человеческие понятия, они превращались в слова, звучащие как бы отдельно от
собственных мыслей.
В теории все выглядело просто. А на практике... На практике получалось
раздвоение личности.
А еще - собственный голос, звучащий где-то в тебе и отдельно от тебя,
чужой и знакомый одновременно, голос, повторяющий слова с навязчивостью
слуховой галлюцинации, вызывал чувство мутной жути, которое долго не
проходило.
И вот сейчас, услышав короткое "да" в ответ на свой мысленный вопрос,
она вся напряглась, но продолжения не было. Дельфин догадывался, как трудно
дается человеку каждое слово их безмолвной беседы.
Непонятный обряд у камня продолжался. "Волшебная лампа", видимо,
сделала все, что от нее требовалось, - кальмар притушил огни и фейерверочной
ракетой скользнул куда-то вверх, растворившись в темноте. Зато звезда на
камне достигла прожекторного накала, превратив ночь в подводный рассвет.
Полосу света перегородила тень. Вода искажала перспективу, и Нине
показалось сначала, что рядом с камнем ковыляет уродливый головастый
человечек. Но вот человечек приподнялся, повернулся боком, сверкнув
узорчатой кольчугой цвета старой меди, и рука Нины невольно скользнула к
поясу, где обычно висел импульс-пистолет.
Трехметровый осьминог, покачиваясь на толстенных боковых щупальцах и
лениво щурясь, разглядывал гостей сонными глазами. Он был, видимо, очень
стар, и большие желтые глаза-тарелки смотрели мудро и печально.
Уисс свистнул сердито и, кажется, не очень вежливо, потому что спрут
раздраженно почернел, однако покорно заковылял к скале. Четыре мускулистых
"руки" обвили вершину камня, четыре других заползли в едва заметные щели
основания.
Гора мышц вздулась, наливаясь голубой кровью, и камень дрогнул. Он
отвалился медленно и плавно, как бывает только под водой или во сне, и за
ним открылся неширокий черный ход, ведущий в глубь рифа. Спрут протянул
щупальце в проход, и там что-то тускло блеснуло.
Уисс шевельнул плавниками, приглашая Нину за собой.
Звезда постепенно гасла, и Нина включила головной фонарь. Спрут,
ослепленный ярким электрическим светом, заморгал глазищами, испуганно
побагровел, выпустил из воронки сильнейшую струю и бросился наутек в
темноту.
Нина вслед за Уиссом подплыла к проходу и остановилась, изумленная. В
проходе была дверь! Тяжелая, решетчатая дверь из желтого металла, который
Нина приняла сначала за медь, но потом сообразила, что медь в морской воде
давно покрылась бы слоем окиси...
Дверь была широко распахнута. Нина, словно желая убедиться, что
решетка - не обман зрения и не бред, медленно провела пальцами по толстым
шероховатым прутьям грубой ковки, по неровным прочным заклепкам, по силуэту
дельфина, умело вырубленного зубилом из целого куска листового золота... Все
это сделано человеком, но когда, зачем и для кого?
Нина попробовала закрыть дверь, но она не поддавалась.
Золотой дельфин, наискось пересекая решетку, застыл навеки в длинном
прыжке.
* * *
Академик Карагодский никак не мог уснуть в эту ночь.
Вернувшись к себе в каюту после традиционной вечерней прогулки по
верхней палубе, он разделся, накинул на плечи пушистый лавсановый халат и
долго стоял перед зеркальной стеной, разглядывая себя.
Из стеклянной глубины на него смотрел высокий плотный старик.
Чрезмерная полнота, однако, не безобразила его: даже двойной подбородок и
объемистый живот только подчеркивали весомость и значительность всей фигуры.
Но в этой знакомой благополучной фигуре появилось что-то новое...
С некоторым замешательством вглядывался Карагодский в свои собственные
глаза и не узнавал их. Изменился даже цвет, они отливали синевой.
Беспощадные и молодые, они разглядывали академика с плохо скрытой
неприязнью.
Нет, это уже слишком. Если собственное отражение начинает тебя так
разглядывать, значит, дело плохо. На корабле сумасшедших, наверное,
действует какое-то биополе, попав в зону которого, сам становишься
сумасшедшим.
Странно, что он думает обо всем без горечи. Странно, что сознание
своего морального поражения доставляет ему какую-то особую тревожную
радость. Словно лопнул внутри годами зревший нарыв, принеся болъ и чувство
облегчения....
Интересно, как он будет вести себя, вернувшись домой? Снова заседания,
президиумы, дружба со Столыпиным, который держится в секретариате только
потому, что глупые его боятся, а умным не хочется тратить нервы впустую.
Или...
Карагодский поплотней запахнул халат и настежь открыл оба иллюминатора.
Острый запах соли и шалфея защекотал ноздри. Полная луна плыла над морем,
покачиваясь в темном небе, как детский шарик, который пустил когда-то на
первомайской демонстрации маленький мальчик, которого звали Веня... Веня...
Шесть лет... Красная площадь. Неужто тот самый шарик? Вернулся?
В тени острова Карагодскому почудилось движение. Что-то сильно плеснуло
и стихло. Наверное, Уисс.
Карагодский придвинул кресло к видеофону Всесоюзного нооцентра и набрал
шифр. На экране загорелась надпись:
"Просим подождать". Прошло пять минут - машинам пришлось покопаться в
своей всеобъемлющей памяти. Наконец загорелись сигналы готовности, и
Карагодский, пощелкивая переключателем, принялся просматривать материалы:
крикливые газетные заметки, запальчивые журнальные статьи, схемы и описания
опытов.
Всякие сомнения отпали: Кливу Бакстеру удалось зарегистрировать
таинственное биоизлучение еще в 1966 году. Причем сделал он это предельно
наглядно и просто. Бакстер взял схему грозоотметчика Попова - прапрадедушку
современных радиоаппаратов. Только вместо стеклянной трубки со стальными
опилками - когерера - он поставил "живой детектор",- цветок филодендрона.
Прибор Попова отмечал разряд молнии на расстоянии в несколько сотен верст.
"Живые детекторы" Клива Бакстера чувствовали мысленные угрозы
человека-"излучателя" за триста миль, причем все известные способы
экранирования от электромагнитных полей {с помощью фарадеевского экрана и
металлических контейнеров) не мешали растениям фиксировать сигнал.
Но Клив Бакстер был директором исследовательского комитета Академии
криминалистических наук и, ко всему прочему, истинным американцем. Он
попытался сделать из своего аппарата что-то вроде "растения-следователя",
реагирующего на "волны преступности", исходящие от обвиняемого. Затея с
треском провалилась, а газетная шумиха облепила суть дела таким ворохом
безграмотных нелепостей, что найти в очередной сенсации рациональное зерно
было невозможно. Да и сам Бакстер вряд ли понимал до конца все значение
своих необычных экспериментов - его интересовала практическая сторона, он
был отличным криминалистом, но не больше...
Короче говоря, как часто бывает, большое открытие прошло по разряду
ежедневных "газетных уток" и было благополучно и крепко забыто.
И только Пан... Откуда у него это сверхъестественное чутье? Это
прямо-таки патологическая способность находить в обычном никем не замеченные
странности, сопоставлять явления, на первый взгляд, совершенно
несопоставимые?
Ну, например, какое отношение может имет остров Крит и Киклады к
дельфинам? Изображения на фресках? Но что могут доказать фрески кроме того,
что в Эгейском море три тысячи лет назад, как и сейчас, жили эти симпатичные
существа?
Тем не менее Карагодский снова включил экран и набрал новый шифр:
"Крито-микенская культура, кикладская ветвь - полностью". Он рассеянно
просмотрел по-немецки педантичные и подробные отчеты первооткрывателей
"Эгейского чуда" - археологов Шлимана и Д|йрфельда, улыбнулся выс пренным
описаниям англичанина Эййнса, без сожаления пропустил историю величия и
падения многочисленных царств Крита, Микен-Тринфа и Трои-хронологию войн и
грабежей, строительства и разрушения, захватов и поражений, восстановленную
более поздними экспедициями.
Он замедлил торопливый ритм просмотра, когда на экране появился Большой
дворец в Кноссе. Объемный макет возродил изумительный архитектурный ансамбль
таким, каким был добрых четыре тысячи лет назад. Огромные парадные залы с
деревянными ярко раскрашенными колоннами, заметно сужающимися книзу; гулкие
жилые покои, тускло освещенные через световые дворы; бесчисленные кладовые с
рядами яйцевидных-глиняных пифосов; замшелые бока двухметровых водопроводных
труб; бани с бассейнами, выложенными белыми фаянсовыми плиткййй, - и
десятки, сотни- зыбких висячих галерей, тайнственных caдов, переходов,
коридоров, тупиков и ловушек, прикрытыхкаменными блоками, поворачивающимися
вокруг оси под ногoй неосторожного. И всюду-фрески, выполненные чистыми
Яркими минеральными красками на стенах, сложенных из кaмня-сырца с
деревянными переплетами: динамичные картин акробатических игр с быком,
праздничные толпы, cцены охоты, изображения зверей и растений...
Карагодскому подумалось, что современные художники не так далеко ушли
отсвоих безымянных древних коллег. Взять хотя бы вот эту фигуру смуглого
юношис корзиной в оранжево-желтом сиянии цветов шафрана: любой импрессионист
мог бы только позавидовать безыскусной свободе композиции, изящной и зыбкой
манере письма, где линия безраздельно подчинена красочному пятну... Или вот
эта рыба...
Карагодский остановил изображение. Необычная фреска что-то ему
напоминала. Полосатая рыба - судя по всему, это был морской карась - была
нарисована на штукатурке сразу в шести проекциях одновременно: этакое
сверхмодернистское чудище с четырьмя хвостами между глаз. Как на картине
Сальвадора Дали или... Или на экране в центральной операторской, когда Пан
рассказывал о том, как видит предметы дельфин...
Господи, что за чушь лезет в голову! Как могло увиденное дельфином
попасть на фреску, написанную человеком?!
А если пента-волна?
Биосвязь между человеком и дельфином за две тысячи лет дo нашей эры?
Нет, сумасшествие заразительно...
Карагодский теперь не обращал внимания на живописные достоинства
критских росписей. Переключатель замирал лишь тогда, когда на экране
появлялись дельфины или морские животные.
А таких изображений было много - на фресках, на вазах, на бронзовом
оружии и на домашней утвари. И тем более странным казалось то, что все это
множество рисунков повторяло в разных сочетаниях и поодиночке одни и те же
живописные темы: рубиново-красная морская звезда с пятью лучами; фиолетовый
кальмар с веером разноцветных черточек вокруг тела (свечение?); серо-зеленый
мрачный осьминог, раскинувший щупальца-; дельфин, изогнувшийся в прыжке, и
женщина в позе покорной просьбы: правая рука протянута к дельфину, левая
прижата к груди.
Золотой стилизованный дельфид мелькал на дорогих кинжалах без рукоятки,
с четырьмя оерстиями для пальцев такие кинжалы островитяне одевал" на руку,
как кастет. Силуэт дельфина был вырезан на инкрустированной большими
сапфирами царской печати Кносса, ва женских браслетах и на мужских перстнях.
Мраморная скульптурная композиция, найденная на Кикладах, варьировала уже
знакомую сцену: женщина в одежде жрицы и дельфин, могучим изгибом
полуобнявший ее колени.
Но больше всего Карагодского заинтересовала "кикладская
библиотека"-несколько десяткoв белых фаянсовых плиток, испещренных черными
линиями пиктограмм. Письмена-рисунки иногда еще хранили сходство с
предметами и существами, о которых рассказывали: в неровных черточках
угадывалась все та же морская звезда, все тот же кальмар, грозный осьминог и
летящий дельфин. Фигурки людей в разных позах, видимо, повествовали о
каких-то действиях и событиях. Но большинство рисунков не имело никакого
сходства с реальными предметами - это были уже условные знаки, иероглифы,
значение которых угадать невозможно.
Карагодский нажал клавишу "перевод" и получил лаконичный ответ:
"Письменность не расшифрована".
Ему вдруг отчаянно захотелось закурить - впервые за двадцать лет
строгого воздержания. Короткая фраза звучала прямо-таки кощунственно. Где-то
в Глубоком космосе летели сверхсветовые земные корабли, где-то гудела в
магнитных капканах побежденная плазма, где-то покорной змеей свертывалось в
кольцо прирученное Время, воскресали мертвые, думал искусственный мозг,
совершал геркулесовы подвиги неустанный робот - а эти вот неказистые белые
таблички с кривыми рядами убогих рисунков, словно издеваясь над разумом
человеческим, четыре тысячелетия хранят свою тайну тайну, которая, быть
может, важнее всего, что сделано человечеством до сих пор...
Видеофон тихо гудел, ожидая новых заданий. Карагодский положил пальцы
на наборный диск и задумался.
Если нет прямого пути к разгадке символической пятерки - звезда,
кальмар, осьминог, дельфин, жрица - значит, надо искать обходный. Повторение
живописного сюжета не может быть случайным - слишком велико для случайности
число совпадений. Следовательно, пятерка эта имела для островитян какой-то
высший смысл. Академику вспомнились слова Пана: "Здесь, на Кикладах, родился
бог морей Посейдон". Действительно, многие мифы островитян переплавились
позже в древнегреческий эпос. А как родились сами островные мифы?
Пальцы привычно отщелкали комбинацию двоичных чисел - дополнительный
шифр: "Религия. Храмы".
И снова в ответ короткое: "Религия неизвестна, храмы не сохранились".
Карагодский раздраженно хлопнул по панели паденью.
Экран погас.
Впрочем, волноваться пока рано. Письмена не разгаданы совсем не потому,
что к ним утеряны ключи. Просто никто до сих пор не подозревал, не мог
подозревать какого рода информацию могут хранить эти фаянсовые плитки.
Расшифровкой занимались чудаки-одиночки - и вот результат...
Было уже около двух ночи, когда Карагодский, не снимая халата, прилег
на тахту. Он уже стал засыпать, и мягкие лунные тени в каюте постепенно
принимали очертания диковинных настенных росписей, росписи дрогнули и ожили,
оказавшись стадом дельфинов, и академик поплыл вместе с ними, потому что он
тоже оказался дельфином, но ему очень мешал халат, он попытался снять халат,
но из лавсановых зарослей вытянулись на тонких ножках маленькие бронзовые
колокольчики, которые подняли такой перезвон, что не было никакой
возможности говорить на пента-волне, волна качнула его раз, другой, и вдруг
все исчезло, и он стремглав полетел вниз, в пустоту...
Он очнулся от резкого чувства страха. Звонил корабельный видеофон.
Карагодский дрожащей рукой никак не мог нащупать сонетку.
У аппарата стоял Пан. Он был в пижаме, но звонил, видимо, из
центральной лаборатории: за его спиной пестрела путаница висячих кабелей.
- Вениамин Лазаревич, извините, пожалуйста... Я разбудил вас...
Простите, но тут такое дело... Перед сном вы не заметили ничего
подозрительного?
- Подозрительного? В каком смысле?
- Ну, что-нибудь необычное в море или около острова?
- На море? Светила луна, все было тихо... Иллюминаторы у меня открыты.
Нет, я ничего не видел...
Карагодский потер лоб, пытаясь согнать остатки дремоты.
-Постойте! У острова... Нет, пожалуй, ничего. Просто, что-то сильно
плеснуло, я решил, что это Уисс... Больше ничего. А в чем дело?
- Девчонка. Нина сбежала!
- Нина Васильевна? Но куда? Зачем?
- Куда! Зачем! Если бы я знал! Этого мне еще не хватало... Вот,
оставила записку и сбежала!
- Вы в центральной? Я сейчас приду...
Уже в коридоре академик сообразил, что выскочил без пиджака,
остановился, но махнул рукой и, отдуваясь, полез вверх по лестнице,
перешагивая через две ступеньки.
Собственно, он плохо представлял, кому и зачем необходимо его
присутствие в аппаратной. Но его не оставляло так неожиданно возникшее на
"Дельфине" возбужденно-приподнятое чувство. Ему хотелось что-то делать
неважно что, волноваться - неважно из-за чего, действовать, быть в гуще
людей и событий. И он совсем некстати благодарно улыбнулся Пану, который
сунул ему в руки скомканную записку именно сунул, а не подал - как равному
среди равных, как "своему":
- Вот... Полюбуйтесь...
Карагодский развернул листок. Крупные неровные строчки загибались
вверх: "Милый Иван Сергеевич! Пожалуйста, не сердитесь и не волнуйтесь. Я
рассказала вам все, что поняла из последнего пента-сеанса, кроме этого.
Таково условие Уисса - я должна быть одна. Сознайтесь честно - вы бы меня не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг