Я медленно вложил письмо в конверт. Ну, вот и все. Потом встал и пошел.
Ходил я долго, даже не помню где. Да это и не важно... Опять сидел,
согнувшись, на скамейке в каком-то пустынном сквере.
Значит, это было прощание навсегда. "Ты будешь моей женой?" - "Буду".
Вот и все. Я потерял Лизу. Навсегда. Надо приучаться жить, не думая о ней.
Но разве это возможно? Как вообще жить?
Я закрыл глаза. И река текла надо мною. Я замер, согнувшись на самом
дне. Даже когда Гусь бил меня, мне не было так больно. Три часа протекли
надо мною. Неужели только три часа? Я стал старше лет на десять.
Я вышел на какую-то улицу. Мимо проехало такси с зеленым огоньком. Я
выбежал на дорогу и замахал руками, шофер остановил машину. Теперь не
особенно опоздаю в университет.
< Минут через двадцать я входил в приемную. Ректора ждать пришлось
недолго. Секретарша пригласила меня. Я вошел в огромный кабинет. Профессор
Герасимов, улыбаясь, шел мне навстречу. Но улыбка быстро сошла с его
полного, румяного лица.
- Тебе плохо? - спросил он с тревогой, кладя руку мне на плечо.- Или...
что-нибудь случилось?
- Да. Случилось...
Он потащил меня к дивану и почти силой заставил сесть, потому что я
зачем-то упирался. И сам сел рядом.
- Ну, выкладывай, Николай, что случилось. Ведь мы с твоим отцом
друзья...
- С которым? - вырвалось у меня, прежде чем я понял, что это черт знает
что. Но ведь это был профессор Герасимов. Он и глазом не моргнул.
- С обоими,- сказал он просто,- оба хорошие ребята. Можешь гордиться
тем и другим. Тебе повезло, парень. Бывают отцы, которые позор не только для
сына, но и для общества. Я бы на твоем месте с ним повидался.
- Вам Ангелина Ефимовна все рассказала?
- Она мой друг со школьной скамьи. Ну, так что случилось?
Я молчал. Язык не поворачивался. Но так как он смотрел на меня с
нетерпением, я молча отдал ему Лизино письмо.
- Черт возьми! - воскликнул он с яростным сочувствием, возвращая мне
письмо.- Думаю, что эта девушка совершила самую большую ошибку в своей
жизни. Казакова я немного знаю. Это талантливый ученый, но жизнь он начал с
ложных предпосылок: что зло непобедимо и только с ним надо считаться. Жаль и
Абакумова...
- Вы про него знаете?
- Валя мне все рассказывает. Но я уже давно ее не видел. Вот приедет
защищать кандидатскую, тогда наговоримся. Но она что-то не торопится.
Он посмотрел на часы.
- Ну, мы с тобой еще как-нибудь потолкуем. Сейчас тебе, брат, не до
разговоров. Я ведь сам когда-то терял любимую. Все понимаю... Кстати, этого
Гуся еще не поймали? (И это успела ему рассказать Ангелина Ефимовна.)
- Нет. Скрылся где-то в тайге.
- Ну, а как сейчас со здоровьем? Учиться сможешь?
- Конечно. Доктор сказал, что легкое потом регенерирует. Будет, как
прежде. Лет через пять.
- Так...
- Я хочу учиться на заочном. В августе мне возвращаться на плато. Я бы
успел догнать. У меня хорошая память.
Герасимов долго смотрел на меня.
- Когда я читал это письмо... - сказал он,- то подумал, что ты больше
никогда не вернешься на плато.
- Почему же? Из-за Казакова? Из-за Гуся? Но ведь плато... работа на
нем... не зависит.
- Я понимаю. Ничего я не понимаю! Зачем тебе надо именно на это плато?
- Не знаю, как объяснить... Но я непременно должен вернуться на плато!
Я же не побежден. Человека нельзя победить, пока он сам не признает себя
побежденным. И вообще я же не увольнялся. Просто отпуск по болезни.
- Гм, почему бы тебе не поступить на дневное отделение? Это можно
сделать. У тебя золотая медаль. Стаж работы на Севере... Студенческие годы
вспоминаешь всю жизнь как самые счастливые. Я студентом голодал, стипендии
не хватало. Помогать мне было некому. Подрабатывал на вокзале: грузил
товарные вагоны. И все же какие светлые и радостные воспоминания... Ты
работать и учиться заочно с одним легким не сможешь, просто физически. Да
еще где-то за Чукоткой... Поступай на дневной. Закончишь университет и
поедешь на плато!
Я задумался. Здоровье теперь было у меня самым уязвимым местом.
Приехать на плато и свалиться, чтобы кто-то делал за тебя твою работу?
Ухаживал ночами, как Марк? Но почему я должен непременно болеть? Ведь у меня
пошло на поправку.
- Ты кем, собственно, хочешь быть? Интересует ли тебя наука?
- Меня интересует наша Земля,- сказал я негромко.- Не знаю только,
выйдет ли из меня ученый... я бы хотел поступить на физический факультет. По
специальности геофизика. Жаль, что нет такого заочного. Не знаю, как мне
быть.
Герасимов усмехнулся, потрепал меня по плечу и перешел к письменному
столу. Я последовал за ним. Он положил передо мной лист бумаги. Глаза его
лукаво блестели.
- Пиши заявление на философский. Без философии, брат, теперь далеко не
уедешь, будь то геофизика, или география, или хоть генетика...
Герасимов понял, что я еще не выбрал. Совет его был мудр, но я наотрез
отказался.
- Чего же ты тогда хочешь?
- Буду летом сдавать на астрономическое отделение. Вернувшись домой, я
молча обнял бабушку.
- Приняли?
- Да. Буду летом поступать. Бабушка вздохнула.
- Чего же ты вздыхаешь? Буду сдавать, как все люди. Вместе с Марком. На
астрономическое отделение.
От удивления у нее мгновенно высохли слезы.
- Почему на астрономическое? А географическое?
Я промолчал. Силы мои были на исходе. Хоть бы не пошла горлом кровь.
- Ну и ну! - только и сказала бабушка. Она тревожно рассматривала меня.
- У тебя совсем плохой вид... Поешь - ив постель. Тебе рано было
выходить из дому.
Я не возражал. Меня буквально качало от слабости, К своему удивлению, я
съел обед. Затем послушно выпил лекарство и лег. Бабушка осторожно прикрыла
дверь. Я не смог ей сказать о замужестве Лизы. Ректору университета мог, а
ей нет. Она бы начала меня жалеть, и я бы, чего доброго, заплакал!
Я лежал один и думал о Лизе. А ей не легко! Пожалуй, с Казаковым ей
будет одиноко и холодно. Такой человек. Ни света от него, ни тепла. И опять
горе осилило меня. Словно я ее похоронил. Нет больше моей Лизы. Есть жена
геофизика Евгения Казакова.
Бабушка постучала и вошла. Села возле меня, не зажигая света.
- Что случилось, Кузнечик? - так она спрашивала меня в детстве, когда в
школе были неприятности и я хотел скрыть, но она всегда знала. Всегда. И я
ей рассказывал в темноте. Рассказал и теперь.
- Дурочка, какая дурочка! - сказала она о Лизе.- Ух, негодяй! - о
Казакове.
- Не то, бабушка,- возразил я. Он ведь ее действительно любит. Иначе бы
никогда не женился на дочери Абакумова. Алексея-то Харитоновича он
ненавидит.
Я дал ей прочесть Лизино письмо, после чего спрятал его подальше, чтобы
не попадалось под руку. Уничтожить его я был не в состоянии, перечитывать
больше не мог.
Письма Марка и Сергея мы прочли вместе. Оба мне от души сочувствовали,
а Сергей даже спрашивал: "Не избить ли начальника? Только намекни, и мы его
поучим..."
- Может, пусть это самое... поучат? - несказанно изумила меня бабушка
и, махнув рукой, стремительно ушла на кухню,
В ближайшие дни я засел за учебу. Погода установилась мокрая,
промозглая, дул пронизывающий ветер, на улицу я не мог и носа высунуть. И
горе меня подтачивало. Вместо того чтоб уменьшиться, оно угнетало меня все
сильнее. В занятиях было единственное спасение.
Я вставал в пять утра. Тихонечко, чтобы не разбудить бабушку, пил
холодный, очень вкусный кофе, съедал яйцо, кусок пирога и садился
заниматься.
За окном брезжил рассвет, настольная лампа бросала на бумагу круг, а я
исписывал целые страницы формулами или решением примеров. Математика мне
всегда нравилась, но никогда не казалась такой захватывающе интересной, не
давала столь глубокого духовного наслаждения.
С небольшими перерывами для еды и отдыха я занимался до девяти вечера.
Бабушка приходила в ужас и пичкала меня лекарствами и витаминами. Варила
шиповник...
...На склоне плато растут густые заросли шиповника. Когда он цветет,
запах его доносится до обсерватории. У Лизы тогда бывают исцарапаны руки.
Она рвет его большими охапками и ставит в воду в глиняных кувшинах и
стеклянных банках. А на щеках ее розовеет румянец, как на цветах шиповника.
И волосы пахнут шиповником.
Боясь, что ей слишком тяжело далась эта "измена", как она называла свое
замужество, я пошел на почту и дал ей телеграмму. Поздравил с замужеством и
пожелал счастья.
Я действительно желаю ей счастья. Разве мне будет легче, если и она
будет несчастна?
Глава пятнадцатая
ЦЫГАНКА-МОЛДАВАНКА
Шел веселый месяц май, когда я наконец отправился навестить сестру
Сергея Авессаломова. Я уже выполнил все поручения друзей - был у тетки Марка
и у Нины Щегловой, которая мне очень понравилась. Отнес им подарки от Марка.
В городок Л. я приехал утром и тут же отправился искать детдом. Городок
был маленький - больше дома в три окошечка, кое-где двухэтажные. Со всех
сторон подступал лес.
На улицах пахнет хвоей, молодой листвой. Во дворах и палисадниках перед
окнами цвела сирень. Детдом находился неподалеку от вокзала - здесь все было
неподалеку,- и я скоро уже входил в огромный двор, держа в руке авоську с
подарками. Двор был полон детей. Я прошел в дом. В коридоре около одной из
дверей толпились ребята. Из-за двери доносился крик девочки и стук.
Едва я остановился, как ребята окружили меня, разглядывая во все глаза.
- Что там творится? - полюбопытствовал я. Ребята наперебой стали
разъяснять:
- Танька-цыганка.
- Цыганка-молдаванка!
- В лесу ночевала! Костер разводила!
- Она не боится в лесу.
- Как же фамилия... этой Тани? - спросил я, чувствуя недоброе.
- Авессаломова,- угрюмо ответил мне паренек постарше.- А вам кого? -
спросил он.
Мгновенно наступила самая полная тишина, которую еще выразительнее
подчеркивали крик девочки и мерные удары о дверь. В ребячьих глазах зажглась
такая жгучая надежда, что мне стало не по себе.
- Вы, может... чей отец?
- Брат? - спросил тот, что постарше.
- Мне Таню Авессаломову,- сказал я,- ее брат поручил...
- Брат Тани! - закричали ребята. Надежда в глазах угасла - словно свет
выключили, а потом зажгли другой, меньшего накала: "К Таньке брат!"
Я хотел объяснить, но меня уже не слушали. Самые быстрые уже
информировали Таню - стало тихо.
В это время в коридор вошли три женщины, в которых я почему-то сразу -
чувства у меня, что ли, обострились- признал повара, воспитательницу и
директора детдома. Так оно и оказалось.
Положение у меня было в высшей степени глупое. Таня перестала кричать и
разглядывала меня. Я увидел
301
сверкающий глаз ё круглом отверстии, явно выдолбленном для удобства.
- Подожди, Танюша,- сказал я,- сейчас попробую достать ключ.
Осторожно раздвинув липнувших ко мне детей, я направился к директору.
Шесть глаз смотрели на меня настороженно. Я представился:
- Николай Черкасов - студент. Приехал по поручению Сергея Авессаломова
узнать, как живет его сестренка. Таня Авессаломова.
На меня посмотрели еще подозрительнее.
- Сергея Авессаломова? Он ведь... в колонии. Вы что, из колонии?
- Я из Москвы. Но вы ошибаетесь... Авессаломов теперь работает в
Арктике, в обсерватории, где и я работал. Меня просили узнать... Но я уже
вижу... девочке здесь плохо.
Три пары глаз вознеслись к небу.
- Понятно,- произнесла директор.- Меня зовут Пелагея Спиридоновна.
Пройдемте ко мне в кабинет.
Я последовал за ней. Ребята напряженно смотрели нам вслед.
- Трудный ребенок! - начала Пелагея Спиридоновна, едва села за свой
стол.- Плохо влияет на ребят. Мы с ней замучились. Школьный врач всегда за
нее... И учителя за нее... Но за ней нужен специальный присмотр, а у нас на
одного воспитателя... Брат не собирается, конечно, ее забрать?
- Вряд ли... Он в Заполярье.
- Понятно. Сегодня Таня наказана за то, что вчера после ужина убежала в
лес и там ночевала. И не боится! Утром сама пришла. Конечно, пришлось
наказать. До чего необузданна. Вообще со странностями. Когда родители
умерли, она жила у старой тетки, травницы. Ну, лечила травами, вроде
знахарки, что ли. Так эта Таня, едва научилась держаться на ногах, бродила
по всем окрестностям, ночевала где придется. Тогда старушка искала ее, как
заблудившегося теленка, по полям и в лесу. Не найдет, особо не волновалась:
"Наверное, уснула где-нибудь". Общественность устроила Таню в детский сад.
Но она ни за что не хотела туда ходить. А тетка не заставляла: "Раз,
говорит, человек не хочет!" Вы представляете: "Человек!" А ей было три года.
Когда тетка умерла, Авессаломову определили к нам. Уже четыре года здесь. У
нас много трудных детей, но такой нет!
Я весь покрылся потом. В кабинете было душно, окна с двойными рамами,
обе рамы плотно закрыты да еще задернуты гардинами.
Пелагее Спиридоновне было лет под шестьдесят. Выдающиеся скулы, лоб без
единой морщинки, голубые глаза, тонкие губы, льняные волосы прилизаны
волосок к волоску. Ее приземистую фигуру туго, словно мундир, обтягивал
коричневый шерстяной костюм.
Эта женщина сразу внушила мне неприязнь, но я постарался- ради Тани -
сдержать себя.
- Я из Москвы, на день,- начал я вежливо,- очень прошу отпустить со
мной девочку до вечера.
Белесые брови взлетели вверх.
- Не полагается, у нас есть комната для свиданий.
- Я вас очень прошу! Мы погуляем с ней, я попробую на нее
воздействовать. А в комнате для свиданий она не будет разговаривать.
- А-а,- директор детдома задумчиво посмотрела на меня, что-то
соображая.- А вы, собственно, кто такой? Кто ваш отец?
Впервые в жизни я привел все звания отца. Они произвели впечатление,
как и то, что он работал в Антарктиде.
- Академик Черкасов, ну как же, слышала, слышала! Кто же его не знает.
О нем по радио говорили и в газетах пишут. Хорошо, я разрешаю забрать ее до
вечера. Хотите вначале детдом осмотреть?
- Спасибо. Лучше потом.
Таня оказалась худенькой, некрасивой девочкой с глубоко посаженными
яркими серыми глазами, курчавая, как негритенок. На ней неуклюже топорщилось
новое с иголочки платье. Платье было ей и длинно и широко.
Таня бросила враждебный взгляд на Пелагею Спиридоновну и пристально
уставилась на меня. Нас отпустили с соответствующими наставлениями.
Мы вышли в коридор, где меня поджидала молоденькая воспитательница.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг