долине грядки. Эта линия ясно свидетельствовала об усыхании озера.
Самый же берег последнего поразил нас своими формами; он состоял из
глыб льда, толщиной в целую четверть, набросанных друг на друга в
полном беспорядке в лежачем, наклонном и стоячем положениях. Между
ними еще кое-где виден был снег, но глыбы большею частью были лишены
его. Очевидно, это были в миниатюре торосы полярного льда,
нагроможденные во время Ибэ, который сначала взломал лед замерзшего
уже озера, а затем набросал его глыбы вдоль берегов.
Северный ветер взволновал озеро, которое полностью вскрылось. Его
южный берег был виден вдали, также с белой каймой торосов. Мы обогнули
озеро по восточному берегу, что заняло час с лишним; шли по твердому
пляжу, укрепленному морозом, между торосами льда справа и старой
береговой линией слева. Еще левее поднимались уже плоские холмы
окраины хребта Майли, которые уходили на восток. Южный берег озера
представлял также торосы, но сюда набегали волны, поднятые северным
ветром, и торошение льда продолжалось на наших глазах; льдины
сталкивались, лезли друг на друга, опрокидывались, громоздились, все
время слышен был шорох; волны набегали, сдвигали и ворошили льдины.
Поднявшись на берег, мы шли по песчаным холмам, наметенным
северными ветрами и поросшим разными кустами, пересекли большой тракт
Бей-лу, шедший из Урумчи через Манас и Шихо вдоль подножия Восточного
Тянь-шаня дальше к перевалу через этот хребет. Но Лобсын повел нас
прямо к устью ущелья речки Бургусутай, которое видно было впереди в
стене Тянь-шаня, так как по расспросам знал, что там должна быть более
короткая верховая дорога через хребет. Действительно, под вечер мы
вошли в это ущелье и вскоре нашли хорошее место для ночлега на берегу
речки, где имелось достаточно корма для животных. Но теплый Ибэ сюда,
очевидно, не доходил, речка была под льдом, а на траве и кустах лежал
небольшой слой снега.
Следующий день мы шли вверх по ущелью Бургусутая; вдоль речки
росли кусты и деревья - тополя, тал, джигда, карагач, крутые склоны
были скрыты под снегом, над которым возвышались редкие кусты. Через
несколько верст дорога свернула в боковую долину, по которой мы
поднялись в широкую долину между двумя цепями Тянь-шаня, окаймлявшими
ее с севера и юга; с обеих сторон тянулись гряды с редким лесом, а
дорога шла по сухой долине, поднимаясь все выше. Но около полудня
дорога повернула на юг, перевалила через седловину южной из обеих
цепей; здесь уже лежал неглубокий снег; мелкий лес из березы, осины,
сосны покрывал склоны гор. Мы долго спускались по лесу на юг;
становилось теплее, снег исчезал и, наконец, перед нами открылась
широкая долина реки Или. Дорога повернула вправо, где вдали уже был
виден большой город Кульджа.
К вечеру мы приехали туда. Чугучакский консул дал мне посылочку и
письмо к консулу в Кульдже, и мы остановились в консульстве,
расположенном на северной окраине города на большом участке со старыми
деревьями. Нам отвели небольшой домик для приезжих с тремя комнатами и
необходимой мебелью, где мы и расположились на свободе. Но для
животных нужно было покупать село, так как участок представлял
несколько домов среди сада и цветников, где пасти верблюдов и лошадей
было бы неудобно.
На следующий день, помывшись и переодевшись, я отправился к
консулу, а Лобсын ушел в город, чтобы обойти все постоялые дворы и
узнать, нет ли где-нибудь паломников, собирающихся в Лхасу. К обеду он
вернулся и сообщил, что на одном дворе нашел попутчиков в виде шести
монголов-торгоутов, собирающихся на днях выступить в Тибет; он отвел
туда своих верблюдов и лошадь, так что в консульстве остались только
два моих верблюда, лошадь и ишак Очира.
Я прожил в Кульдже неделю. Свои русские товары быстро продал,
частью в консульстве, частью в городе и закупил разные китайские,
которых в Чугучаке не было или которые были там дороже, чем в Кульдже,
так что я мог продать их с небольшой выгодой, окупавшей провоз. Лобсын
каждый день приходил ко мне и мы беседовали о его путешествии.
Паломники направлялись через Юлдус в Турфан и через хребет Курук-таг в
Дунь-хуан и далее через Цайдам в Тибет; они рассчитывали в начале
весны быть в Лхасе, а осенью пуститься в обратный путь, так что через
год Лобсын надеялся вернуться в Чугучак.
Я проводил Лобсына до восточных ворот Кульджи, а на следующий
день сам отправился домой той же дорогой через Тянь-шань и по Долине
ворот. Теперь Очир ехал во главе каравана и вел головного верблюда, а
я замыкал шествие. Но консул воспользовался моим отъездом и отправил
со мной казака, который должен был заменить одного из казаков
консульства Чугучака, умершего во время нашего путешествия. Ему это
было выгодно, он ехал со мной на своем коне и экономил свои кормовые,
а у меня был помощник на всякий случай.
Наше возвращение прошло совершенно благополучно. Когда мы
переваливали через Тянь-шань, то могли видеть с высоты, что в Долине
ворот дует сильный Ибэ, - вся долина была в желто-серой мгле. Но, пока
мы спустились и выехали к берегу Эби-нура, Ибэ кончился, и мы проехали
до Ала-куля в тихую погоду, так что к пикету Токты не было надобности
заезжать. На берегах Ала-куля я увидел не ровный, а разбитый и
торошенный лед, развороченный последним Ибэ, а вдоль берегов озера
тороса тянулись сплошным валом по восточному и северному берегам.
Когда мы ночевали второй день на Ала-куле, начиналась новая порция
Ибэ, но здесь мы были уже в устье Долины ворот и успели свернуть к
реке Эмель, прежде чем он разыгрался в полную силу, так что добрались
до Чугучака вполне благополучно.
Консулу я привез письмо и подарки из Кульджи.
Чтобы закончить свои записки, мне остается только привести письма
Лобсына о путешествии в Тибет и пребывании в его столице Лхасе,
которые я получал от него время от времени.
ПИСЬМА ЛОБСЫНА С ДОРОГИ В ТИБЕТ И ИЗ ЛХАСЫ
Первое письмо я получил довольно скоро, еще весной; его привез
один из торгоутов, вернувшийся из Дун-хуана по болезни. После обычных
в таких письмах поклонов всем знакомым и пожеланий я нашел в этом
письме следующее:
"Добрый мой приемный отец и покровитель Фома Капитонович! Пишу
тебе от пещер Тысячи будд, где мы стоим уже третий день, отдыхая от
долгого пути через Хамийскую пустыню. Из Кульджи в Карашар мы ехали
почти целый месяц по стране Юлдус, где живут мои сородичи
монголы-торгоуты со времен великих походов Чингиз-хана. Места здесь
очень гористые, на полуночной стороне высокие горы и на полуденной
тоже и, конечно, все снегом покрыты. А в промежутке широкая долина,
где в зимнее время проживают наши кочевники, а летом уходят на джайляу
в горы. Здесь мы стояли несколько дней, пока паломники снаряжались в
свой долгий путь. В долинах богатые травы, народ зажиточный, живут
вообще хорошо под управлением своих ханов, но, конечно, не без разных
прижимов в свою пользу, как полагается всякому начальству.
Из Карашара мы пошли не по большой китайской дороге через Токсун
и Хами, а прямее, по пустыне между горами Чол-таг и Курук-таг, потому
что зимнее время позволяло обходиться без воды, а пользоваться снегом,
наметенным во всех впадинах и на подветренных склонах, и возить с
собой на вьюках куски льда, чтобы варить обед и чай на стоянке. Едем
мы все на верблюдах, а больше идем пешком, коней у нас нет, а верблюды
находят в пустыне довольно корма. А там, где корма больше, мы делаем
дневки, чтобы подкормить своих двугорбых.
Когда вышли в пустыню Хамийскую, мы повернули на полдень,
миновали р. Сулэхэ и остановились у пещер Тысячи будд за Дунь-хуаном.
Старший лама узнал меня, спрашивал о тебе и много ли мы выручили от
продажи старых книг из тайников храма. Послал с нами донесения
хамбо-ламе в Лхасу. Узнал у него, что из Керии или Нии паломники не
проходили, значит, мой сын здесь не был, а пошел оттуда прямой дорогой
в Тибет. Не вернулся ли он домой? Если случайно узнаешь, - пиши мне в
подворье монголов-торгоутов в Лхасе, где мы будем все время стоять.
Отсюда мы пойдем скоро прямым путем через западный Цайдам, не заходя
на Куку-нор и в Дуланкит, на высокое Тибетское нагорье. Если встретим
где-нибудь обратных паломников из Монголии, пошлю тебе весть, а не то
уже придется писать из Лхасы".
Второе письмо я получил уже почти через год после отъезда
Лобсына. Оно было послано из Тибета с одним из возвращавшихся
паломников, привезшим его в русское консульство в Урге, откуда его
переслали через Сибирь в Чугучак.
"Дорогой Фома Капитонович! Вчера на стоянке на берегу Голубой
реки в Тибете наш караван встретился с монголами, возвращающимися из
Лхасы в Ургу. Я отдал им это письмо, которое писал тебе в пути через
Цайдам и Тибет, когда было время и не слишком холодно, чтобы держать
карандаш в руке.
Из Дунь-хуана мы вышли в начале весны. До подножия большого
хребта Алтын-таг шли от пещер Тысячи будд еще два дня по каменистой
полынной степи, перевалили через скалистые невысокие горы и русло реки
Дан-хэ. Эта река течет маленьким ущельем, которое промыла себе в
каменных породах в несколько размахов глубины. И в стенах этого ущелья
всюду торчали большие и малые валуны, наложенные друг на друга. И я
подумал, что сначала эта река сама натаскала валуны из гор на эту
степь, наворотила их друг на друга, а потом опять стала их уносить и
вырыла свое ущелье, в котором буйно течет в отвесных берегах. И
хорошо, что через эту реку построен мост, иначе никак нельзя было бы
спуститься на верблюдах к воде, чтобы итти вброд, да и бродить через
буйную реку было бы опасно, она могла сшибить верблюдов с ног*. А мост
построили китайцы, которые живут за рекой в этой степи, где имеют
пашни и разводят баранов и коз.
(* Лобсын очевидно, видел ущелье реки Данхэ в предгорьях Алтын-тага,
где река врезалась в свои собственные более древние грубые наносы на
глубину 10-15 метров. Это доказывает недавнее повторное поднятие гор,
которое увеличило падение русла реки и дало ей силу углубляться в
более древние отложения. - Прим. автора.)
В этом поселке мы взяли проводника, чтобы он провел нас через
главный хребет Алтын-тага, который в этой части называют Нань-шань, т.
е. южные горы. Из поселка он виден был высокой стеной впереди, весь
его гребень был еще покрыт снегом. И в поселке было еще очень
прохладно, весна только что начиналась, тогда как в Дун-хуане уже
цвели абрикосы и персики.
Проводник повел нас к одному из ущелий хребта, где был перевал
через него, но ошибся и попал не в ущелье с перевалом, а в соседнее.
Здесь мы потеряли целый день, дошли по речке до того места, где
верблюды с вьюками не могли пройти между скалами, стоявшими по обе
стороны русла, шириной всего в два аршина. И только тут он понял что
ошибся; пришлось итти назад по этому ущелью до его устья, выйти в
соседнее, переночевать в удобном месте и на следующий день уже
подняться на перевал, высокий, но не крутой. На нем лежал еще снег
почти по колено, и мы очень устали, переводя наших верблюдов одного за
другим во время метели через него до спуска на полуденную сторону, где
нашлось удобное место с кормом для ночлега у подножия хребта.
За этим хребтом была широкая долина Е-ма-чуань, т. е. долина
диких лошадей, где мы и встретили последних, целый табун в полсотни
голов. Они паслись на берегах речки Е-ма-хэ, а когда мы подошли ближе,
испугались и побежали, но не вдаль, а бегали по долине вокруг нас. А у
наших торгоутов-охотников, промышлявших на Юлдусе и дзеренов, и
куку-яманов, и архаров*, а также медведей и барсов, конечно, были
скорострельные русские винтовки, и, когда куланы стали бегать вокруг
нас на расстоянии 200-250 шагов, два стрелка спешились и застрелили
пару куланов. Поэтому пришлось стать на ночлег в степи в долине
Е-ма-хэ, чтобы освежевать добычу, снять шкуры, разделить мясо между
всеми и сварить побольше. Шкуры мы отдали проводнику, который отсюда
возвращался к реке Данхэ в свой поселок.
(* Куку-яман - горный козел; архар - горный баран, т. е. дикие
животные Центральной Азии.)
На другой день мы перевалили через следующий хребет Нань-шаня по
удобному месту, которое указал нам проводник, и спустились с него уже
на северную окраину Цайдама. Это широкая долина между Нань-шанем и
первой цепью Тибета; в ней рассеяны соленые и пресные озера,
солончаки, болота с зарослями и степи с хорошей травой. Но место уже
высокое и воздух редкий, ходить пешком скоро устаешь, а в ушах все
время какой-то звон, точно где-то далеко поют или играют на дудке.
Мы шли дней семь поперек Цайдама до его южной окраины, где также
стоят улусы монголов, которые живут за счет паломников. На горах
Тибета летом погода мокрая и холодная, и вылинявший к лету верблюд не
может работать. Все вьюки везут дальше на яках1, косматых тибетских
быках, а верблюдов оставляют у монголов для обратного пути. Вот
монголы и пользуются их рабочей силой, молоком и шерстью за то, что
пасут и караулят их. И мы также оставили у них своих верблюдов и взяли
яков за небольшую плату.
Здесь, на северной границе Тибета, съезжаются монгольские
паломники и образуют более многочисленные караваны, чтобы не бояться
диких тангутов, которые грабят одиночных проезжих, отнимают у них
вещи, припасы, оружие. И наша торгоутская партия прожила недели две в
ожидании прибывающих, отдыхали и учились вьючить и пасти яков*.
Наконец, собрался караван в 42 человека из разных мест Монголии, и мы
могли итти дальше в половине мая. Весна еще мало чувствовалась,
перепадал снег, свежая трава только что появилась.
(* Як - тибетский бык с длинной шерстью, черного или белого цвета, с
большими рогами; очень вынослив в высокогорных условиях, в связи с чем
используется как вьючное животное в Тибете; домашнего яка монголы
называют сарлыком.)
Поднялись мы по длинному мрачному ущелью, на крутых склонах его
лежал еще снег. И намаялись мы сначала с яками: они не идут цепочкой,
как верблюды или лошади друг за другом, а бегут стадом, как бараны,
толкают друг друга, сбивают с тропы, задевают вьюками и сворачивают
их, иногда сбрасывают на землю. Ящиков и хрупких вещей паломники не
везут с собой, а только мягкую рухлядь, одежду, подстилки, подушки,
мешки с мукой, солью, гуамянью*, цзамбой, кирпичами чая, котлами и
треногами. Все вьюки похожи один на другой, и, чтобы различать на
стоянке свое имущество, каждый делает отметки, привязывая лоскуты
разного цвета сверху или сбоку. Шли мы почти всё пешком, только
впереди какой-нибудь старик ехал на легком вьюке, показывая всем
дорогу. (* Гуамянь (кит.), гума (каз.) - сорго, злак.)
Порядок у нас был такой: старались встать до рассвета, чтобы
сварить чай, затем завьючить животных и выехать, когда будет светло.
Шли 5-6 часов, иногда 8-10, смотря по местности, останавливались, где
корм был получше, а палатки ставили по кругу, входом с внутренней
стороны, чтобы воры не могли пробраться незаметно к кому-нибудь.
У некоторых паломников были собаки, которые караулили вход в
палатку своего хозяина. Примерно раз в неделю делали дневку, выбирая
место с хорошей травой, чтобы подкормить яков и самим отдохнуть.
Нужно сказать еще, что меняют верблюдов на яков только те
паломники, которые идут в Лхасу летом в мокрую погоду, а идущие зимой
могут итти туда и на верблюдах. Корма на Тибетском нагорье вообще
плохие. В мокрых местах растет густо трава бухачирик, что значит сила
яка; у нее стебель очень твердый, а мягкая головка небольшая. Это
почти то же, что наш дэрису (чий), но только последний растет на сухих
местах, а тот на сырых, которых там много, и старые яки и верблюды его
не могут жевать и худеют. Поэтому в дальний путь в Лхасу нужно
выбирать молодых животных.
Местность в Тибете вообще очень неровная, много горных гряд, а
также рек и речек, грязных мест на солончаках и на берегах рек, где
животные вязнут, много бродов, где нужно выбирать мелкие разливы по
рукавам, чтобы не подмочить вьюки. Есть высокие перевалы; особенно
запомнился один, называемый Убаши-хайрхан, т. е. милостивый убаши
(мирянин с духовным обетом). Настоящее название его не произносят,
чтобы не рассердить духов. На перевале, конечно, большое обо - куча
камней и разных приношений - тряпок, костей, хадаков, рогов яка, а,
проходя мимо, паломники непременно возжигают благовонное курево.
На одном ночлеге к нам пришел старый человек и очень просил
купить у него мешочек соли, который он принес с собой, или обменять на
мясо, муку, чай, цзамбу. У нас с собой была соль, и мы спросили,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг