Мы тщательно укрепили вертолет и поспешили укрыться в нем. Конечно,
было благоразумнее переждать бурю. На меня почему-то напала сонливость, и я
пристроился на брезенте подремать. Уснуть я не уснул, а именно дремал, слыша
и понимая каждое слово, которое не заглушал вой ветра.
Черкасов и Сафонов наперерыв вспоминали экспедицию в Арктику на горное
плато. Когда они впервые прибыли туда, это тоже было белое пятно на карте.
Огромное базальтовое плато с бездонным озером посредине. Вулкан Ыйдыга.
Ледник, дающий жизнь реке. Вспоминали какой-то крест землепроходцев, бродягу
Абакумова, виновника гибели первой экспедиции на плато. Но они оба почему-то
любили этого бродягу и вспоминали его с умилением. Вспоминали эскимоса
Кэулькута и очень смеялись...
...Кажется, я все-таки уснул, а когда проснулся, ветер уже не выл, а
Дмитрий Николаевич разбирал образцы, которые мы здесь собрали, и громко
восторгался ими.
- Редкие экспонаты! На вес золота! - восхищался профессор.
- Мне приятно, что во всем этом и мой труд,- тихо сказал Сафонов.-
Кажется, ветер утих. Я выйду посмотрю.
Ермак вернулся и стал запускать мотор.
- Взлетим, Ермак?-обеспокоенно спросил Черкасов. Пилот молча улыбнулся.
Это была последняя его улыбка, которую мы видели.
Сафонов был отличный пилот, он уже почти год работал в Антарктиде, но
разве можно за год постигнуть все ее своеобразие, неожиданности и
нелогичность. Ветер как будто утих, но когда вертолет стал подниматься,
неожиданно налетевший шквал подхватил вертолет, словно перо птицы, и с силой
бросил о скалы.
Я первый опамятовался. Я и не терял сознания. Просто меня несколько раз
перевернуло и ударило. В плече нестерпимо болело, но я был цел и невредим.
Кроме нескольких синяков и растяжения связок, ничего со мной не случилось.
Сдерживая стон, я поднялся на ноги. Вертолет лежал на боку, все стекла
разбились, винт сломан, лопасти погнуты. Черкасов, кряхтя, пытался
подняться. Я помог ему. Он обо что-то ударился: из ранки на голове текла
кровь. Я хотел завязать ему голову платком, но он отмахнулся.
- Ты жив, Санди? - сказал он рассеянно. Он оглядывался вокруг, ища
Сафонова.
- Его здесь нет,- сказал я,- подождите минутку, я вылезу и посмотрю,
что с ним...
Я хотел выбраться через фонарь - верхнюю часть кабины пилота, но
профессор оттолкнул меня и вылез первым. Его охватила тревога. Я вылез за
Черкасовым. Ветер опять выл, как сирена.
...Сафонов лежал довольно далеко от вертолета - возле большого валуна.
Глаза его были открыты. Он смотрел на небо и не пытался встать. Как будто
отдыхал. Профессор бросился к нему и присел перед ним на корточки.
[VSTREC42.JPG]
- Ермак! - произнес он с беспредельной нежностью и отчаянием.- Что с
тобою, Ермак?
- Все в порядке...- сказал Ермак, и вдруг - хрип. Так он умер.
Я сразу понял, что он уже умер. А Черкасов никак не мог понять, не
хотел этому верить. Он поднял Сафонова, перенес его на ровное место и стал
делать ему искусственное дыхание. От горя он словно помешался. Я сел на
землю и заплакал.
- Санди! Иди сюда! -гневно позвал меня Черкасов. Он сердился на меня,
зачем я думаю, что Ермак умер.
Он дышал ему в рот, массировал сердце, расстегнув на нем комбинезон.
Стал ритмически поднимать и опускать его руки. Чтоб его успокоить, я стал
ему помогать. Но уже через две-три минуты Черкасов оттолкнул меня. Я был
неловок. У меня адски болело плечо, а главное, я ведь видел, что Ермак
мертв. Черкасов долго еще поднимал и опускал руки Ермака, а они все холодели
и холодели.
Было, должно быть, три часа ночи (мои часы стали), когда профессор
понял, что Ермак мертв.
Тогда Черкасов сложил Ермаку руку на груди и закрыл ему глаза. Веки не
закрывались, и он положил на них два камушка. Сел возле Ермака на землю и
тяжело, словно икая, заплакал. Мой носовой платок, которым я все же завязал
ему голову, весь пропитался кровью. Я вдруг испугался за профессора.
И я снова полез в искореженный вертолет и стал выгружать продукты,
палатку, одеяла, спальные мешки. Следующий час, пока Черкасов понуро сидел
возле Ермака, я поставил палатку и приготовил поесть. Потом нашел в
вертолете рацию... К моему великому удивлению, она была цела. Я не выдержал
и снова заплакал. Человек мертв, а рация уцелела. Я дал знать о несчастье на
станцию Грина. Просил радировать в Мирный, чтоб срочно вылетали за нами.
Я достал из аптечки йод и бинт и, подойдя к Черкасову, осторожно
отодрал прилипший к ране окровавленный платок, молча стал мазать йодом. Боль
отрезвила его и усилила горе. Он замычал и стал раскачиваться.
- Дайте забинтовать! - заорал я.
Черкасов присмирел и послушно дал забинтовать голову.
- Идемте, вы должны поесть,- сказал я. Он медленно покачал головой.
- Вы должны поесть. Должны лечь. Я приготовил спальный мешок. Вам
совсем плохо. Вы ослабели от потери крови.
Так я убеждал его, хотя сам еле держался на ногах. У меня вдруг
закружилась голова. Должно быть, я сильно побледнел. Черкасов поддержал
меня.
- Это тебе нужно уснуть...- сказал он ласково. Потом мы завернули
Ермака в одеяло и оставили под белым ночным небом, а сами пошли в палатку.
Как ни странно, захотелось есть.
- Рация цела? - спросил Дмитрий Николаевич.
Я сказал, что уже уведомил о несчастье,4
- Завтра нас заберут, если не поднимется метель,- апатично заметил он и
внимательно посмотрел на меня.- Залезай в мешок и поспи.
- А вы?
- Я буду сидеть с ним.
Я так вымотался, что не мог даже протестовать. Залез в мешок и тотчас
уснул. Но сон мой был беспокоен и мучителен. Меня терзали кошмары. Скоро я
проснулся нисколько не отдохнувший. Я сильно замерз, поспешно вылез из
спального мешка, оделся потеплее и вышел.
Черкасов сидел на камне возле тела друга. Он постарел за эту ночь лет
на десять. Я еще никогда не видел его таким. Всегда он был подтянут, весел и
уверен в себе.
Я подошел и, сдерживая дрожь, стал рядом.
- Санди! - Черкасов схватил меня за руку и посмотрел мне в глаза
пытливо и вопрошающе. Уж не думал ли он, что я его осуждаю? За что? - Это я
его заставил ехать в Антарктиду. А ему так не хотелось. Он словно
предчувствовал. Но Ермак никогда не отказывался, не боялся трудностей. "Раз
надо, значит, надо",- только, бывало, и скажет.
- Ни один настоящий летчик не откажется поехать в Антарктиду! -
возразил я горячо.- Не вините себя, Дмитрий Николаевич. Это случайность, что
разбился Ермак, а не вы или я. Никто не виноват в его смерти.
Профессор сжал мою руку и отпустил ее.
Небо над горами засверкало и зазолотилось: поднималось солнце. Я
посмотрел на Ермака. Камушки с его глаз Черкасов уже убрал, глаза были
закрыты. Ермак словно спал. И бледное лицо его было добрым и ласковым, как и
при жизни.
За нами прилетели в тот же день - вертолет "МИ-4" из Мирного.
Ермака похоронили на высоком мысу. На латунной дощечке написано:
САФОНОВ ЕРМАК ИВАНОВИЧ, пилот, 1940-1967 гг.
Он отдел жизнь в борьбе с суровой природой
Антарктиды,
Глава восемнадцатая
ДОЛИНА БЕЛЫХ ГУСЕЙ
Развеселые цыгане
По Молдавии гуляли
И в одном селе богатом
Ворона коня украли.
Привязалась песня, никак не отделаться. Сергей Авессаломов
подсвистывает мне. Слух у него безошибочный, как и у сестры. В меховом
комбинезоне, в унтах, шапка сдвинута на затылок, крутит баранку и
насвистывает. А дорога вьется спиралью, то взбирается на горы, то бежит по
дну ущелья. Изредка мелькают встречные машины с продовольствием, горючим или
оборудованием - пустынная дорога, пустынный, безлюдный край. Граниты и
кварцы, каньоны рек, засыпанный снегом кустарник, каменные гряды скал -
долгие белые километры, бледно освещенные фарами.
Серега насвистывает и крутит баранку. За то время, что он проработал в
обсерватории на плато, он стал спокойнее, выдержаннее, возмужал.
Женя Казаков приобрел для обсерватории вездеход, и Сергей, подучившись,
специально сдавал экзамен в Черкасском. Теперь у него шоферские права, чем
он очень гордится. А на плато проложили дорогу, чем гордится Казаков.
Сегодня рано утром мы выехали в этот рейс по приказу Казакова. Пункт
назначения - Долина Белых Гусей. Это где-то за Горячей горой. Там
обсерватория поставила в прошлом году деревянный домик для научных
сотрудников. Пункт наблюдения, но не постоянный, а выездной, хотя там крайне
необходима метеорологическая станция. Долина Белых Гусей - это нечто вроде
камчатской долины гейзеров - тоже феномен природы. Там много горячих
ключей - тоже грифоны парящие, грифоны пульсирующие...
На этот раз в домике должен разместиться один из пунктов наблюдения за
светящимися облаками.
Другой пункт наблюдения находится на Абакумовской заимке.
Нас послали вперед подготовить домик, завезти туда горючее, продукты.
Ученые вылетят послезавтра на вертолете. Само наблюдение продолжается всего
минут сорок- срок существования натриевого облака,- но требуется большая
предварительная подготовка. Надо настроить аппаратуру, обеспечить
электропитание, наладить связь.
Это уже второй эксперимент. Первый произвели осенью, когда я еще был в
Москве. Дело в том, что для исследования атмосферы с помощью светящихся
слоев необходимы сумерки. Летом слишком много света и не видно звезд. Зимой,
когда полярная ночь, нет подсветки атмосферы солнцем, и натриевое облако
просто не будет заметно.
Теперь, в весенний рассвет, когда солнце еще за горизонтом, но небо уже
освещено, красновато-желтое натриевое облако будет отчетливо видно на фоне
звездного неба.
Все у нас так заняты подготовкой к этому наблюдению, что даже временно
затих назревающий конфликт между коллективом обсерватории и ее директором.
После наблюдения у нас будет открытое партийной собрание, на котором
предстоит откровенный разговор. Ведь только благодаря Вале Герасимовой
сохранялась видимость благополучия в обсерватории. И теперь, когда она
уехала...
Какое несчастье постигло нас всех! Какое горе! Нет больше нашего
Ермака.
Валя очень тяжело пережила смерть мужа. Все корила себя, что
недостаточно его любила. И как-то не то что третировала, но недостаточно
высоко ставила. Даже фамилию его не взяла. Здоровье ее сразу сдало.
Сказалось и длительное пребывание в Заполярье.
Валя уехала в Москву. Взяла к себе тетку Ермака. Теперь они вместе
воспитывают Андрея.
Бабушка очень удивилась, когда я внезапно - так казалось всем, на самом
деле я все время рвался на плато- собрался ехать. Добился, чтобы на практику
послали в нашу обсерваторию. Меня и Марка.
Лиза еще прошлым летом приехала в Москву вместе с Марком сдавать
экзамены. Оба успешно выдержали конкурс. Я тоже. Но мне как медалисту было
легче - один экзамен.
Мы с ней только один раз и виделись, да и то мельком: Лиза меня явно
избегала. Ей вроде и стыдно было и неприятно меня видеть. Марк остановился у
нас, а Лиза у матери мужа. Но в сентябре, когда начались занятия в
университете, Лиза почему-то перешла в общежитие. Говорит, что ей в
общежитии удобнее заниматься.
Марка ждут большие события. Он женится. На Нине Щегловой. Марк твердо
решил стать астрономом. Он благополучно сдал все экзамены за первый курс.
Быть астрономом - это замечательно!
Я тоже сдал экзамены.
Вы думаете, что я нашел наконец свое призвание? Нет, не нашел. И не
могу понять почему! Почему одних Призвание зовет с юности - настойчиво и
властно, а от других словно прячется. Зовет, заманивает, кружит голову,
обещает, берет назад обещанное и прячется.
Странно, но мне кажется, что Призвание позовет меня нежданно-негаданно.
И тогда я брошу все, чего к тому времени добьюсь, и пойду за ним. А пока
меня не позвали, надо честно учиться и честно делать, что можешь. Но в этом
таится своя опасность... Я знал людей, которые честно проработали всю жизнь
без призвания, так и не расслышав слабого его голоса или не поверив ему. Это
очень страшно: прожить жизнь, не любя своей работы.
Мой дед с маминой стороны был по призванию артист, но робкий,
сомневающийся, не верящий в свои духовные силы человек. Он покорно
проработал всю жизнь бухгалтером в театре, мечта его так и не сбылась. А
история Селиверстова? Позволить обстоятельствам скрутить себя по рукам и
ногам и целых двадцать лет проработать плановиком-экономистом.
Однажды я высказал что-то в этом роде Жене Казакову. Он пожал плечами:
"Заумь! Какое может быть призвание, кроме науки?"
Не знаю, заумь или нет, но меня это тревожит и будоражит.
Вот почему я должен был до того, как осяду на четыре-пять лет в Москве,
побывать еще на плато. Вот почему мне хотелось поесть солдатского хлеба. Я
хочу познать не только науку, но и людей, жизнь.
Разве я мог это объяснить вразумительно. И после того как привез в дом
Таню. Я сказал Тане все начистоту.
[VSTREC43.JPG]
Она смотрела на меня серьезно и сочувственно. Она меня поняла. Я вдруг
подумал, что она всегда будет меня понимать, всю жизнь.
- Если тебе нужно это плато, как мне был нужен лес, значит, ехай,-
сказала Таня.- А о бабушке теперь не беспокойся,я ведь с ней.
Я уехал спокойно, оставив бабушку на Таню.
Таня учится в той школе, которую окончил я. Учится на одни пятерки.
Бабушка по-прежнему часто ходит на репетиции в театр, только уже с Таней.
По-прежнему артисты поверяют ей свои радости и огорчения, сердятся, что она
не желает примкнуть ни к какой стороне. Режиссер Гамон-Гамана по-прежнему
дружит с бабушкой и присматривается к Тане. Он нашел у нее драматический
талант и хочет дать ей детскую роль в новой пьесе..,
Так я мечтал, убаюканный мерным грохотом машины.
Все, что было, позабыла,
Все, что будет, позабудет.
Какая странная песня! Если бы и я мог забыть...
Она тогда лишь четыре дня как приехала в Москву и даже по телефону не
позвонила. Но мы встретились. Такой большой город, около семи миллионов
жителей, а мы встретились. Лиза даже растерялась. Она побледнела и,
остановившись, молча смотрела и смотрела на меня, а я на нее. И никакого
значения не имело, оказывается, то, что она жена Казакова. Передо мной
стояла Лиза, живая, во плоти, не в мечтах, и лишь это имело значение. И еще
то, что я любил ее. Даже то, что она не любила меня, не имело значения. Я
любил ее, и все! Но почему она так непонятно смотрит на меня? Как будто с
палубы корабля, проходящего мимо родного города, где больше не пристают
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг