нависли над плато.
[VSTREC10.JPG]
Я зашел за палатку, постоял там и повернулся идти спать... как вдруг
увидел человека. Он выглядывал из-за скалы, у которой мы поставили палатку.
Я встретился с ним взглядом: страшное, опухшее, бородатое лицо с горящими
глазами. На мгновение мы оба замерли.
Потом я закричал - дико, пронзительно, вне себя от ужаса. Я так орал,
что все выскочили из палатки. Отец схватил меня за шиворот и стал трясти,
как нашкодившего щенка, за то что я его разбудил.
- За скалой человек! - кричал я ему.
- Здесь никого не может быть, трусишка! - сурово оборвал меня отец. Ему
было неловко перед товарищами.
Никто не поверил мне, что я видел человека. Но ведь я действительно
видел его.
Почему они не поверили мне?!
Глава пятая
ИСТОРИЯ СЕЛИВЕРСТОВА
Мы работали до упаду. Я вообще не понимаю, как мы выдержали такую
нагрузку. Шесть часов мы спали как убитые, без просыпу, без сновидений, а
восемнадцать работали.
Научные работники пробовали сократить сон до пяти часов, но, по
счастью, у них начались головные боли. Дело в том, что некоторые работы
можно проводить только летом, а лето здесь короткое, всего два с половиной
месяца. Кроме того, надо же было подготовиться к зиме, к долгой полярной
ночи. А людей было слишком мало. Не хватало рабочих, не хватало и научных
сотрудников.
Так, например, в комплексной этой экспедиции совсем отсутствовали
зоолог и ботаник.
Наши совсем забыли, что я еще мальчик, на меня навалили столько
обязанностей, что я просто изнемогал. О том, чтобы похныкать, и речи не
было, раз они забыли, что я маленький.
На меня возложили сбор ягод (витаминов) к зиме, заготовку топлива
(сушника) на каждый день на разжигу и впрок. Я был неизменным подручным
повара Селиверстова, а когда Фома Сергеевич был нужен маме для геологических
и гидрологических наблюдений, поварские обязанности преспокойно возлагали на
меня. Не удивляйтесь: стряпать я научился еще прошлым летом, когда мы с
отцом бродили по Ветлуге.
Я им готовил всякие супы из консервов, кулеш из пшена, каши, кисели, а
чаще всего рыбу, которую приносили мама и Селиверстов. Уха из хариусов (с
лавровым листом и перцем) получалась у меня очень вкусная. Ягоду на кисель я
набирал сам - в лесу было полным-полно красной смородины. А потом пошла
голубица, брусника, морошка.
Видела бы меня бабушка, как я огромным половником - с мою голову -
разливаю суп семерым оголодавшим взрослым и как они смотрят на меня такими
жадными глазами, что невольно является мысль: попробуй не приготовь им, так
еще, чего доброго, съедят живьем. Это я, конечно, шучу, просто жалко их.
Селиверстов и Бехлер копали погреб, заготавливали дрова на зиму. Уже
целый штабель напиленных и наколотых дров возвышался возле палатки. Бехлер
любил поворчать и ворчал, что отродясь не слышал, чтобы на Крайнем Севере
жили в палатках. Он уверял, что зимой мы все померзнем. Селиверстов был
оптимистом, не помню его не в духе. Он всему радовался, верил только
хорошему и считал, что если из железной бочки, которую выбросил с вертолета
Ермак, сделать печку, то в палатке будет даже жарко, но каждый день
чем-нибудь утеплял палатку.
А у меня работы все прибавлялось. Я уже и баню топил, и воду таскал, и
в палатке убирал, и подметал. А однажды утром отец при всех вручил мне сачок
для ловли бабочек и насекомых, плоские ящики для коллекций и ботанические
папки и заявил, что, поскольку на опытной станции отсутствуют ботаник и
зоолог, их обязанности возлагаются на меня.
Мама все же прибавила, чтобы я один далеко не отходил: может напасть
медведь или росомаха. На что папа сказал: "Надо его научить стрелять и дать
оружие". С этого дня он стал меня учить стрелять - хоть по десять -
пятнадцать минут в день.
Хладнокровный человек! По его мнению, я сам должен был защищать себя от
медведей... Только не медведя боялся я.
Ох этот страх! Я боялся, когда оставался в лагере один. Боялся, когда
шел за водой к источнику. Боялся в лесу, собирая ягоду или бегая с сачком за
насекомыми. Я все время думал о том человеке, которого видел. Я-то ведь
знал, что мне не померещилось и не приснилось. Но попробуй скажи такому
отцу, как мой, что боишься. Не обрадуешься!.. Хорошо еще, если просто даст
по шее, чтобы не болтал глупостей, а то как посмотрит на тебя с
брезгливостью - весь краской зальешься и в пот бросит.
И только один человек мне верил - Женя Казаков. Он постоянно спрашивал
меня, каков был незнакомец с виду, какого роста, какие глаза, а потом
расспрашивал отца (я сам слышал), какой был из себя Алексей Абакумов. Отец
сразу понял его и оборвал: со дня первой экспедиции на плато прошло более
десяти лет, и Абакумов давно уже погиб. Увидев, что начальник экспедиции
рассердился, Женя не стал спорить.
"Так, значит, это Абакумов!" - подумал я с ужасом.
Мама считала его сумасшедшим... Как же он жил здесь один целых десять
лет? Почему он сбежал, когда экспедиция собралась в обратный путь? Когда
отец, ослабевший, больной, с опухшими ногами, добрался до первого жилья, он
заявил, что в тайге остался человек... Абакумова искали летчики полярной
авиации, но не нашли.
Теперь я был твердо убежден в том, что Абакумов выжил и что у него были
свои причины опасаться людей. Я стал еще больше бояться, но никому, даже
Казакову, не говорил об этом. Назвался груздем - полезай в кузов. Я знал,
что еще встречу этого Алексея Абакумова, раз он где-то здесь. Что сулит мне
эта встреча? Вдруг он меня зарежет?
Все-таки я однажды проговорился об этом Жене.
- Надо сказать женщинам, чтобы не ходили одни! - вырвалось у него.
- Только Валя бродит где угодно одна,- сказал я.- Мама берет с собой
Селиверстова, Ангелина Ефимовна уходит либо с папой, либо с Бехлером.
Женя задумался, погрустнел. Ему очень хотелось побывать у могилы отца.
Начальник экспедиции обещал отправиться с ним к тому месту, где он его
зарыл, но только зимой, сейчас это было невозможно.
- Дмитрий Николаевич, а вы не забыли это место? - спросил однажды перед
сном Женя. Все уже лежали на своих раскладушках.
- Там стоит огромный крест,- сумрачно ответил отец.
Все удивились.
- Вы ставили крест? - спросила Ангелина " Ефимовна.
- Не я ставил, а землепроходцы,- непонятно ответил отец.
А когда мы потребовали объяснения, неохотно рассказал.
Еще по пути на плато экспедиция наткнулась на этот крест. Он стоял над
рекой, огромный, три метра в высоту, восьмиконечный, темный. Его поставили
лет двести назад, не меньше, наверное, в ознаменование какого-то события. Он
весь почернел, прогнил, но держался. Была какая-то надпись, но время стерло
ее. Три широкие поперечины были прикреплены к прямому брусу двухдюймовыми
деревянными гвоздями, сделанными из сучков лиственницы. Из лиственницы был
сделан и сам крест...
- И папа умер как раз у этого креста? - спросил пораженный Женя.
- Нет, он не дошел до него. Но я решил похоронить его возле памятника
землепроходцев... Пора спать.- И отец повернулся к стене.
- Как же вы его донесли... Жениного папу? - робко спросила Валя.
- Была лошадь, она пала потом.
- А другой рабочий, он тоже умер от истощения?
- Нет. Это был крепкий деревенский парень, сибиряк. Он утонул,
переправляясь через реку... Спите. Завтра рано вставать.
Больше никто не сказал ни слова, но долго не спали. Я тоже не мог
заснуть. Я думал о том, как мало знаю своего отца.
Вообще люди мало знают друг друга. Кто нас удивил, так это Селиверстов.
У нас самые интересные разговоры велись перед сном, в постелях, когда
"все косточки отдыхают", как говорила бабушка. Любопытная Валя спросила
как-то раз Фому Сергеевича, где он работал прежде и как попал в экспедицию.
- Я работал в облторге... плановиком-экономистом,- тихо сказал
Селиверстов.- Двадцать восемь лет на одном месте. Работу свою я выполнял
добросовестно и аккуратно, и все же... не лежала у меня к ней душа. По
существу... гм... я двадцать восемь лет был не на своем месте. Это, конечно,
угнетало, и я, естественно, искал отдушины. Такой отдушиной для меня стала
ботаника. Я, если можно так выразиться, ботаник-самоучка. Отпуск я проводил
в лесу, под Москвой. Изучал дикорастущие травы. Ночами писал труды по
ботанике. Одну статью у меня даже напечатали - "Во флоре СССР",- Ангелина
Ефимовна устроила. Я ей все работы отсылал.
- Но как же... Почему вы стали экономистом, если любили ботанику? - с
недоумением и жалостью спросила Валя.
- Молод был... еще не понимал своего призвания,- смущенно пояснил
Селиверстов.
- Ничего подобного! Ты с детства увлекался ботаникой,- резко возразила
Ангелина Ефимовна.- Мы ведь с Фомой учились в одном классе с самой первой
группы... На одной парте сидели. Об его призвании к естественным наукам
знала вся школа.
- Но как же... - начала было Валя.
- Не перебивайте меня, Валечка. Вам этого не понять. Вы
целеустремленный, волевой человек, а Фома Сергеевич- размазня, слизняк!
Пусть не обижается, это так и есть. Атрофия воли. Он с детства как огня
боялся мамаши, учителей, директора школы, а впоследствии - жены и начальства
по работе.
- Геля! Ангелина Ефимовна!.. - запротестовал Фома Сергеевич. У него
даже голос задрожал. Кажется, он обиделся всерьез.
- Ангелина Ефимовна всегда преувеличивает,- успокоила его мама. Она
слушала с большим вниманием, даже села на постели.
- Чушь! Ничего я не преувеличиваю. Так вот, продолжаю. Мы вместе
сдавали в университет. Наплыв был огромный, и он не прошел по социальному
признаку, как сын служащего. Тогда в первую очередь принимали детей рабочих.
(У меня отец был машинист, у него - бухгалтер.) Так вот, его мать сама
отнесла документы в планово-экономический институт, и там его приняли. И он
пошел, как теленок. "Чтобы не пропал год". А потом терпеливо учился.
Он был на третьем курсе, когда умер отец, и на иждивении Фомы оказались
мать и трое братишек. Надо было идти работать, содержать семью. Его приняли
экономистом в этот самый облторг. Заканчивал институт он уже заочно.
К тому времени, когда он поставил своих братишек на ноги, он успел уже
жениться и обзавестись своими детьми. Подозреваю, что не он женился, а его
женили на себе. Во всяком случае, его жена оказалась такая же волевая
женщина, как и мамаша. Я ее знала... Законченная мещанка. Говорить с ней
было не о чем. Кроме цен на рынке и "плохих" соседей, она ничем не
интересовалась.
- Ну, зачем же так... - вконец огорчился Селиверстов.
- Она никогда ничего не читала и не терпела в доме книг. Его занятия
ботаникой считала самым пустым времяпрепровождением - ведь за них ему не
платили. Как он, бедный, прожил с ней четверть века, не представляю! Но он
прожил... ради детей. Дети выросли, поступили в университет, жена умерла, и
он неожиданно оказался свободным...
- Все это не так,- расстроенно сказал Фома Сергеевич.-Жена была хотя
строгая, но справедливая женщина. Прекрасная хозяйка и мать. Конечно,
неразвитая. Но когда ей было читать? Хозяйство, дети... Когда я был на
фронте, она работала буфетчицей в облторге и воспитывала детей. Если бы она
не умерла, я все равно бы отправился в эту экспедицию. Я должен был ехать,
- Почему? - допытывалась Валя.
- Я могу рассказать.
[VSTREC11.JPG]
- Так расскажите, Фома Сергеевич!
Селиверстов взволнованно приподнялся и сел на койке. В зеленой
поношенной пижаме и без очков он казался каким-то другим, незнакомым.
- Это началось давно... - начал он.- Ну, неудовлетворенность работой,
может быть, и домашней обстановкой... Какая-то тоска, стремление к чему-то
неузнанному. Жена объяснила просто: "Ну, начитался!" Это правильно, что я
каждую свободную минутку, если не занимался ботаникой, то читал. Мне от отца
еще достались старые журналы: "Природа и люди", "Вокруг света", книги о
путешествиях Амундсена, Беринга, Крашенинникова, Черского, история наших
русских землепроходцев... Я эту библиотеку отчасти пополнил. Но больше за
счет приключенческих романов. Брет-Гарт, Стивенсон, Конрад, Александр Грин,
Беляев, Ефремов...
- А книги держал у старичка соседа,- вставила профессор Кучеринер,-
потому что жена считала - в книгах заводятся клопы.
- Это было просто для души, как и занятия ботаникой. Я очень огорчался,
что так и не полюбил свою основную работу. Далеко я не пошел. На какую
поступил должность, в гой и остался все двадцать лет. Да я не честолюбив.
Сослуживцы были люди очень хорошие, относились ко мне добро. Детки тоже у
меня хорошие. Когда мать, бывало, начнет меня пилить (без этого со мной и
нельзя), всегда принимали мою сторону. Жена даже обижалась на них за это.
По-своему, я был, пожалуй, и счастлив..: пока не началась бессонница. С
вечера я, выбившись из сил, засыпал, а среди ночи вдруг проснусь и лежу с
открытыми глазами до рассвета. Не усну, да и все тут! Обращался к врачам -
никакие пилюли и ванны не помогали. "Как неинтересно и серо прожил я свою
жизнь",- думал я.
Почему я никогда не прошел пешком через тайгу к истокам рек? Не побывал
на Камчатке у подножия вулкана. Ни разу в жизни не видел северного сияния,
птичьих базаров, океана, необитаемых островов. Я всегда был по своим
стремлениям исследователем. В детстве мечтал стать ученым. Названия наук
кружили мне голову, как вино: океанология, биология, гидрография или вот
геофизика - наука о Земле. Как интересно, даже сердце бьется при одном
упоминании!
Зачем я позволил обстоятельствам скрутить меня? Я всегда говорил детям:
"Смотрите выбирайте свою дорогу в жизни. Пусть никогда не придется вам
вздохнуть о несбывшейся мечте". У меня два сына и дочь. Они-то сразу узнали
среди множества троп свою единственную. Я рад.
Так проходило время, и я тосковал все сильнее... Иногда я видел во сне
какие-то реки., моря, незнакомые берега, горы, обрывы, ущелья... узкие
долины, заросшие невиданными цветами. Сколько в мире есть
заманчиво-любопытных уголков!.. Я старел, волосы мои поседели, а мечты и
стремления у меня были юношескими.
Только одному человеку я не стеснялся об этом говорить - Ангелине
Ефимовне. Встречались мы, конечно, редко, раз в два-три года. Все-таки она
все обо мне знала.
Когда жена умерла, я... вдруг уволился из облторга. Пошел в
ботанический сад... там нужны были рабочие. Ну, я и поступил рабочим. Соседи
решили, что я сошел с ума, но я был счастлив. А потом Ангелина Ефимовна
предложила мне место рабочего в экспедиции.
Мы долго-долго молчали, растерявшись перед этой трагедией. Человеческая
жизнь и без того коротка, короче жизни попугая, черепахи, щуки, и просто
ужасно видеть, что целых двадцать лет ушло на заблуждение. Словно бедняга
Рип ван Винкль, проспавший два десятилетия как одну ночь.
Отец сказал, что сразу догадался о том, что Селиверстов - ботаник. Я
еще раньше его догадался. Фома Сергеевич все эти дни очень помогал во
флористических сборах и даже сам размещал растения в папках по семействам и
надписывал по-латыни. Отец спросил меня, кто надписывал, но его отвлекли и
он забыл об этом, может, подумал на Валю Герасимову.
Вдруг мы услышали всхлипывания. Мама лежала, уткнувшись лицом в
подушку, и плакала. Мы с папой бросились к ней, а Валя- за водой. Все
переполошились. Ни на кого история Селиверстова не произвела такого
неизгладимого впечатления, как на маму. Несколько дней она ходила
подавленная, грустная, а папа хмурился и был зол. А чудак Селиверстов
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг