Лоу-лане представляло утварь и разные домашние вещи, орудия, оружие,
картинки бытового обихода третьего и четвертого столетий после р.х.
Все эти вещи получили высокую оценку, а мы большую благодарность за
наши раскопки, отчасти оправдавшие экспедицию в бассейн Тарима.
ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ДОЛИНЕ ВЕТРОВ
И ПАЛОМНИЧЕСТВО ЛОБСЫНА В ЛХАСУ
Вскоре после нашего возвращения из неудачной экспедиции за
кладами на южной окраине пустыни Такла-макан Лобсын, побывавший уже в
своем улусе в долине реки Богуты, явился ко мне в лавку. Я уже успел
съездить в Семипалатинск и вернуться с новой партией мануфактуры и
других товаров для своей лавки, так как остатков от прежних закупок
было уже немного, а сидеть в ней для распродажи этих остатков
случайным покупателям было слишком скучно. Я еще не собирался
прекратить свои поездки по Монголии и Туркестану и почить, так
сказать, на лаврах, проедая на старости лет заработанные деньги.
Закупив новый товар на остатки золота, я думал еще раз отправиться по
кочевьям, если позволит здоровье, состояние которого внушало уже
опасения.
Лобсын был очень расстроен, даже похудел за последнее время. Он
посидел молча в ожидании ухода покупателя и, послав Очира на кухню за
стаканом чая, сказал мне со вздохом:
- Знаешь, Фома, житья мне в юрте не стало. Жена плачет с утра до
вечера и упрекает меня за то, что наш сын убежал, как будто я виноват
в этом, а не она, которая избаловала его, сделала своевольным и
самонадеянным. Она требует, чтобы я отправился в Лхасу, разыскал сына
и привез его домой. Она говорит, что сын у нас только один, что я
испортил его своими поездками за кладами, приучил к безделью, что он
отвык заботиться о нашем скоте и хозяйстве и дома в промежутки между
путешествиями ничего не делал, обленился, таскался к девушкам в
соседних улусах. Это, пожалуй, верно. Я сам исполнял все работы по
хозяйству, когда был дома, а его не заставлял писать и читать
по-монгольски и по-русски и заниматься грамотой со своими сестрами.
- Одним словом, я решил итти паломником в Лхасу, разыскать сына и
привести его домой. У тебя еще лежит моё золото, отдай его мне, я
куплю трех верблюдов, разных товаров на подарки далай-ламе и храмам,
продовольствие на дорогу. В долине Кобу в этом году был хороший урожай
и размножился скот, несколько человек решили итти на поклон к
далай-ламе и уговорили меня присоединиться к ним, как знающего все
дороги. Такого случая у нас давно не было, а итти одному слишком
дорого и трудно.
- Итак, ты хочешь оставить меня! - сказал я ему. - Мы столько лет
так хорошо и дружно работали вдвоем; смотри, какое большое хозяйство
ты завел на Богуты, сколько скота имеешь, обставил юрты, нашел жену,
народил сына и трех дочерей. А теперь хочешь все это оставить и итти в
Лхасу искать сына-бездельника, затратишь на это свои силы и средства.
Подумай хорошенько о себе и обо мне также, как я буду без тебя водить
свой торговый караван, даже если перестану интересоваться кладами.
- У тебя уже подрос хороший помощник - Очир, - ответил мне
Лобсын. - Он не хуже меня все дело знает. Один раз попробуй с ним
поехать не так далеко. Я пробуду в отлучке только эту зиму и весну, к
будущему лету вернусь с сыном или без него. Хозяйство мое и семья
остаются ведь на Богуты.
Долго я уговаривал его, но он, видно, твердо решил: - Не могу я
вернуться домой, жена пилит с утра до вечера и плачет, дочери тоже
просят - приведи нашего брата домой.
Пришлось отдать ему его золото на покупку верблюдов, седел,
товаров и даже отпустить ему из своего склада кое-что подходящее для
подарков. Лобсын сказал, что его попутчики по паломничеству хотят итти
в Лхасу не обычным путем через Алашань, Лань-чжоу и Синин к границе
Тибета, а по более короткой дороге через Урумчи, Черчен и западный
Цайдам, чтобы выйти на главную дорогу уже на границе Тибета.
- Если ты пойдешь этим путем, - сказал я ему, - я провожу тебя до
Кульджи. Мне давно хотелось увидеть западную окраину нашей страны с
долиной Ибэ и озером Эби-нур. У меня найдется товар на пару верблюдов,
и через две недели мы можем отправиться. Для меня это немного поздно,
но если не использовать этот случай, я в Кульджу сам уже не соберусь.
А может быть, ты отложишь свое паломничество до весны? Ведь придется
итти по Цайдаму и Тибету уже в зимние холода!
- Нет! - сказал Лобсын. - Если выручать сына - нужно это сделать
скорее, чтобы застать его и его соблазнителя в Лхасе. А позже куда еще
он его заманит, и следов не найдешь!
Поэтому мы и решили выехать вместе в самом начале декабря по
прямой дороге в Кульджу. Лобсын уехал покупать верблюдов, в том числе
двух для меня, а я заготовил запасы, отобрал товары для своей торговли
в Кульдже и для подарков в Лхасу. Побывал я и у консула и рассказал
ему решение Лобсына о паломничестве. Консул против ожидания поддержал
моего компаньона, одобрил его желание найти и вернуть сына на путь
честного торговца, а не бродячего прихлебателя лам. Он одобрил также
мое желание побывать в Кульдже и обещал дать мне письмо к русскому
консулу в этом городе с рекомендацией на всякий случай.
* * *
Первого декабря вернулся Лобсын с шестью верблюдами, двумя
лошадьми и ишаком. Он навьючил двух верблюдов товарами и подарками для
Лхасы, двух - провиантом на весь путь для себя, палаткой и другим
снаряжением на длинную зимнюю дорогу. Я занял двух верблюдов своими
вещами и товарами для Кульджи, подобранными по совету консула,
знавшего местный спрос по своей прежней службе там. С нами ехал Очир,
для которого и был куплен ишак. Сидя на нем, он должен был вести
караван до Кульджи вместе с Лобсыном, а обратно уже самостоятельно во
главе каравана, хвост которого замыкал всегда я.
По совету консула мы решили итти до Кульджи не ночными
переходами, как обычно с караваном, а днем по следующей причине. До
озера Эби-нур путь идет все время по долине, которую называют
"Джунгарские ворота". По ней пролегает и русско-китайская граница,
выступая углами то вправо, то влево, так что большая дорога часто
проходит у самой границы и ночью итти неудобно. Стража на русской и на
китайской стороне может принять наш караван ночью за контрабандистов,
задержать и отвести на ближайший таможенный пост, где могут
подвергнуть осмотру все товары и потребовать пошлину. Возможны всякие
придирки и неприятности. Днем же при виде нашего каравана стражник,
если увидит, - подъедет, проверит наши документы и отпустит без
затруднений. Дневным путешествием я, конечно, был доволен, так как мог
увидеть всю эту междугорную долину, которая меня интересовала с давних
пор по своему историческому значению.
Я знал, что по этой долине в XIII веке впервые прошли орды
Чингиз-хана из глубины Азии, оставляя в стороне высокие перевалы,
покрытые зимой снегами и слишком трудные для движения больших орд. Она
составляла последнее звено большой и ровной дороги, которая выходила
из Каракорума, столицы Чингиз-хана на реке Орхоне, пролегала сначала
на юг, огибая восточный конец гор Гурбан-Сайхан, и потом пролегала все
время по долине между Монгольским Алтаем и Тянь-шанем и по Джунгарской
Гоби выходила у озера Эби-нур в эти Джунгарские ворота, где
поворачивала на северо-запад в Киргизские степи. Через эти ворота
орды, оставив за собой длинный и ровный путь по степям и пустыням
Монголии и Джунгарии, спокойно выходили в степи киргизов и калмыков к
большим и богатым городам Бухаре, Хиве, Самарканду, растекаясь также
на северо-запад мимо Аральского и Каспийского морей к берегам Волги и
владениям русских князей. На всем пути не было ни одного высокого
перевала и скот везде находил корм и воду. Правда, что ввиду краткости
зимних дней дневные переходы не могли быть большими, так что путь
должен был занять пару лишних дней.
Мы выступили 6 декабря в ясную погоду с легким морозом и пошли
впервые из Чугучака на юг, тогда как во время предшествующих
путешествий всегда шли на восток, вверх по долине реки Эмель.
Местность представляла чиевую степь на солонцовой почве; голые
площадки с белыми выцветами солей все время чередовались с зарослями
чия в виде отдельных толстых снопов, достигавших высоты всадника.
Обилие и свежесть чия на этой пограничной местности объяснялись тем,
что здесь как с русской, так и китайской стороны не пасли скот из
опасения, что он перейдет через границу, никакими знаками не
обозначенную, и попадет в чужие владения, где его могут задержать.
Поэтому вся местность была пустынная, и только на половине перехода мы
встретили жилой пункт. Это была шерстомойка на берегу пруда, в которой
собиралась зимой вода нескольких речек, питавших оазисы Чугучака и
здесь оканчивавших свой путь. В пруду китайские скупщики шерсти
промывали ее и потом просушивали на снопах чия. Но начавшиеся холода
заставили прекратить эту работу, мы никого не застали, и навесы, под
которыми паковали вымытую и высохшую шерсть в тюки, пустовали.
Вечером мы дошли до реки Эмель и стали на ночлег. Река течет
здесь в берегах из желтозема, поросших тростником, спускающихся
уступами к буро-желтой воде, которая, конечно, замерзла и лед уже
выдерживал тяжесть груженых верблюдов. Но последние, как известно,
скользят ногами на голом льду, и мы вечером должны были приготовить им
дорогу, усыпав лед слоем песка, а для водопоя им и лошадям сделать
прорубь. Немного восточнее вдоль реки видны были плоские холмы Маниту,
Лаба и Арал-тюбе, разбросанные среди зарослей тростника и поросшие
кустами, которые дали нам топливо. На западе виден был на берегу реки
китайский таможенный пост. Русский пост был виден подальше. Когда
стемнело, два солдата китайского поста навестили нас под предлогом
проверить паспорта, но, конечно, главным образом из-за угощения. Мы
подали им свежих баурсаков к молочному чаю и по пачке табаку. Паспорта
наши они проверили очень бегло, обратив главное внимание на красочные
штемпеля, а не на текст, из которого они бы узнали, что один из нас
собирается итти в Лхасу на богомолье.
Вечером, когда мы пригнали наших лошадей и верблюдов к проруби во
льду реки Эмель и стали поить из ведра, Лобсын воскликнул:
- Какая грязная вода в этой речке, Фома! Почему это? Ведь
недалеко отсюда в холмах Джельды-кара вода еще чистая. Неужели это
город Чугучак спускает столько грязи в реку, что так мутит воду?
- Едва ли, - ответил я. - Я думаю, что в долине Эмель река течет
в берегах из этой желтой глины и размывает ее, потому и вода
становится такой грязной*.
(* Фома правильно отметил причину загрязнения воды реки Эмель,
собирающей эту воду из чистых источников в горах Барлыка, Джаира и
Уркашара, но не мог объяснить ее. Дело в том, что в широкой долине
нижнего течения реки Эмель почва состоит из желтозема, лёсса,
образующего толщу в несколько метров, в которую и врезано русло реки.
Этот лёсс нанесен западными ветрами с сыпучих песков, слагающих
барханы на берегах озер Сасык-куль и Ала-куль и представляющих
перевеваемые этими ветрами аллювиальные отложения рек, впадающих в эти
озера. Те же ветры приносят пыль - мелкие продукты выветривания горных
пород и наносов по всей местности к востоку и к югу от этой долины.
Лёсс покрывает также северные склоны всего хребта Барлык. Но вдоль
русла реки Эмель он слоистый, уже переотложенный ею - лёссовый ил
Примечание автора.)
На следующий день мы пошли на юг, по песчаной степи, поросшей
невысокой, но довольно густой травой. И здесь вдоль границы скот не
пасли. На западе видны были песчаные холмы, окаймляющие низовье реки
Эмель и соседний берег озера Ала-куль; они тянулись грядами барханов,
частью голых, напомнивших нам последние дни нашего злополучного
путешествия по южной окраине пустыни Такла-макан. Но день был тихий, и
пески не курились. На юго-востоке видны были плоские холмы предгорий
Барлыка. После полудня мы вступили в долину с пологими склонами,
покрытыми мелкой густой травой, а под вечер остановились на берегу
ручейка, окаймленного полосой тростника. Обилие последнего сулило
нашим животным хороший корм.
Недалеко от нашей стоянки на берегу того же ручья видна была
фанза пограничного китайского пикета. Я поинтересовался пройтись к ней
и, приоткрыв дверь, увидел двух солдат, спокойно спавших на кане в
теплой комнате. Можно было думать, что они днем спят, а ночью караулят
пограничную линию. Поздно вечером они посетили нас, были очень рады
угощению и жаловались на удручающее однообразие своей жизни в этом
уединенном карауле вдали от дорог. На вопрос Лобсына они сообщили, что
за год своей службы на пикете видели контрабандистов только один раз,
да и то это был какой-то жалкий бедняк, который хотел пронести немного
китайской чесучи беспошлинно на русскую сторону. Они были рады тому,
что скоро срок их службы кончится и их сменят.
На следующий день мы долго поднимались вверх по этой долине,
перевалили через плоский водораздел северной цепи Барлыка и спустились
по южному склону в долину реки Цаган-тохой. На всем этом пути не было
никаких скал или просто выступов коренных пород; все было покрыто
желтоземом, поросшим низкой, но густой травой. Только в конце спуска
как-то сразу появились скалы и мы очутились почти в ущелье, промытом
речкой в каких-то твердых породах*. Мы остановились в начале этого
ущелья, вверх по которому склоны вскоре делались менее крутыми,
покрытыми травой, а по дну долины появились деревья и лужайки, как я
заметил, пройдясь вверх по долине речки до пограничного пикета. На
последнем было уже несколько солдат и офицер, с которым я побеседовал
и узнал, что в дни, когда свирепствует ветер Ибэ, никакой обход
границы невозможен - ветер валит с ног. От него я также узнал, что на
всем протяжении Джунгарских ворот ни на китайской, ни на русской
стороне нет населенных пунктов кроме пограничных пикетов, нет ни
посевов, ни даже огородов, потому что ветер слишком силен.
(* Путники на этом маршруте увидели, что северная цепь Барлыка покрыта
достаточно мощным слоем лёсса, скрывающего выходы коренных пород и
отложенного теми же северо-западными ветрами, приносящими пыль с
обширной площади выветривания и сыпучих песков в районе упомянутых
озер. Примечание автора.)
На следующий день я отправил Лобсына с Очиром по дороге до
следующего пикета Тасты через Барлык, а сам налегке поехал вниз по
ущелью реки Цаган-тохой; его окаймляли высокие скалы, понижавшиеся
вниз по течению. Недалеко от выхода реки из этого ущелья я поднялся на
его левый склон и перевалил через плоские горы в соседнюю к югу долину
Арасан к поселку у минерального источника, о котором давно уже слышал
в Чугучаке. Горячая вода вытекает у подножия правого склона довольно
узкой долины и попадает в трубу, проведенную в ванное здание на дне
долины; в ваннах она издает сильный запах сероводорода и имеет
сернистый вкус и температуру до + 37° Ц. Сезон купанья давно кончился,
и я застал только сторожа, который сказал, что приезжие лечатся от
ревматизма, накожных и венерических болезней ваннами, но также от
катара желудка питьем воды. Долина находится уже на русской
территории, и больные приезжают не только из Чугучака, но и из других
городов, даже Семипалатинска, и живут в нескольких маленьких домиках
на дне этой узкой долины, где имеется только несколько деревьев и
летом очень душно*. Покинув долину, я вскоре добрался к пограничному
пикету на большой речке Тасты, собирающей свои воды в горах Барлыка и
впадающей в реку Цаган-тохой недалеко от ее впадения в озеро Ала-куль.
Озеро с этих холмов хорошо было видно на западном горизонте. Дважды
через линию границы к курорту и потом к китайскому пикету на реке
Тасты я проехал совершенно свободно, не встретив никого и не заметив
никаких пограничных знаков. На пикете никого из пограничной стражи не
оказалось, Лобсын и Очир расположились свободно во дворе, обнаружив
отсутствие не только людей, но и признаков их недавнего пребывания. Мы
не ставили свою палатку, а поместились в фанзе, где можно было
развести огонь, а животных привязать во дворе, обеспечив их на ночь
кормом в виде тростника, окаймлявшего русло реки. На русской стороне в
окрестностях китайского пикета не было никаких построек, местность
была совершенно пустынная на обоих берегах реки Тасты. Впереди на юге
расстилалась более ровная местность, тянувшаяся на запад к южной
половине озера Ала-куль.
(* Этот маленький курорт хорошо известен и описан подробно мною в
книге "Пограничная Джунгария", т. III, вып. 2, 1940г., стр. 290-291.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг