В багаже у нас было несколько стекол, на всякий случай. Мы застеклили
угловую комнату, истопили печку (хорошо, что Гусь не додумался поджечь
дрова), напились чаю, закусили - ужинать уже не было сил - и легли спать.
Следующие два дня мы продолжали уборку и ремонт, а на третий прилетели
Марк с новым пилотом и привезли с собой троих научных сотрудников.
При виде разрушения лица у всех вытянулись (что бы они сказали дня два
назад?). Кроватей не было, матрасов тоже (Гусь разрубил их на части
топором), в единственной комнате тесно.
Научные сотрудники решили, что справятся и без меня. Я был очень
доволен, что вернусь на плато с Марком.
Мы пролетели над Долиной Белых Гусей низко-низко. Всюду парилась вода.
Возле незамерзающих озер зеленела трава. Термальные источники! А ранней
весной сюда прилетают гуси...
Марк рассказал мне, что пришло разрешение открыть здесь
метеорологическую станцию. Абакумов настоятельно просился сюда.
- А что Женя?
- Обещал. Он, конечно, рад избавиться от тестя. Он же его ненавидит.
Я подумал и решил, что Алексею Харитоновичу здесь будет лучше.
Свободнее. Он ведь - я знал это - очень жалел об Абакумовской заимке, где
прожил десять лет. Опять огород разведет, будет всю обсерваторию свежими
овощами снабжать. А дочь Абакумов потерял. Нашел, чтобы потерять. И потому
душа его скорбела... Словно старый одинокий Жан Вальжан, покинутый
неблагодарной Козеттой.
Но до отъезда Алексея Харитоновича с плато произошло давно ожидаемое
событие: собрание, на котором коллектив обсерватории наконец высказал все,
что он думает о своем директоре.
Перед собранием все очень волновались. Хотя у каждого "накипело", все
же до последнего момента не были уверены, что выскажутся до конца и на этот
раз.
Я выступать не собирался. Во-первых, это было просто неловко, не говоря
о том, что обида и оскорбленное самолюбие могли меня сделать несправедливым.
Во-вторых, я был всего лишь лаборант и тоже хотел послушать, что будут
говорить ученые.
Тон задали не выступления, а вопросы. Едва директор обсерватории
окончил отчетный доклад, как метеоролог Олег Краснов, который терпеть не мог
Женю, задал ему прямо в лоб жгучий вопрос: "Правда ли, что товарищ Казаков
два года назад фальсифицировал научные факты, скрыл истину (от волнения Олег
выкрикнул это фальцетом), чтобы только не опровергнуть теорию своего шефа?"
Наступила гробовая тишина. Марк вздохнул.
Кают-компания была переполнена, хотя ее давно уже удлинили за счет
соседних комнат. Все почему-то оделись, как на банкет. Марк, чуть подавшись
вперед, ждал, что ответит Женя. Мы сидели рядом - Марк и я - сбоку, у шкафов
с книгами.
Женя задумчиво посмотрел на Краснова. Как ни странно, он не
рассердился, не вспылил, не сказал, что-нибудь вроде: "Это вас не касается",
но в глазах его появилась тоска, выражение затравленности. Должно быть, он
вспомнил другое собрание, в Москве, по этому же поводу.
- Да, это правда,- сказал Женя спокойно.- Этот вопрос уже обсуждался в
свое время. И даже в Академии наук. Хотят ли коллеги еще раз поставить на
обсуждение этот вопрос?
- Раз обсуждался, зачем же...- буркнул парторг Бирюков.
- Удовлетворяет ли мой ответ Олега Константиновича?- осведомился Женя.
Ответ удовлетворял Олега Константиновича вполне.
Было еще несколько вопросов, заданных самым враждебным тоном. Например,
почему Казаков вычеркнул из плана комплексную научную тему, которую
сотрудники вели сообща.
Атмосфера заметно накалялась. Должно быть, Женечка ощутительно
почувствовал отсутствие Вали Герасимовой, которая так умела смягчать.
Следующий вопрос задал Марк:
- Говорят, вы создали за время работы на плато какую-то теорию... Не
могли бы вы рассказать...
- Я тоже хотел задать этот вопрос, но в несколько иной форме,- перебил
Марка Игорь Дашков.- Сформулируем его так: верно ли, что ваша новоявленная
теория объясняет и обобщает факты, собранные коллективом обсерватории?
Выпад Игоря Женя игнорировал, он смотрел на Марка. Самые противоречивые
чувства как волны прошли по его лицу. Он колебался. Наконец он сказал как бы
Марку:
- Да, я за время пребывания на плато создал не то что теорию... слишком
громко сказано, но гипотезу. Статья, где излагается моя гипотеза, должна
этими днями появиться в очередном номере "Известий Академии наук СССР".
- Почему же мы ничего не знаем об этом? - резко спросил Иннокентий
Трифонович. Он был бледен и хмурился. Может, чувствовал, что сам был не на
высоте, как парторг?
- О чем? - Женя явно насмехался.
- Об этой гипотезе, о статье, черт возьми?!
- А почему вы должны об этом знать?
По кают-компании прокатился негодующий гул.
- Но вы на здешнем материале построили вашу гипотезу,- холодно напомнил
Леша Гурвич.
- На здешнем, но я на плато работаю вторично. Гипотеза - результат моих
размышлений и выводов за все семь лет!
- Вы пользовались в своей статье расчетами сотрудников? - спросил Леша.
Женя дерзко усмехнулся:
- Простите, но все расчеты я произвел сам. Даже диаграммы, изотермы сам
вычертил.
- Какая же гипотеза? - вырвалось невольно у меня.- Если я, конечно,
пойму!
- Поймешь. Ничего сложного в ней нет!
Женя обвел собрание насмешливым и недоброжелательным взглядом. И
встретил только одну неприязнь. Коллектив дружно ненавидел своего молодого
директора. Лишь я один, как ни странно, не испытывал к нему никакой
неприязни. Ведь это был Женя Казаков, которого я любил, когда он - одинокий,
угрюмый подросток - приходил к нам в семью за теплом и лаской. Тогда
угрюмость его таяла, и он становился таким веселым, непосредственным и
обаятельным, что его нельзя было не любить.
Женя коротко и понятно изложил свою гипотезу образования материков. Не
буду здесь подробно излагать ее. Интересующиеся могут прочесть статью Жени в
"Известиях Академии наук".
Женя предположил, что вода, проникая в недра коры, где температура
доходит до 450 градусов (температура критического. состояния растворов),
освобождается от растворенных в ней веществ и в виде перегретого пара
поднимается выше, где лежит критическая температура чистой воды. Здесь она
становится жидкой, снова забирает и растворяет минеральные вещества и вновь
опускается с ними. Вечная циркуляция воды в земной коре.
И поскольку изотермы (кривая, соединяющая точки с одинаковой
температурой) критического состояния воды и ее растворов опоясывают весь
земной шар, то вблизи этой воображаемой кривой отложится вполне реальная и
осязаемая оболочка с целым рядом особых свойств. Породы в нем должны достичь
очень высокой прочности.
- Но ведь именно этим и характеризуется слой Мохоровичича!- вскрикнул
кто-то из бородачей геологов.
- Совершенно верно,- холодно сказал Женя,- моя гипотеза объясняет
появление слоя Мохоровичича, как, впрочем, и слоя Конрада, отделяющего
граниты от базальтов. Объясняет и то, что до сих пор объяснить было трудно:
почему земная кора материков гораздо мощнее, чем под дном океана.
- Круговорот воды и круговорот вещества, который обновляет материки? -
заинтересованно вставил Игорь Дашков, нервно теребя свою голландскую
бородку.
- Материки целиком смываются за какие-нибудь десять миллионов лет и за
столько же лет обновляются. Тонкий слой коры под океаном тоже обновляется и
формируется благодаря вертикальной циркуляции воды.
- Но может ли вода проникнуть на такую огромную глубину - к самой
нижней границе коры? - спросил Краснов жмурясь. Лицо его покрылось красными
пятнами, руки заметно дрожали, и он их спрятал.- Ведь на пути воды лежат и
плотные породы и каменные массивы невероятной толщины?
Женя пожал плечами.
- Конечно, может. Ведь абсолютно непроницаемых пород нет.
Женю буквально закидали вопросами, и я уже думал, что все обойдется. Но
не обошлось. Ничего они ему не простили.
- Какое глубочайшее пренебрежение к коллективу,- гневно говорил Игорь
Дашков. Он был просто вне себя. Жилы на его висках набрякли, под
обветренными щеками ходили желваки.- Товарищ Казаков нас просто не считает
за ученых. Когда он вычеркнул из плана тему самостоятельного комплексного
исследования и низвел сотрудников обсерватории до "фабрики данных", он это
показал достаточно ясно. Кстати, эта тема касалась глубинных разломов земной
коры... Сам он все это время работает над созданием своей гипотезы
(остроумной, не спорю), но совершенно один, не привлекая к ней коллектив, ни
с кем не советуясь, даже не ставя в известность. Какой глубочайший
эгоцентризм!
Слово брали один за одним (собрание вел Иннокентий Трифонович), и все
крыли Женю. Ох и крыли! Женя сидел бледный, злой, ощетинившийся. Серо-синие
глаза его от бешенства потемнели. Волосы, в начале собрания тщательно
зачесанные назад, спутались и торчали вихрами, как у мальчишки; крупный,
красивый рот кривился. Как хорошо, что в этот горький для него час здесь не
было Лизы... Хотя его критиковали как будто правильно - никто на него не
клеветал,- но меня не оставляло какое-то странное ощущение, что их правда
была неполной правдой, а упускала что-то существенное.
Мне невольно вспомнилось, как семь лет назад в этой же кают-компании
решалась судьба Абакумова. Как Женя безжалостно требовал предать его суду.
Как он до того разошелся, что обвинил сотрудников полярной станции в
укрывательстве преступника. Перечисляя давние преступления Абакумова, он
тоже не клеветал, не прибавлял. Однако его правда чуть ли не оборачивалась
ложью, так как он не понимал и не желал понять нового Абакумова, к которому
вчерашняя правда уже не подходила. И жизнь показала, что правы были те,
которые мыслили гуманно.
А теперь Женю самого судил коллектив обсерватории. Только теперь
коллектив играл ту роль, что тогда исполнял Женя, и, кажется, их тоже
занесло, как тогда Женю.
Женя был один и остро чувствовал это. Все против одного. Всё, всё ему
припомнили. Они охрипли, перечисляя одну его вину за другой. А потом слово
попросил Марк. (Я внутренне съежился. Я так любил Марка, так привык
восхищаться им. А теперь вдруг испугался, что он скажет что-нибудь вслед за
другими и я буду меньше уважать его.)
Ему охотно дали слово, зная его принципиальность. Марк уже не раз
мельком говорил Жене, что его поступки неблаговидны. А теперь, когда он жил
в Москве, ему и подавно нечего было опасаться Казакова.
Марк вышел, остановился рядом с кафедрой, невысокий, худенький, и
грустно обвел всех светлыми, серыми глазами.
- Я внимательно слушал вас всех,- начал он,- в отдельности каждый как
будто прав, но все вместе вы не правы. Вы увлеклись своей неприязнью к
Казакову и забыли главное, что Казаков талантлив...
- Ну и что из этого? - злобно выкрикнул Краснов.
- Как что? - удивился Марк.-Это же самое главное! Что толку, если
человек предупредителен, не забывает спросить, как ваше здоровье, умеет
ладить как с подчиненными, так и вышестоящими, но при этом бездарен, как
высохший пень. По-моему, пусть лучше у него будет не знаю какой плохой
характер, лишь бы человек был талантлив и от него был толк в том деле,
которое он делает.
Конечно, Евгений Михайлович эгоцентричен, как вы говорите.
Попросту-эгоист. Не ставит вас ни в грош. Так заставьте его считаться с
вами. Пусть он восхищается вашими гипотезами, как невольно, я ведь видел,
восхищались вы. Пусть не гипотезами - не всем дано их творить, но хоть
своеобразными мыслями. В Казакове слишком много индивидуальности, это
правда...
- Индивидуализма! - выкрикнул Краснов.
- ...Но в вас, товарищи, слишком мало! Он низвел вас до уровня "фабрики
данных". Как же вы позволили это с вами проделать? Бывший директор
обсерватории профессор Кучеринер прилагала все силы, чтобы вырастить из вас
настоящих ученых. С тех пор как я пришел сюда работать, я это слышал
множество раз. Простите, но мне это кажется чепухой. Как это можно
"вырастить" настоящего ученого? Это все равно, что вырастить композитора или
поэта. Настоящего ученого, композитора, поэта не выращивают. Они сами
родятся и сами вырастают. Чем талантливее человек, тем он могущественнее
духовно!
Интересно также, почему вы до этого дня молчали? Если бы кто-то из вас
не привез из отпуска слухи о неприятностях у Казакова, о том, что он уже раз
споткнулся - и это вам придало храбрости,-вы бы так и не осмелились
высказать все ему в глаза. Вас не устраивает такой директор, как Казаков?
Почему же вы тогда терпите и критикуете только исподтишка? Почему не
потребуете другого директора, который не ущемлял бы ваше самолюбие? И вот
что я еще скажу. Когда приедет этот другой директор - кто бы он ни был,- ему
никогда не удастся сделать из Евгения Казакова только регистратора
наблюдений. Из него - не удастся.
Я второй год с большим интересом присматриваюсь к Казакову. Он весь
состоит из противоречий, но какая же это яркая личность! Какой это талант!
И вот я все думал-я давно знаю эту историю с фальсификацией, только
молчал: что заставило Казакова так поступить? Угодничество? Карьеристские
соображения? Он на это физически не способен. Я уверен, что Евгений Казаков
никогда больше не повторит своей ошибки. Что касается отношения директора с
коллективом, то, если он вас не устраивает, требуйте другого директора.
На этом Марк окончил свою речь, вызвав всеобщее негодование - и
директора, и коллектива. А меня вдруг, ни к селу ни к городу, разобрал
неудержимый смех. Столько я пережил, и до сих пор смешлив, как мальчишка. Я
до того хохотал, что чуть не задохся, затыкая себе рот. На меня смотрели с
удивлением, а Ведерников даже красноречивым жестом покрутил возле виска.
После речи Марка собрание решило, что пора "закругляться". Постановили:
отчетный доклад и проделанную работу признать удовлетворительными, а Жене
принять критику к сведению.
Когда мы с Марком вернулись в нашу комнату, я дал себе волю и вдоволь
нахохотался. Марк никак не мог понять, что именно мне так смешно и, подумав,
сказал: "Тю!" Потом размечтался, как мы станем астрономами и "может, нам
доведется поработать на Луне!"
Вообще-то это было соблазнительно! Черт побери! А то, что меня
интересовала Земля, всякие планетарные процессы в глубине,-так астрономия,
современная астрономия, могла помочь постигнуть эти процессы.
Перед сном я перечитал письма, полученные еще с утренней почтой и
прочитанные в течение дня раз десять.
Среди писем было и от Гарри Боцманова. Мы его прочли вслух вместе с
Марком. Хотите, приведу его полностью? Вот оно:
"Дорогой Коля!
Пишет тебе самый счастливый человек на Земле -
Гарри Боцманов, кок с антарктической станции на острове Грина. Я
нашел-таки своего профессора Черкасова...
Но расскажу все по порядку, как в тех романах, что ты мне когда-то
рассказывал мальчиком. Я благополучно добрался до Одессы и нашел китобоя,
где меня с нетерпением ждали мои друзья-моряки. Их скучный нафталинный кок
тотчас уступил мне свое место на камбузе, и в тот же вечер я накормил братву
пельменями по-сибирски (добавки сколько хочешь!). А после ужина мы устроили
на палубе такое веселье, так отплясывали "яблочко", гопак и твист, что сам
капитан позавидовал и сказал: "Вот это кок!"
Настало время, и наш "Мурманец" вместе с китобойной флотилией вышел в
рейс.
Хотя я настоящий моряк, но экватор пересекал впервые, потому братва
меня выкупала, а Нептун с бородой до колен преподнес мне "диплом". Вот
смеху-то было! Увидал я небелого кита, хотите верьте, хотите нет. Как
заорали из марсовой бочки: "Кит на лине!" - я сразу подумал: это будет белый
кит! Мне же напророчил встречу с ним покойный капитан "Мурманца". А его
книгу "Моби Дик, или Белый кит" я до сих пор вожу с собой. Храню как зеницу
ока. И что же вы думали? На лине белый кит! Гарпунеры сказывали, что за всю
жизнь не встречали кита альбиноса, но я-то знал: это для меня!
Уж гонялись за ним, за белым китом. Сначала за ним, а потом от него.
Потому что этот современный Моби Дик так разъярился, что страшно смотреть.
Как стукнет головой по обшивке "Мурманца", как стукнет! Полный назад! Удар
пришелся где-то в носовой части. Это еще полбеды. Главное, чтобы в винт не
попал. Голова белого кита что скала. Натерпелись мы страху. Вдруг он
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг