знакомых... Бобыль и есть бобыль! Опять идти куда глаза глядят? И вдруг
встречаю в госпитале своего однополчанина, с кем вместе в плен попались, с
кем из плена бежал. Колхозник он, сибиряк из-под Томска, Варнава Парфенович
Лосев. Обрадовались, обнялись, как побратимы. Хороший человек!..
Скоро он понял, что со мной творится. И стал звать в свой колхоз. На
первых порах, говорит, поживешь у меня. Потом оженим, избу тебе построим.
Мужик ты, говорит, хороший. Будешь у нас в колхозе хоть по плотницкому делу.
Поедем?
Я дал согласие. Его первым выписали из госпиталя, меня месяцев через
пять. Адресок я хранил. Вот и поехал в это самое село Кедровое. И вправду
вокруг кедры растут, высокие... Орехов сколько хошь собирай, грибов, ягод,
рыбы в реке, зверя в лесу... Мне понравилось.
Семья у них большая. Сам Варнава Парфенович, супруга, детушек четверо.
Родители еще живы-здоровы - тоже в колхозе работают. Братья родные и
двоюродные, дядья всякие, тетушки, племянники, внуки. И младшая сестра
Лосева, Анна Парфеновна, вдова... Муж на фронте погиб. Мальчонка был - умер.
Бригадиром она работала. Строгая женщина, но из себя статная, красивая! Изба
у нее отдельная. Ну... нас и оженили.
- Ты женат? - ахнул отец.
- Стало быть, женат... был,- неохотно подтвердил Абакумов.
- Дети есть?
- Уж и дети... года не пожили,- усмехнулся невесело Абакумов и,
помолчав, прибавил тихо: - Дочка растет...- Он сделал вид, что не замечает
изумления отца, и упрямо докончил: - Лиза... Коле ровесница будет. Ты ведь
тоже после фронта женился, Дмитрий Николаевич?
- Да. Я во флоте плавал. Женился уже после демобилизации. Но как же...
где дочка?
- Там и живет в Кедровом с матерью. Я никогда ее не видел...
- Не видал дочку?
- Нет. Денег им посылаю, раз в год, через один населенный пункт.
Знакомый там у меня есть. Через него и меха сдаю. И деньги посылаю. На него
и мне письма... когда бывают. Вот уже два года нет писем. Летом пойду опять.
Запрос надо сделать. Если, конечно...
- А мы это сделаем, не дожидаясь лета. Пиши письмо. Отошлем.
- Спасибо, Дмитрий Николаевич!
- Но как же? Почему ты от них ушел? Не сработался в колхозе, что ли?
- То-то и оно, что не сработался. Не ко двору пришелся. Окромя Варнавы
Парфеновича, все как есть на меня косились. Бродяга, говорят. Так бродяга и
есть! К хозяйству не привыкши -ни к своему, ни к колхозному... Скучно мне
оно. Только и вздохнешь свободно, когда на охоту вырвешься. А то - тоска. А
тут еще жена начала пилить: "Думала, как с первым мужем будем жить, всеобщее
уважение (он у нее председателем колхоза был), а что-то не получается у нас
с тобой, Алексеюшка!" И правда...
- Почему же не получается? - с досадой переспросил отец.
- Не судьба, значит! Либо испорчен уж я с измальства. Тоска на меня
напала. Корни не прирастают. Корней-то нет! Сунули ветку, давно отрезанную,
в землю, а она корней не пускает...
Чужие они мне все, чужой я им. Только и держался, что сам председатель
колхоза друг мне верный: Варнаву Парфеновича выбрали председателем. До весны
кое-как дотянул. А потом... опять мешок на плечи - и айда!
- Ушел?!
- Ушел.
- А жена?
- Анна Парфеновна сказала: "Если уйдешь, не возвращайся. Не приму". На
сносях она была.
- И ты не вернулся?
- Не вернулся. Она же сказала, что не примет. Да я бы и опять сбежал...
наверно. Бирюк и есть! А здесь вот один десять лет выжил.
- Куда же ты из Кедрового?
- В Иркутск, Дмитрий Николаевич... Помотался там немного и поступил на
завод. Огромный заводище... Ткнули меня в литейный цех.
- Вот бы и работал! - не выдержал отец.
- Не судьба.
- Да почему не судьба?
- Поработал около года, до следующей весны... И опять тоска на меня
напала. Бригады эти... Соревнуются... А мне все равно. Скучно! Не берет меня
за душу... Я, правда, сроду не азартный. И карты не любил.
- Да что здесь общего! - разозлился наконец отец. У него тоже выступили
на лбу капли пота.
- Общего ничего, конечно, нет. Я просто хотел сказать, что ни в чем я
не азартный - ни в работе, ни в картах. Опять я затосковал. Написал с горя
письмо Варнаве: не могу, дескать, никак корней пустить нигде. Не приживаюсь,
да и все тут! Испортила меня бродяжья жизнь. Не выйдет из меня толка. Ушел и
с завода. Справку мне дали, что уволили по собственному желанию. Насильно не
удерживали. И там был не ко двору.
- А-а!.. Ту справку я видел!.. - воскликнул отец.- С ней ты пришел к
нам в экспедицию.
- Да. Пошел с вами в тайгу. Да ведь это не решало дела. На
одно-разъединое лето. А в зиму опять ищи себе пристанище. Куда бы угодно
шел, лишь бы подальше от людей. Что-то обрыдли мне они... Нет мне нигде
места. Ну, вот... Пока вы вулкан изучали, я охотился... с вашего разрешения,
потому как снабжал тогда вашу экспедицию. Вот тогда я и наткнулся на избушку
у горячего озерца. Кто тут жил прежде, не знаю. И почему ушел, не знаю.
Избушка старая, но бревна крепкие, из лиственницы. Сто лет простоит.
И пришло мне в голову здесь поселиться и охотой жить. Вам никому зла не
желал. Кабы не ранняя зима, не погиб бы Михаил Михайлович... Кто же знал? По
моим расчетам, время было... И, опять же, пороху вам я оставил. Надеялся,
дойдете до жилухи благополучно. А мне без муки да крупы зиму не протянуть.
Опять же, дичи вам подложил в лабазе...
- Видели! Поменял, сукин сын!.. И с тех пор жил здесь?
- Жил. Место уж очень хорошее. Охотился, рыбу ловил, огород развел...
- Хорошо, значит, было?
- Смеетесь надо мной, Дмитрий Николаевич! Сколько раз думал руки на
себя наложить. Негоже человеку одному. Я бы и не выдержал один... Столько
лет! Одиннадцать скоро... Нет-нет, а с людьми встречался. Чукчи летом
наезжают, оленей пасут. В одной фактории меня хорошо встречают... Погощу
когда. Друг даже у меня есть - фельдшер. Вместе не раз охотились. Опять же,
в населенном пункте знакомые... Догадываются, что у меня что-то не так, но
никто пока не выдал...
- Как же мыслишь дальше жить, Алексей Харитонович?
- Аи сам не знаю! Не от одного меня зависит. Скажу только, Дмитрий
Николаевич, что если меня теперь упрячут - не выживу! Отвык. Хотелось бы
здесь дожить остаток жизни.
- А сколько тебе лет? Я уж забыл!
- На рождество сорок два стукнуло.
- Мой ровесник! А я не об остатке жизни думаю, а о второй ее половине.
И тебе надо, Алексей, подумать. В тюрьму никто тебя не отправит. Об этом не
думай. Налей-ка мне чайку.
- Подогреть надо, остыл, однако.
Мы пили чай, ели, разговаривали, вспоминали всякие случаи из жизни.
Теперь рассказывал больше отец.
Так прошло два дня, и пурга совсем стихла. Отец подробно расспросил
Абакумова, как он выращивает свой огород и можно ли его увеличить, чтобы
хватило овощей для нашей станции.
- На год хватит! - уверил повеселевший Абакумов. Между прочим, отец
спросил:
- А не пустил ли ты здесь корней, Абакумов?
- Здесь хорошо! Полюбились мне эти места. Или старость подходит?..
- Старость лет через тридцать подойдет. Теперь только и начнется твоя
новая жизнь, Алексей. Но за нее еще придется побороться.
Абакумов напряженно посмотрел на отца, но тот уже заговорил о другом.
Как только стихла пурга, отец попросил Абакумова свезти на полярную
станцию письмо. Теперь там уже хватились нас и тревожились. Начнутся поиски,
чреватые новыми несчастными случаями. К тому же отец очень беспокоился за
Ермака.
Абакумов охотно согласился и стал собираться в путь. Но не успел он
одеться, случилось неожиданное.
Кто-то подъехал верхом на лошади. Я хотел выскочить навстречу, потому
что узнал через окно Кэулькута, но отец велел мне спрятаться на печку и сам
укрылся одеялом с головой.
Кэулькут вошел без стука, заиндевевший с мороза, нагруженный кладью,
как дед-мороз. Смущенный хозяин принял у него мешок и помог ему раздеться. И
тогда Кэулькут увидел отца с выдвинутой вперед челюстью и буквально обмер. В
жизни не видел, чтобы человек так смутился. Он готов был сквозь землю
провалиться.
- Здравствуй, Кэулькут! - сказал отец, будто ничего не случилось.
(Челюсть стала на место.) -Нашелся ли Ермак?
- Однако, нашелся. Сам явился на вертолете. Пургу пережидал в фактории.
Пропеллер чинил - обледенел сильно, поломался. Теперь тебя ищет.
- Ты тоже меня искал?
- Да, искал тебя! - обрадовался подсказке Кэулькут.
- Спасибо за поиски. А в мешке что?
- Так... всякие вещи...
- Зачем? Для кого? Может, подарки Алексею Харитоновичу?
- Вот-вот. Однако, однако, подарки... Думаю, один живет, дай снесу ему
подарки.
- Вот и молодец, хороший человек! Покажи свои подарки. Ну, ну,
выкладывай на стол!
Расстроенный Кэулькут дрожащими руками стал вытаскивать "подарки".
Это был приемник "Родина" с питанием (мы пришли в восторг, особенно
отец, так как он скучал без "последних известий"), пачек десять чая, сахар,
крупа...
Абакумов незаметно подмигнул Кэулькуту: дескать, не волнуйся,
рассчитаюсь. Кэулькут повеселел. Пока он пил чай (чашек двадцать!) и ел
оленье мясо, отец быстро написал письмо Ангелине Ефимовне.
Мы уговаривали Кэулькута отдохнуть, но он отказался наотрез и, едва
напившись чаю, уехал. Я нарочно не пошел его провожать, чтобы Абакумов с ним
"рассчитался".
Отец был рассержен.
- Видишь, какой добрый дядя! - сказал он о Кэулькуте.- Та же
спекуляция. Сдерет с него мехом за полцены, потом сдаст государству пушнину
как свою, за полную стоимость. Он ведь тоже охотник. Дай только время,
вернусь на плато, так его пропесочим!
- Тогда Алексей Харитонович останется без сахара, без чая,-
нерешительно возразил я.
- Теперь не останется! - уверенно бросил отец. Когда Абакумов проводил
гостя, мы с ним стали устанавливать приемник.
Отец давал советы лежа.
Абакумов заметно приободрился. Он верил, что жизнь его теперь
переменится к лучшему. "Дмитрий Николаевич поможет". Но временами на него
находили сомнения, и тогда он мрачнел.
Он как мальчишка радовался приемнику. Когда в избе раздался голос
диктора: "Говорит Москва, московское время..." - на глазах Абакумова
выступили слезы. Давно бы ему приемник достать!..
Мы почти весь вечер слушали радио. Когда я уже лег спать, отец подозвал
Абакумова.
- Ты хочешь стать советским человеком, Алексей? Ты доверишься мне? -
тепло сказал отец, взяв его за руку.
Абакумов вздрогнул и заметно побледнел.
- Вы меня прощаете, Дмитрий Николаевич?
- Я-то готов все забыть,- мягко ответил отец, глядя Абакумову прямо в
глаза.-Трудно будет с Женей... Сын Михаила Михайловича... Он здесь, на
плато. Понимаешь? Трудно ему будет. Я не уверен, что он захочет тебя понять.
Но в юриспруденции, кажется, есть такое понятие, как давность привлечения к
уголовной ответственности. Так вот я думаю, что это к тебе применимо. За
давностью времени... Через пятнадцать лет, если человек за это время не
совершил нового преступления, вообще все погашается.
- Но прошло только десять с половиной! - в отчаянии воскликнул
Абакумов.
- Ничего. Мы возьмем тебя под свою защиту, коллектив полярной станции.
Тебе придется завоевывать их доверие, как ты завоевал мое и вот - Коли. У
тебя сколько классов образования?
- Всего пять, Дмитрий Николаевич!
- Ты довольно развит.
- Поднаторел в жизни, Дмитрий Николаевич. Читать люблю. Еще в госпитале
пристрастился. Там хорошая библиотека была.
- У тебя есть книги?
- Как можно без книг... одному-то? Полный сундук. Набралось за десять
лет.
- Покажи!
Я моментально спрыгнул с печки. Абакумов раскрыл большой самодельный
сундук. Он оказался битком набит книгами. Одни были приобретены на факториях
за песцовые и горностаевые меха; другие - в маленьких лавчонках на колесах в
геологоразведочных партиях или таежных селениях; доставлены за те же меха
"доброжелателями" вроде Кэулькута, бравшего у него мех за бесценок. Иные
книги достались на глухих зимовьях-кто-то прочел и бросил в пути - или по
завещанию, как завещал ему Евангелие монах.
Отец с интересом рассматривал книги. Я присел на корточки возле
сундука. Мне тоже хотелось выбрать что-нибудь почитать.
Абакумоз, добродушно улыбаясь, довольный нашим интересом к его книгам,
клал их одну за другой на стол. Так появилась в родственной близости "Страна
Муравия" Твардовского, "Воскресение" Толстого, поэмы Пушкина, зачитанный
томик записок Шерлока Холмса, "Арифметика" Малинина-Буренина... С десяток
книг "Народного университета на дому" конца двадцатых годов, давно ставших
библиографической редкостью... "Дон-Кихот", "Избранные трагедии" Шекспира.
Первый том "Тихого Дона", шестой том "Истории России с древнейших времен"
Соловьева, дореволюционного издания, еще с твердым знаком и буквой "ять".
Несколько романов Мамина-Сибиряка- приложения к "Ниве" (у бабушки, я видел,
хранились такие же). "Спутники" Пановой, "Северные рассказы" Джека Лондона,
популярные лекции по астрономии, сельскохозяйственные брошюры и, наконец, к
моей великой радости, "Всемирный следопыт" за 1927 год. Я сразу схватил его
и полез на печку.
Отец задумчиво просматривал эти читаные-перечитаные в долгие полярные
ночи книги. Случайный подбор, как случайна вся жизнь этого непутевого
человека.
И я вдруг подумал, что главное в жизни - никогда не идти по воле
случая, как бы ни был соблазнителен его зов. Своя цель должна быть у
человека, и эта цель может быть только одна: осуществление заветной мечты. К
а-к а я это мечта, уж зависит от самого человека. У хорошего человека и
мечта хорошая.
Отец сказал Абакумову:
- Что ж, лучше одну книгу прочесть со вниманием, чем тысячи
поверхностно. Важно не сколько, а как! - и взялся за "Историю России".
Польщенный его словами, Алексей Харитонович сел у приемника и стал
слушать концерт из Колонного зала Дома союзов. Я там бывал не раз...
Глава семнадцатая
ЩЕДРЫЙ ДАР
На другой день, только что Абакумов сделал отцу перевязку, услышали мы
шум мотора, и вертолет опустился прямо в огороде.
Я выбежал как был, не одевшись, и попал в объятия Ермака, а потом
Ангелины Ефимовны и Вали.
- Ты простудишься! - закричала мне строго тетя Геля.
В избе обе женщины начали плакать и обнимать отца.
- Мы думали уже, что вы с Колей погибли! - сказала Валя со слезами, но
тут же начала громко смеяться от радости.
Оказалось, что Ермак, возвращаясь после вынужденной посадки,
приземлился на леднике и понял, что мы ушли домой. Когда на плато нас не
оказалось, радость за благополучное возвращение Ермака быстро сменилась
беспокойством за нашу судьбу. Что они перечувствовали в уютных домах во
время пурги, по их словам, "не поддается описанию". Искать было бесполезно в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг