Р. НУДЕЛЬМАН
Разговор в купе
В купе было шумно. Говорили все. Разговор начал парень, который где-то
под потолком увлеченно читал "Фантастику, 1964". Он не просто читал - он
переживал. После каждого рассказа он хохотал, каждый рассказ он
припечатывал жирным восклицательным знаком. Вся фантастика была для него
сплошной восклицательный знак. Ему нравился сам процесс придумывания. То и
дело с потолка на нас обрушивались новые гипотезы и догадки.
Соседу справа именно придумывание в фантастике не нравилось.
- Выдумывают, - ворчал он, - такое напридумывают...
Он не пояснял, что именно, но было понятно, что человечеству от
фантастики грозят самые чувствительные неприятности.
Юноша у окна небрежно сокрушал одну за другой валившиеся на него
фантастические гипотезы - каждая из них была, как он неизменно отмечал в
заключение, "недостаточно корректна". Там нарушался закон сохранения
энергии. Тут авторы вступали в неравный бой со вторым началом
термодинамики - похоже было, что фантасты сговорились взять под сомнение
все законы, начиная с таблицы умножения.
Язвительный мужчина напротив насмешливо гудел: - Знаете, что
напоминает мне фантастика? Академик Ландау как:то обронил фразу:
"Парадоксальность нынешнего положения в физике заключается в том, что
логика, разум ученого успешно работают там, где его воображение уже
бессильно". Так вот, в фантастике наоборот: воображение фантаста особенно
успешно работает именно там, где его разум абсолютно беспомощен...
Впрочем, все было не так. В купе было пусто.
Я сидел у окна, а напротив, точно отражая мою позу, сидел мой
двойник - великолепный робот Анти-Я, сконструированный в полном
соответствии с прогнозами Геннадия Гора.
С присущей мне прямолинейностью я поставил вопрос ребром:
- Зачем фантастике Наука?
Анти-Я робко запротестовал: - Но ведь она научная...
Я послал ему зловещую улыбку.
- Скажи мне, в чем научность рассказов Брэдбери? Или сказок Лема? Тебе
не кажется, что термин "научная" потреблялся Уэллсом совсем в ином смысле?
Это потом родилась путаница. Уэллс говорил о научной фантастике в отличие,
например, от сказочной. В нашем понимании...
- Но позволь! - загорячился Анти-Я. - Никто и не ограничивает
фантастику требованием непременно предсказывать научные открытия, выдвигать
гипотезы. Вот Ефремов говорит: "Показ влияния науки на развитие общества и
человека..." .
- Ты опять демонстрируешь свою машинную память? - холодно заметил я.
Он смутился и замолчал.
- По-моему, тут какое-то противоречие. С одной стороны, Ефремов
говорит о фантастике, как о той же литературе, а с другой - пытается
выделить какие-то особые ее цели. Всячески пытается сузить фантастику до
одной проблемы, одного определения. Но кто и когда ограничивал литературу
одной проблемой?! Ее проблемы бесчисленны - это сама действительность.
- Всё общие места, - вздохнул он. - Ведь ты еще ничего не сказал по
существу. А критиковать чужие определения...
- Хорошо. По-видимому, нужно вдуматься в соотношение "фантастика и
наука"... Ты замечаешь любопытный факт: чем более наука становится
определяющей силой в жизни общества, чем больше роль науки как элемента
человеческой жизни, тем меньше в ней самой чисто человеческого. Наука
"обесчеловечивается". Теория теснит эксперимент, а сама теория все менее
мирится с наивными попытками вмешательства человеческого воображения, с его
узкими, наглядными образами. Вспомни, что говорил этот ехидный толстяк,
который приводил слова Ландау. Ломоносов столь же чувственно воспринимал
свои атомы с их крючочками, как Декарт - свои вихри. Сейчас этого
остерегается даже студент.
- Ты отчасти прав... - пробормотал Анти-Я. - Фантастика же стремится
соединить рационалистическое знание о мире и художественное знание о
человеке. Таким образом она пролагает пути для всей литературы.
- Соединить? - задумчиво повторил он.
- Соединить - это в то же время противопоставить. Фантастика берет
рационалистическое, выходящее за пределы человеческих чувств, опыта
повседневной жизни. Поэтому при столкновении с этим жестоким рационализмом
науки человеческие чувства всегда оказываются перед серьезным испытанием.
Отсюда берет начало единственный, по существу, конфликт всей фантастики -
человек перед неведомым. И единственный, по существу, ее сюжет - история
очередной человеческой попытки расширить свое "Я" на новый островок
неизвестного.
- Понимаю. Изменение человека с изменением мира. А изменение мира -
прибавление этих островков неизвестного - есть функция науки?
- В основном - да. Но не во всем.
- Например?
- В "Войне с саламандрами" или у Свифта нет никакой "науки".
- Позволь, Свифт -- это тоже фантастика?
- Чистейшая. В той же мере, как и лемовские "Звездные дневники",
- Ладно, оставим это. Интереснее другое - чем это отличается от
литературы "просто"? Изменяющийся человек в изменяющемся мире - это и есть
литература. При чем тут фантастика? Ты случайно не потерял ее по дороге?
- Думаю, что нет. Я против определений, зауженных, как модные брюки.
Что же касается отличий, то они не в существе, а в методе.
- Ты хочешь сказать - в форме?
- Нет, форма - это какая-то иная плоскость. По форме фантастика может
быть самой реалистической, как в рассказах Уэллса, а реализм - самым
фантастическим, как у Гоголя или Щедрина. Различие именно в методе. "Просто
литература", реалистическая литература, создается на материале конкретной
действительности, с изменениями, действительно происходящими в мире, тогда
как фантастическая литература берет ситуации несуществующие. Ее неведомое
гипотетично, иногда условно. Поэтому-то фантастический элемент в реализме -
всегда лишь художественный прием, лишь форма, тогда как в фантастике
реалистический момент - это форма воплощения несуществующего мира,
возможной, а не действительной ситуации.
- А, моделирование!
- Удивительно неудачный термин. Всякая литература моделирует
действительность - ведь она лишь отражает ее.
- Да, конечно. Но в отличие от моделей настоящего, фантастика создает
модели будущего мира?
- Это не так. Модели будущего в чистом виде - это привилегия
социальных утопий, но как раз их-то в чистом виде в фантастике почти нет.
- А Ефремов? Стругацкие? А "Магелланово облако" Лема?
- Ни Стругацкие, ни Лем не создавали специально утопий, их
интересовало другое. А Ефремов? Что ж, нельзя выбрасывать из фантастики
утопический элемент - эго ее составная часть. Но в целом фантастика дает не
модель будущего, а модель несуществующего. В этом.ее колоссальные
возможности. Подумай сам - если бы фантасты задались целью моделировать,
предвидеть будущее - во что бы это вылилось? В состязание по придумыванию
терминов, не более. Что в этом общего с литературой? Нет, отнесение времени
в будущее служит иному. Каждый автор знает, насколько условен построенный
им "мир". Стало быть, его чем-то влечет эта условность? Стало быть, есть в
ней какая-то скрытая художественная возможность?
- Возможность чего?
- Узнать, открыть что-то новое в человеке и его истории.
- Нет, по-моему, ты все-таки не прав. Если речь идет об облике
человека будущего, то я с тобой соглашусь: тут можно что-то предвидеть,
пытаться угадать, но это ведь и будет "моделирование" будущего, против
которого ты возражаешь. А если речь идет о человеке настоящего, то к чему
ставить его в несуществующие ситуации, разве нельзя раскрыть его душевные
глубины лучше и полнее в реальной обстановке реального мира?
- О нет! Несуществующий мир - это лишь одна из характерных
особенностей фантастического метода. Основой его является некая гипотеза -
как правило, рациональная, логическая идея. Гипотеза - вторая особенность
метода. Это мостик, по которому наука входит в литературу. Именно по нему
лежит путь от человека к тому неведомому, которому нет места в реальной
повседневности. Поэтому гипотеза предполагает необходимость несуществующего
мира.
- Я не совсем понял.
- Ну, может быть, это станет яснее, если подумать о случаях разобщения
этих сторон метода. В памфлете, фантастической сатире часто нам
представляют гипотезу, втиснутую в модель мира вполне реального; в
приключенческой фантастике - модель несуществующего мира без центрального
ядра, стержня, без гипотезы. Я думаю, здесь фантастику подстерегает
наибольшая опасность не достигнуть уровня литературы.
- Слишком тонкая грань?
- Да. Слишком прямое следование гипотезе искажает поневоле пропорции
реальной модели, но тогда стрела памфлета идет мимо цели - она бьет по
произвольно искаженной действительности, по заведомо упрощенному быту.
- Собственно, в приключенческой фантастике происходит зачастую очень
сходное - за отсутствием конфликта автору остается лишь описание своей
придуманной действительности, описание, оживляемое приключениями.
- Верно. Нет того неведомого, в столкновении с которым открывается
правда о человеке. Остается описание придуманного мира, которое длится до
его исчерпания, а так как детали можно множить произвольно и до
бесконечности, то существует реальная возможность появления космических
дилогий, трилогий и эпопей...
- Не совсем понимаю. Разве неведомый мир не есть твое неведомое?..
- О нет! Мир - лишь форма его проявления.
- Так мы не договоримся до сути. Ты давай поконкретней.
- Ладно, попробую. Вот, например, "Солярис". Лем вводит рациональный
элемент, то есть то, что уловимо лишь логически, - бесконечную изменчивость
форм живого. Это есть внутренняя главная идея книги. Она воплощена в виде
гипотезы о живом Океане Солярис. Мир планеты двух солнц возникает уже по
необходимости - попробуй поставь эту идею в рамках реальной модели.
- О, теперь ты говоришь почти просто.
- По-видимому, есть такие проблемы, которые невозможно поставить в
реальной модели. Нельзя. Или - пока нельзя. Вот почему я назвал фантастику
пролагательницей путей.
- Ну, а смысл? Ведь дело же не в пропаганде вышеуказанной, вообще
говоря, научной идеи?
- Конечно, нет. Тут-то и самое интересное - когда человек "осваивает"
эти так называемые перспективы, осваивает эмоционально, возникает
любопытнейшее явление: человеческие чувства упорно сопротивляются принять
их. Умом, рассудком постижимо вполне, но стоит заглянуть в эту бездну -
брр!
- Ну, это ж не всегда! В рассказах, я имею в виду - в типичных
рассказах, или у Ефремова не происходит ничего подобного.
- В точности, конечно, нет, но что-то подобное всегда имеет место - в
любом столкновении с неведомым что-то неведомое открывается человеку и в
нем самом. У Лема это происходит всегда напряженно, ибо неведомое у него
почти всегда - Иное, нечто резко противостоящее привычному миру; у Ефремова
все спокойнее, его неизвестное чаще всего - логическое следствие уже
известного, привычного.
- Да, это, пожалуй, верно. Это заметно даже в излюбленных сюжетных
схемах: у Лема люди (в общем-то нам понятные, близкие, то есть
олицетворяющие известный нам мир) сразу же оказываются ввергнутыми в мир
абсолютно загадочный и неизвестный; у Ефремова, если можно так сказать,
наоборот - неизвестные нам герои в известном, привычном для них мире. Но мы
отошли от вопроса. Ты говорил о гипотезе и начал приводить примеры...
- Ну, их можно приводить до бесконечности. Главное не в примерах. Мне
хотелось выразить иную мысль - за гипотезой (которую зачастую принимают за
главное в фантастике), за материалом, по видимости непосредственно
связанным с фактическими данными науки, всегда скрывается более глубокая
проблема, идея более общего порядка. Возьми такую распространенную
гипотезу, как Контакт цивилизаций. У Ефремова она позволяет поставить
проблему космического братства, отсюда - мысли о законах развития разума во
вселенной, у Лема иная плоскость - Понимание и Непонимание; у Стругацких -
их интересуют поступки людей, их моральные критерии, их оценка,- ставится
проблема Вмешательства и Невмешательства, точнее - путей, средств, которые
не уродуют ни цели, ни человека. И так - с любой гипотезой. Стало быть,
гипотеза позволяет выразить такую проблему или в таком аспекте, которую
нельзя поставить в реальной модели просто потому, что ее нет в реальном
опыте человека. Я имею в виду обычного человека, героя книги. В фантастике,
в ее несуществующем мире проблема может выступить очищенной от "лишней"
конкретности, во всей своей логической чистоте. Попробуй поставить человека
перед бесконечностью пространства или времени. Дай ему увидеть новый
горизонт мира, в котором он живет, так, как этот горизонт видится с вершин
науки, дающей цельный взгляд на мир. Открой перед ним старый пласт "вечных
тем", каким он видится в сегодняшней научной картине мира. Все это проблемы
бесконечные, в том смысле, что в "общем" своем виде они требуют на сцену
все человечество - в реальной модели. И само это уже отрицает эту модель.
Гипотеза становится искомой конечной формой этого бесконечного содержания,
несуществующий мир - его сценой..
Я перевел дух и посмотрел на него.
- Я тебя слушаю.
- Конфликт в фантастике начинается там, где сталкиваются человек и
неведомое ему. Там же, где этих противостоящих сторон нет, нет и того
сопротивляющегося материала, преодоление которого только и может дать новое
о человеке, - нет материала действительности, ибо в конечном итоге
фантастика есть познание действительности. Там остается лишь придумывание,
произвол, вседозволенность.
- Я почти перестал тебя понимать, - неожиданно произнес он. - Ты ввел
какие-то свои термины, не объяснил их, а- теперь строишь концепцию - из
чего? Что такое твое "рационалистическое знание о мире"? Что такое в конце
концов эта пресловутая "гипотеза"? Все это общо и расплывчато. Я мог бы
привести десятки примеров, не лезущих в эту схему.., - Это не удивительно.
Коль скоро я сам могу их привести... Тебе нужна совершенная истина, но...
- Нет, это тебе, я вижу, нужна истина в последней инстанции. Но это же
нелепость. Ты не замечаешь, что сам начал загонять фантастику в узкие рамки
определений? Вся беда в том, что ты берешь нынешнюю фантастику, как единую
статичную картину. Миг литературного процесса отождествляешь с процессом,
стираешь исторические грани. Фантастика многообразна, это ты уже вынужден
был признать. Но она еще ведь и развивается!
- Ясно. Ты хочешь мне сказать, что научная фантастика вообще не могла
появиться до тех пор, пока наука...
- Я не собираюсь повторять Днепрова. Я хочу лишь вдохнуть в твою схему
жизнь, развитие. Подумай - фантастический прием бытует давно. Сказано
ведь - "и весь Шекспир быть может только в том, что запросто болтает с
тенью Гамлет...". А Макбет - с ведьмами. А Евгений - с Медным всадником,
Иван Карамазов - с чертом. Или ты думаешь, что все дело в религиозности
Достоевского или Шекспира?
- Ну, знаешь! - возмутился я.
- То-то! Верно, что есть проблемы, не укладывающиеся в реальную
модель. Но у тебя это сильно смахивает на несуществующие проблемы. Как раз
напротив - уже существующие. Существующие в логическом абстрактном мышлении
человека, если хочешь - человечества. Иначе - какое б это было познание
действительности?! И это есть, по-моему, идеи в их чистом виде. Пушкину
нужно было столкнуть маленького, "простого" человека с идеей самодержавия и
насильственного прогресса. Не с живым Петром - это уложилось бы в обычные
рамки. Нет, с обнаженной сущностью того грандиозного явления, которым был в
истории России Петр. Эта сущность не находит себе места в реальном времени
и пространстве реальных событий...
- Сущность неотделима от явления! - назидательно произнес я.
Он прищурился.
- Начнем старый спор - где существуют общие понятия?
- Да нет, - откликнулся я.- Я ведь именно это и имел в виду: проблемы
выламываются из реальности, как кости из мяса. Чем выше поднимается мысль
по ступеням обобщения, тем выше литературная иерархия: аллегория, символ,
фантастика как прием - это то, о чем ты сейчас говорил. Наконец,
становление фантастики, как метода.
- Да, - перебил он, - но ведь и на. этом этапе - свои ступени. Уэллс,
Беляев, А. Толстой в своих моделях чаще всего не очень далеко уходят от
существующего. Ибо они решают проблемы, рождаемые философией науки своего
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг