- Мой верблюд молодой и беспокойный, за ним ночью надо
присматривать, чтобы не убежал, - объяснил он нам.
Часов в девять вечера вдали на севере послышался гул, сначала
слабый, очевидно еще далекий от нас. Я слышал его, потому что не спал,
обеспокоенный мыслью, что клад, который мы собирались раскопать,
весьма сомнительный по качеству и количеству и трудный по работе.
"Едва ли какому-нибудь разумному человеку пришло бы в голову
основывать большое поселение в местности, очень близкой к окраине
песчаной пустыни, - думал я. - Застроенная площадь небольшая, крупного
монастыря здесь быть не могло, и мы потеряем только время".
Усилившийся гул прервал мои мысли. Казалось, что к нам скачет
целая армия всадников; завывания чередовались со свистом, и на палатку
посыпались песчинки в таком количестве, что можно было различить
ручейки их, сбегавшие в разных местах. Палатка то вздувалась, то
вдавливалась. Но мы глубоко забили колышки и придавили полы со стороны
ветра четырьмя бочонками с водой, закрытыми кошмами и холстами. Я
долго слушал голоса бури и, убедившись в прочности нашей защиты,
наконец уснул.
Буря продолжалась всю ночь, изредка только как будто немного
ослабевая, но затем даже усиливаясь. Когда стало достаточно светло, я
встал, подошел к выходу и, чуть раздвинув полы, выглянул, но, кроме
желтой песчаной мглы в воздухе, ничего не мог увидеть. Проводник,
также проснувшийся, сказал, что он недавно выходил, все в порядке,
животные лежат, даже лошади улеглись спиной к ветру, и везде нанесены
барханчики песка. В такую бурю, конечно, нечего было и думать
разводить огонь и греть чайник: приходилось лежать и спать, закрыв
лицо, так как сквозь швы палатки проникали мелкие песчинки и попадали
в глаза, нос и рот. У нас в большом чайнике был сварен жидкий чай для
утоления жажды. Я пососал его через горлышко, и он показался мне очень
сладким. Вернувшись на свое ложе, я опять заснул и, очевидно, очень
крепко; проснулся, когда было совсем темно. Очевидно, тянулась вторая
ночь. От пыльного воздуха голова была тяжелой, и я опять заснул.
Не знаю, сколько времени я спал, изредка просыпался, ворочался,
натягивал халат, которым был укрыт, больше на лицо, и опять засыпал.
Меня, наконец, растолкал Лобсын, тряс за плечо, и я услышал слова:
- Вставай скорее, Фома, вставай, беда у нас, все верблюды ушли и
лошадей нет, угнали их, что ли, пока мы спали!
Я поднялся, голова попрежнему была тяжелая, хотелось опять
уткнуться в подушку. Но Лобсын не давал пощады, тряс меня, вскрикивал:
- Ты что, напился вина, что ли, очнись, наконец, Фома, беда у
нас!
Я, наконец, очнулся, присел и слушаю, а он говорит:
- Верблюды и лошади убежали куда-то. Проводника Ибрагима и моего
сына тоже нет; они, наверно, побежали искать животных. Я уже бродил
поблизости, смотрел. Буря продолжается, хотя слабее, и следы всякие
уже замело, не видать, куда все убежали, где их искать.
Это известие меня, конечно, встревожило, и я вскочил и вместе с
Лобсыном вышел из палатки на воздух. Было светло, песчаная буря
ослабела, и по ветру можно было уже смотреть вдаль шагов на сто, но по
сторонам, только защищая глаза рукой. Вокруг нашего лагеря под защитой
палатки, вьюков, бочонков были наметены свежие барханы песка,
вытянутые косами, высотой местами в полтора-два аршина. Наветренная
сторона палатки прогнулась горбом под тяжестью нанесенного песка.
Подветренная сторона в двух-трех шагах дальше палатки, где лежали
верблюды, была пуста, и нанесенный на нее песок лежал неправильными
холмиками и косами; это показывало, что животные, которые были уложены
нами друг возле друга мордами по ветру в подветренную сторону, встали
уже довольно давно и при вставании растоптали нанесенный между ними
песок, который потом передувался.
Мы обошли всю площадку вокруг лагеря. Между кучками и косами
песка попадались катыши высохшего уже помета верблюдов.
- Где же бараны? Где же бочонки с водой? - спросил я, заметив
отсутствие тех и других.
Бараны лежали под большим кустом тамариска правее верблюдов. На
этом месте был наметен свежий песок, из-под которого местами
выдавались шарики бараньего помета. Бочонки с водой стояли друг возле
друга между подножием песчаного холма, поросшего тамариском, и краем
палатки, который они придавливали своей тяжестью, а сверху были
прикрыты цветными вьючными сумами, в которых был привезен в Нию
мануфактурный товар, и отсюда должны были быть увезены находки из
раскопок. Сумы были покрыты простыми мешками. На этом месте мы увидели
несколько мешков, полузасыпанных песком, но ни сум, ни бочонков не
было, а песок лежал беспорядочными грудами, сильно уже сглаженными
ветром.
Мы стояли с Лобсыном и подошедшим к нам Очиром и смотрели с
недоумением на пустое место.
- Верблюды, лошади и бараны могли убежать, - сказал я, наконец, -
но у бочонков ног нет и у сум также. Значит, какие-то люди во время
бури были здесь и угнали животных, а заодно и увезли на них бочонки и
сумы.
- А Ибрагим спал у входа и ничего не слышал! - воскликнул Лобсын,
- и вместе с моим мальчиком побежал за ворами.
- И как они их теперь найдут, - рассуждал я, - ветер все следы
замел, и в какую сторону воры ушли - неизвестно.
- Никуда иначе, как в Нию, - сказал Лобсын. - Во все другие
стороны песчаная пустыня и дороги нет.
- И что же нам делать? Итти в ту же сторону, бросив палатку и все
вещи здесь? А если Ибрагим нашел следы в другую сторону и побежал
туда, а мы пойдем в Нию? - недоумевал я.
Положение казалось безвыходным. Как будто оставалось сидеть на
месте и ждать возвращения отсутствующих Ибрагима и сына Лобсына. И как
пришлось пожалеть, что в этот раз у нас не было собачки Лобсына,
которая так хорошо караулила и, конечно, разбудила бы нас своим лаем,
поднятым при появлении воров. Но старая собачка издохла летом, а новая
еще не была обучена.
- Что же, пойдем в палатку, попьем хоть холодного чая, -
предложил я. - Буря как будто кончается, и скоро можно будет развести
огонь и поставить еду. Сколько суток мы проспали, ничего не ели, не
пили!
Мы вернулись в палатку и сели. Я протянул руку за чайником, но
Лобсын придержал его и сказал: - Знаешь, Фома, я думаю, в наш чай было
подмешано сонное питье, я спал как никогда, словно мертвый!
- Я тоже спал крепко, но приписал это песчаной буре, - сказал я.
- Очир ничего не сказал, но он вообще отличался тем, что ночью спал
как убитый и при дежурствах его всегда с трудом будили.
Я попробовал чай, потянув его из горлышка. Его оставалось уже
немного: мы, видно, не раз пили его, просыпаясь во время бури. На вкус
чай показался определенно противно сладким, а сахара мы, оставив
половину чайника на ночь, не клали. Лобсын тоже попробовал и сказал: -
Наверно, подмешано сонное. Вспомни тот раз, когда я гнался за ворами
на реку Урунгу и потчевал их сонным дамским питьем, чтобы увести наших
коней.
- Кто же мог подлить его, Фома? Не иначе как Ибрагим, который и
угнал наших животных. А мой сын заметил и погнался за ним.
В это время Очир, увидевший белую бумажку, заткнутую под край
втулки заднего шеста палатки, вытащил ее и подал мне. Я надел очки и,
увидев на бумажке монгольские буквы, передал ее Лобсыну, так как
разговорный монгольский язык знал отлично, но письмо разбирал с
трудом. Лобсын же в монастыре был обучен монгольской грамоте и потом
читал книжки у себя в юрте в долгие зимние вечера. Он развернул
бумажку, прочитал ее один раз про себя, перечел ее еще раз и потом
повторил мне.
- Вот, Фома, что написал тут мой сын: "Отец, мы с Ибрагимом
уехали в Лхасу на богомолье, взяли ваших верблюдов и коней. Ты и Фома
в Ние купите лошадей и поезжайте спокойно домой. Прощай!"
Я был поражен, а Лобсын сидел с бумажкой в руке и качал головой,
как качают мальчики, заучивая громко молитвы в монастырях у лам.
- Этот Ибрагим мне сразу не понравился, - сказал, наконец,
Лобсын, - у него глаза воровские. Он подговорил моего сына. И в чайник
подсыпал сонное, чтобы мы не проснулись.
Лобсын рассказал, что его сын последний год очень избаловался:
мать ему слишком много позволяла, давала полную волю. Весной он без
спроса уехал верхом в Дурбульджин к знакомым мальчикам китайской
школы, в которой он раньше учился, и пропадал недели три; они там
курили опиум, пили водку. Когда он вернулся домой, прокутив все
деньги, которые взял тайком у матери, Лобсын его здорово побил, и
мальчик ему сказал в слезах, что убежит совсем из дому.
- Это все, Фома, наши клады виноваты, мы жили хорошо, ни в чем не
нуждались, мальчик долго оставался без моего надзора, мать его
избаловала: один ведь он сын у нас, делал дома, что хотел.
Записка объяснила все. Проводник подговорил мальчика, наверно
расписал ему, как великолепна Лхаса. Мальчик, привыкший к
путешествиям, обидевшийся на отца, захотел быть самостоятельным и
пойти по следам отца, подружившись с проводником, который обмозговал
все дело, воспользовался песчаной бурей, подлил в чай сонное зелье. Я
вспомнил, что и накануне вечером мальчики долго сидели возле Ибрагима,
и он им что-то рассказывал интересное. Его рассказы о находках в
развалинах последнего селения могли быть просто выдумкой, чтобы увести
наш караван в глубь песков Такла-макан, где угон верблюдов легче было
выполнить, оставив нас в безвыходном положении. Комбинация с сыном
Лобсына пришла в голову уже позже, когда они ездили вечером за водой
вдвоем; может быть, сам мальчик жаловался на отца; угон животных
вдвоем было гораздо удобнее осуществить, чем в одиночку. Теперь нам
оставалось одно - итти пешком в Нию, унося с собой только самое
необходимое: одежду, запас еды, и оставив все остальное в пустыне; в
Ние взять оставшиеся товары, распродать их, купить трех лошадей и
ехать налегке домой, бросив всякую мысль о раскопках.
Но теперь нам нужно было приготовить себе обед, а так как воды не
было, - сначала сходить с чайником и котлом к источнику, где мы перед
бурей брали воду. Лобсын с Очиром пошли туда, а я пока набрал хворосту
и аргала, развел огонь. Чтобы его зажечь, я полез в карман своего
летнего халата, где были спички, а во внутреннем кармане лежала
записная книжка, в которую я положил расписку аксакала в получении на
хранение четырех вьюков с нашим товаром. Достав спички, я почему-то
полез и в этот карман проверить, налицо ли бумажка. Ее не было.
Пошарил везде - в теплом халате, который был на мне, в постели под
подушкой, - не нашел ничего. Приходилось думать, что Ибрагим или
мальчик во время нашего сна обшарил халат и взял расписку, чтобы в Ние
получить и продать наш товар и обеспечить себя средствами на далекий
путь в Лхасу или куда они хотели скрыться от нас.
Эта пропажа еще больше усложняла положение. Правда, у меня в
кармане были деньги за проданные по пути из Урумчи до Нии товары. Их
было достаточно, чтобы купить трех лошадей с седлами и еще кое-что и
питаться в пути домой. Но тогда мы с Лобсыном в этот раз возвратились
бы в Чугучак не только без всякой выручки по торговле, но потеряв еще
весь свой караван, палатку и дорожные вещи. Об этой пропаже я решил
Лобсыну не говорить до прихода в Нию.
Когда Лобсын и Очир вернулись с водой, мы сварили ужин и чай и в
сумерках сидели у огонька. Буря совсем прекратилась, выплыла почти
полная луна из-за барханов, и мы еще долго сидели, перебрасываясь
замечаниями о происшедшем. Луна освещала наш опустевший лагерь; на
душе было нехорошо, Лобсын был очень опечален и часто вздыхал.
Чуть свет мы поднялись, сварили чай, отобрали из одежды и других
вещей все, что были в силах унести на себе, а палатку и все остальное
снесли к развалинам и сложили внутри самых высоких стенок одной из
фанз, чтобы в Ние поручить аксакалу приехать и забрать эти вещи, если
он захочет. Затем по пути на юг зашли к ручейку, взяли с собой воды в
чайнике для завтрака и поплелись.
После бури установилась тихая и ясная погода, была половина
октября и солнце грело еще сильно. Пешком мы двигались медленно и
только поздно вечером добрались до первого в Низовьях Нии маленького
поселка. К нашему счастью, здесь оказалась пара верблюдов, которых
можно было нанять, чтобы съездить за нашими вещами, оставленными на
месте злосчастного ночлега. Хозяин верблюдов вместе с Лобсыном поехал
назад, и на следующий день они вернулись со всеми вещами, палаткой и
даже бочонками для воды, которые оказались на месте ночлега, но
засыпанные песком. Ветерок за два дня сдул песок и вскрыл бок одного
бочонка.
В поселке я нанял того же таранчу с тремя верблюдами, чтобы он
довез нас и наши вещи в Нию. В общем прошло уже 12 дней с тех пор как
мы выехали отсюда в несчастную экспедицию. Хозяин Мухамед-шари
встретил нас с удивлением.
- Откуда вы прибыли? - спросил он. - С неделю тому назад здесь
был Ибрагим и ваш мальчик. Они сказали, что вы трое из песков прошли
прямо через пустыню в Керию и велели взять у меня оставленные вьюки с
товарами и везти их прямо в Керию, где должны встретиться с вами. Ваш
мальчик отдал мне мою расписку в получении тюков, и я выдал их ему.
Он показал мне удостоверенную аксакалом расписку, и пришлось
поверить, что Ибрагим с мальчиком действительно взяли все наши товары.
Мухамед-шари сказал, что он удивился тому, что эти двое привели с
собой так много верблюдов.
- Что же вы оставили вашим старшим? - спросил он их. Они сказали,
что мы из последнего поселка Нии наняли новых верблюдов - прямо через
пески в Керию с проводником, который обещал нам показать большие
развалины с буддийскими кумирами. На Ние же при раскопках ничего
интересного не нашли, и Ибрагим увезет товары и караван туда же на
окраину Керии, чтобы встретиться с нами.
Мы с Лобсыном посетили еще аксакала и рассказали ему все, что
случилось. Он очень пожалел нас, сказал, что Ибрагим и наш мальчик к
нему не приходили, а ушли, по расспросам, по реке Черчен, откуда в
трех днях пути сворачивает небольшая караванная дорога в Лхасу.
Возвращаться в Чугучак с пустыми руками, потеряв даже взятый с
собой товар и всех животных, было бы для меня слишком обидно. Я
подсчитал наличные деньги, вырученные за часть товаров, проданных в
Ние. Оказалось, что я могу купить на них лошадь для себя, ишака для
Лобсына и трех или четырех хороших верблюдов и на обратном пути
остановиться на старом русле Конче-дарьи на месте древнего города
Шань-шань, где мы на пути сюда начали раскопки и, надеясь на южную
окраину Такла-макана, не окончили их.
Познакомившись с берегами современного Лоб-нора в виде озер и
болот Кара-кошун, я теперь не сомневался, что Лоб-нор китайских карт,
т. е. город Шань-шань, или Лоу-лань конца I века до нашей эры,
находился не здесь, в устье Тарима, а на севере, на старом русле
Конче-дарьи, и что там, где мы так быстро прекратили раскопки, наверно
найдется достаточно интересных древностей, Лобсын также был этого
мнения.
- Мы слишком поторопились, Фома! - сказал он, - надеялись на
рассказы о кладах Керии и Нии. Может быть, здесь тоже имеются клады,
засыпанные песками Такла-макана, но найти их трудно. А там, на
Конче-дарье, мы их найдем и не там, где копали, а дальше на восток.
Когда река умирала, - это умирание шло снизу вверх по течению и старый
город был дальше того места, где мы копали и нашли только остатки
рыбачьих хижин последнего времени. А если поехать вверх на один или
два перехода - мы найдем развалины города Лоу-лань и что-нибудь
откопаем поинтереснее крючков и грузил для сетей.
Итак, мы решили сделать эту попытку, чтобы не замарать свое лицо,
как говорят китайцы. На базаре в Ние в течение нескольких дней купили
трех хороших верблюдов, одного похуже для легкого вьюка палатки и
бочонков, ишака, лошадь и, распрощавшись с Мухамед-шари, двинулись в
путь известным уже нам путем вниз по Черчен-дарье до Кара-кошуна и
вверх по Тариму до старого русла Конче-дарьи. До станции Дурал на
Тариме дорога заняла две недели с двумя полудневками для отдыха в
местах, где попадался хороший корм.
На первой полудневке я спросил Лобсына, почему он согласился на
эту отсрочку нашего возвращения в Чугу-чак для новых раскопок вместо
того, чтобы скорее снаряжаться для длинного пути в Лхасу на поиски
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг