор Дормье.
- Даракона, бачка, даракона, - забормотал лама и стал на колени.
- Так этот самый человек, который знает, где есть кости динозавра! -
воскликнул профессор. - Френкель, скажите, чтобы Свистунофф его не трогал,
это человек ценный!..
Френкель объяснил Ваське в чем дело, и лама был прощен.
Через четверть часа, расплатившись с "почетным транспортом", экспедиция
тронулась в путь на грузовике. Вместе с путешественниками на багаже восседал
лама, который бормотал: - Даракона, даракона, - и показывал на восток...
11. Свистунов и движение
Работа, собственно говоря, была, но Свистунов еще с утра ушел из
торгпредства, где расположилась экспедиция, чтобы побродить по "Красному
Богатырю"... Нельзя сказать, чтобы Васька очень интересовался бытом и
нравами местных жителей, - в этом случае он обратился бы, вероятно, к
монгольскому "союзу революционной молодежи", нельзя сказать также, что
Ваську повлекло на улицу то зевачество, которое создает обычно вокруг
всякого уличного происшествия толпу бездельного народа. Нет; Васька
почувствовал потребность в том полудремотном уединенном состоянии, в том
своего рода самонаркозе, когда все проходящее мимо зрения - вместе с тем
проходит и мимо сознания. Во дворе торгпредства, где грузилась экспедиция в
Гоби, все время толкались люди, и где приходилось подтягиваться и что-то
делать даже и не по инерции, - такое состояние для Васьки было невозможно.
Навстречу вместе с монголами в остроконечных шапках, монголками в
рогатых уборах, китайцами в удобных синих хурмах и штанах, шли верблюды,
свиньи, ослы, собаки. Улицы не было. Там и сям были разбросаны "хошуны" -
юрты за частоколами. Только на площади было несколько зданий европейского
типа. Со всем тем и на площади и в извилистых переулках около хошунов было
большое движение. То и дело навстречу попадались небольшие отряды
"цириков" - монгольских солдат, старательно печатающих шаг. Цирики были
одеты, несмотря на жару, в шинели русского образца.
Кое-где на частоколах хошунов болтались красные флаги - в этом было
дыхание революции. Но Свистунов вспомнил 40 % лам, дорогу, "почетный
транспорт", и согласился в душе с секретарем полпредства, который на вопрос
Френкеля ответил:
- Монголия пока еще не красная. Монголия - красноватая.
В том же состоянии самонаркоза Свистунов обошел весь Улан-Батор-Хото -
и ему казалось, что все же, по сравнению с Москвой, он пришел в некоторое
движение. Восемь суток в скором поезде, потом автомобиль до Кяхты, затем
грузовик Центросоюза. Кусок высокоорганизованной материи в лице Свистунова,
отказавшийся было работать в Москве, вновь, как-то извне приобрел
необходимый толчок и, будучи выведен из одного рода инертного состояния,
перешел в другой род инерции. Свистунов двигался, Свистунов начинал даже
действовать иногда по собственной инициативе, но Свистунов еще не жил.
Активное участие в гражданской войне, в непрерывных боях и разведках, ратный
труд и боевое удальство, наступления, атаки, снарядный вой и пулевой свист,
ночевки на голой земле, многочасовые бессонные переходы, - как-то незаметно
перешли в упорный и длительный нажим дьявольски-настойчивой учебы,
пропагаторства, организаторства, строительства, непрерывного, настырного
призыва к действию других.
И в результате Свистунов остановился. По-видимому, этого и не могло не
случиться, это должно было случиться, потому что в возрасте Свистунова
организму в обычных условиях приходится расти наиболее интенсивно и собирать
соки, чтобы израсходовать их потом. Может быть, следовало бы просто
отправиться на месяц в санаторий, чтобы восстановить жизнедеятельность
истощенного организма; может быть, следовало бы уехать в деревню, но...
деревни никакой не было, а с санаторием обстояло дело сложней, потому что из
распространенного комсомольского (и ложно понятого) самолюбия Свистунов не
хотел быть нежней и обременительней для государства, чем другие. То
состояние, которое переживал Свистунов теперь, когда последовательно его
приводили в движение неистовый Френкель, а потом техническая работа у
профессора, еще не выбило Свистунова из характерного для него за последнее
время туманного и совершенно равнодушного качания из стороны в строну,
словно и не комсомолец он, и не активист, может и не парень даже, a некое
бревно на постаменте, вроде деревенских качелей.
Шатаясь по шумным улицам, Свистунов добрел до окраины города, над
которой на горе господствовало странное сооружение - не то дворец, не то
храм. Вокруг этого храма блистали на солнце золоченые крыши храмиков
поменьше.
Спросив у встречного русского, Свистунов узнал, что это - Большой
Ганген, ламаистский монастырь, в котором в посте и молитве пребывают 15000
лам. Вместе с тем прохожий указал Свистунову на целый табор юрт под горой, в
которых живут девицы "хухены", жены лам. Так мудрые ламы блюдут обет
безбрачия и вместе с тем утешаются с хухенами.
Нечто вроде отдаленного любопытства мелькнуло у Свистунова. Расспросив
прохожего, Васька направился в монастырь. Выбрав храм побольше, Свистунов
пошел в него. В довольно большом помещении сидели, поджав под себя ноги, на
кошмах около тысячи лам. Сидели они почти друг на друге, так что пройти
между их рядами было никак нельзя. Около каждого из лам лежала груда
узеньких картонок с письменами. Окончив читать одну картонку, лама брал
другую и начинал монотонно бубнить по ней себе под нос. Одновременно каждый
лама управлялся с кашей. Мальчики-подростки, служители - разносили на
коромыслах ушаты с кашей и подкладывали тем из лам, которые успели очистить
свои котелки. Кроме того, "бонди" разносили свежие вороха картонок и
подкладывали тем из лам, которые управились с предыдущей порцией. Так, в
самосозерцании, каше и молитве по картонкам проходило медленно время.
Ламы не обратили на Ваську никакого внимания, только один из стариков,
сидевших у стены на деревянных подмостках, посмотрел на Ваську внимательно и
сердито. Васька собрался уже уходить, как вдруг один из "бонди", парнишка
вдвое ниже Васьки, остановился перед ним, сделал низкий поклон и, указывая
пальцем на КИМ'овский значок на Васькиной груди, сказал:
- Та-ва-ли-ся!
И прицыкнул языком. Видно было, что значок ему очень нравится, и что в
нем-то как раз он видит обозначение Васьки, как товарища. Васька, недолго
думая, снял значок и подал парнишке. Парнишка взял значок робко и
недоуменно, глянул на Ваську, приложил значок к своей груди и, на ответный
Васькин кивок, вдруг закланялся, заулыбался, и даже с неведомой целью хотел
поймать Васькину руку, но в этот момент старик у стены разразился целым
потоком гневных слов, видимо, ругательств, парнишка подбежал к старику,
униженно подал ему значок, старик бросил значок на землю и растоптал его
ногами. Васька обозлился, хотел было тут же выдрать старику пол-бороды, но
вспомнил, что он все-таки в чужой стране.
Кроме того, было бы нецелесообразно вступать в бой из-за значка со всей
тысячью лам. Поэтому Васька повернулся и пошел вон из храма. Уже во дворе
его догнал тот же самый "бонди", поймал-таки Васькину руку и чмокнул ее
губами. Ваську взяла досада, он хотел объяснить, вдолбить, но тут же
сообразил, что это вздор и что все равно парнишка его не поймет. Тогда
Васька взял парнишку за руку, потряс ее и, глядя парнишке прямо в раскосые,
гноящиеся глаза, сказал отчетливо и внятно:
- Товарищ! Пролетарий!
- Та-ва-лн-ся! Лета-лия! - восторженно подхватил парнишка, но из храма
раздался грозный окрик, и парнишка исчез.
Вновь побрел Свистунов по извилистым улочкам Улан-Батора, но в его
состояние вкралось что-то новое, непохожее на то, что было до сих пор. - Что
же это, что? - мучительно спрашивал себя Свистунов. - Что я, обрадовался
этому проявлению пролетарских чувств со стороны мальца? Нет, - отвечал он
сам себе, - я этого именно и ожидал, и удивительно было бы, если бы не
встретил какого-нибудь парнишку в этом роде. Значит, это не радость. Нет,
это состояние скорей похоже на растерянность, на подавленность. Но почему я
могу быть подавлен?
- Стой! - закричал вдруг Свистунов, остановившись, - и шедший навстречу
одногорбый верблюд шарахнулся в сторону. - Стой! Поймал! Ясно: ведь, вся эта
тысяча там, в храме, занималась тем же, чем и я: самосозерцанием. Так, так.
Ведь, у буддистов это - обряд. Сидеть и смотреть на свой собственный пупок.
Ну, а я? Да, должен честно, по-КИМ'овски, сознаться перед самим собой: и у
меня превратилось в последнее время в обряд. Дальше? - уже с удовольствием
продолжал самоанализ Свистунов. - Дальше! Этот парнишка был контрастом,
представителем пролетарской солидарности, то есть борьбы. Я - частичка
стабилизации, он - частичка борьбы. Казалось бы, что нужно наоборот. Ведь, я
активист, прошедший целый ряд этапов, а он? Просто маленький монгольский
парнишка, которым помыкают, как грязной тряпкой... И вот, получилось крайне
невыгодное для меня зрелище: я хожу и интеллигентски хандрю, а он только и
ищет - инстинктивно - поводов для того, чтобы ввязаться в ту самую борьбу,
которую я покинул. Ловко, Васька Свистунов! Грязный монголенок дает тебе
предметный урок пролетарской солидарности, и ты выступаешь в очень
невыгодном освещении...
Свистунов зашел в "союз монгольской революционной молодежи" - там его
знали, он уже был непосредственно по приезде - и узнал, что работа ведется
не только среди монастырских служек - "бонди", но и среди самих монахов-лам.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг