каждый день, вернее, каждые сутки. А это значило, что нужно проверять и
проверять. Мало ли на какую хитрость может пойти противник. Вот почему, так
и не дав ребятам отдохнуть, Матюхин опять перевел группу через просеку к
лысой горе. Они постояли на опушке и услышали далекие пулеметные очереди.
Немцы, кажется, обнаружили убитых Грудининым собачников и начали прочесывать
лес. Однако Матюхина это уже не волновало.
На этот раз они отправились по опушке в сторону села, поближе к станции
я месту погрузки.
Как и всякое порядочное село, и это огибала река - извилистая, тихая, с
древними ивами по берегам, с куртинами берез и дубов на чистых, с крапинками
поздних цветов на выкошенных лугах. От них уступом поднималась высота, по
склонам которой шли разведчики.
Было тихо, покойно - ни выстрелов, ни гула моторов. Гафур вздохнул и
сообщил:
- Воскресенье.
- На войне без выходных, - хмуро откликнулся Сутоцкий и тревожно
взглянул на Матюхина.
В эти сутки Сутоцкий как бы сник, держался скромно и помалкивал, Андрей
старался не глядеть в его сторону, и старшина чувствовал это жесткое
отчуждение.
На северо-западных склонах высоты пошел разнолесок, сосны пропали.
Тянуло прелью и грибами. Они попадались на каждом шагу - сытые,
подбоченившиеся белые, красноголовые, ровные, как стрела, подосиновики.
Иногда выпадали россыпи рыжиков и лисичек.
- Вам не кажется странной такая тишина? - спросил Матюхин у
товарищей. - Даже погрузка не ведется.
- Воскресенье... - опять вздохнул Гафур.
- Ну и что?
- Так у них же всегда в воскресенье потише.
Матюхин задумался. Гафур прав - немцы дисциплинированно соблюдают
воскресный отдых, особенно утренний: молитва, жирный завтрак, некоторое
расслабление. Но позднее словно спохватываются и делают те дела, которые
остались от недели. Делают быстро, четко, но как бы скрывая от самих себя
работу, переводя ее в удовольствие.
- Что ж... подождем, пока они отдохнут.
К полудню на выгоне за рекой стали собираться солдаты, потом начали
подъезжать машины. Стало шумно и крикливо. Появилась походная автолавка.
Возле нее толпились солдаты, солнце засверкало на бутылках.
Начался солдатский отдых - с песнями, лихими выкриками и танцами
Странно было смотреть на этот, словно бы и бесшабашный, но тщательно
отрегулированный разгул: ни драк, ни пьяных, ни ругани. Все хоть и шумно, а
очень-очень прилично и дисциплинированно. Лучшее место - старшим по званию,
первый стакан пива или рюмка шнапса - им же. Должно быть, за это старшие по
званию не замечали расстегнутых мундиров, закатанных рукавов - свобода на
отдыхе есть свобода...
Машин становилось все больше, но гомон улегся, я отдыхающие немцы чинно
расселись на траве вдоль давнего, видно еще колхозного, стадиона - на нем
еще сохранились футбольные ворота. Конечно, офицеры уселись на принесенные,
специально сколоченные, оструганные скамьи - солнце бликовало на них
желтыми, масляными пятнами. Конечно, нашлись фотографы, которые уселись за
обоими воротами.
За машинами уже прыгали футболисты в трусах и сапогах. Но матч не
начинался Ждали, видимо, начальство.
Оно появилось как раз вовремя - футболисты вышли на разминку. Каждая
команда бежала со своей стороны поля. Бледные, незагорелые - с левой
половины поля, где зрителей было побольше, а смуглые - с той, где среди
зрителей, пятная зеленый травяной фон черными выходными мундирами, сидели
эсэсовцы.
Начальство подъехало с двух сторон и одновременно, как по команде,
стало занимать свои места, серо-зеленое, армейское, - на одной стороне поля,
шиковатое, со стеками, черно-белое, - на другой. Минуты ушли на приветствия
и устройство, еще минуты - на сосредоточение внимания и проводы размявшихся
команд. Судья, конечно же, плотный, с пучочком, дал свисток, и команды вышли
на поле.
Что-то несерьезное проступало в этом так тщательно организованном
матче. Странно было смотреть на людей в сапогах с широкими голенищами,
мечущихся по зеленому полю, на зрителей, которые свистели, орали, иногда
вскакивали и трясли над головой кулаками. Странно и непривычно. Может, и
потому, что крики не умолкали и тогда, когда ничего особенного на поле не
случалось. Зрители кричали потому, что им разрешили кричать, потому что так
принято.
Начальство на обеих сторонах поля изредка косило по сторонам, словно
прикидывая - не переходят ли зрители установленные нормы поведения, не пора
ли навести порядок? Но все шло хорошо - кричали и свистели, стучали
бутылками и консервными банками в строгом соответствии с установленными
нормами, в рамках той дисциплины, которая предусмотрена для подобных зрелищ.
До стадиона от разведчиков, залегших на опушке разнолесья, было метров
триста - триста пятьдесят, и они видели матч так, как видели такие же матчи
в детстве, когда их, голоногих, загоняли на скамьи за ворота. Сутоцкий сразу
же искренне увлекся игрой и даже вскрикивал, когда загорелые пробивались к
воротам бледных - он по привычке болел за армейцев Гафур почти не смотрел на
игру - не понимал ее. В его местах в футбол играли редко Матюхин сдерживал
бешенство. Он вспоминал лагеря, игру сытых охранников, их полупьяные вопли.
Матчи кончались экзекуцией провинившихся пленных. Возбужденные футболом
охранники били с особенным упоением. Из наказанных выживали немногие...
И только Грудинин, отползший в сторонку, под куст жимолости, и
наблюдавший за игрой и зрителями через оптический прицел, был
собранно-спокоен. К середине первого тайма он подполз к Матюхину и доложил:
- Генералов там нет, но полковники...
- Оберсты? - почему-то резко спросил Андрей.
- Ну оберсты... Они имеются. Не пустить ли их в расход?
- Николай Васильевич, а себя не выдадим?
- А вы молчите, спрячьтесь Я теперь в эту штуку поверил, - он показал
на уже надетою насадку. - Мы им тут устроим воскресенье.
- А если заметят и атакуют?
- Так между нами ж речка! Пока форсируют, мы ой куда убежим.
- Ладно... - облизал губы Матюхин. - Начинайте.
Он подполз к ребятам и лег между ними.
- Давайте чуть отойдем вглубь. Дадим простор Грудинину.
- Какой простор? - обернулся увлеченный игрой Сутоцкий.
- Сорвем этот праздничек.
Сутоцкий еще с недоверием покосился на Андрея, но подался назад. Теперь
все трое смотрели на футбольное поле с новым, тревожным интересом
Но Грудинин не спешил. Он вынул из подсумков обоймы с патронами, как на
занятиях, разложил их под рукой аккуратными стопочками: обычные патроны
поближе, с зажигательными пулями подальше. Потом снял пилотку и положил
рядом. Вычислив расстояние и установив барабанчик на нужную дистанцию, он
несколько раз прицелился, клацая вхолостую, и замер.
У ворот загорелых эсэсовцев образовалась куча мала, донесся заливистый
свисток. Кто-то из бледных армейцев попытался спорить с судьей, но толстяк
решительно растолкал спорщиков и назначил штрафной удар. В те годы
футболисты еще не знали "стенки", и потому бледные и загорелые смешались,
перебегая с места на место Здоровенный эсэсовец установил мяч и медленно
отошел для разбега. Зрители неистовствовали - ревели, свистели, били в
банки. Подключились шоферы, и над полем заревели клаксоны.
Загорелый эсэсовец подтянул голенища сапог и чуть наклонился вперед
Рядом с разведчиком раздался уже знакомый хлопок. Эсэсовец дернулся и упал
лицом в землю Голая нога в сапоге, такая заметная на зеленой траве,
судорожно подтягивалась и распрямлялась.
Ни зрители, ни игроки не поняли, в чем дело, и продолжали
неистовствовать. К игроку подбежал судья, наклонился и тоже свалился на бок.
Стадион стал замирать. Творилось нечто непонятное и потому ужасное.
На стороне эсэсовцев медленно сполз с кресла какой-то высокий чин.
Поскольку все смотрели на поле, это сползание заметили не сразу. И тут
свалился еще один футболист.
Стадион охватило всеобщее оцепенение. На глазах сотен вооруженных людей
гибли их товарищи. Но небо было так же безоблачно, так же где-то играла
музыка, а люди гибли. И ни выстрела, ни клацанья. Полная, мертвая тишина.
Только тоненький, веселый посвист пуль.
Вероятно, в этой тишине, в свершении этих безмолвных смертей зрители
увидели нечто мистическое, потому что, когда упал кто-то из
офицеров-армейцев, его не пробовали спасать. От него шарахнулись в разные
стороны и, оглядываясь, почему-то на цыпочках стали разбегаться по сторонам.
Грудинин перенес огонь на эсэсовцев Он стрелял быстро и точно. Стремительно
перезаряжал винтовку, а каждую стреляную гильзу ловил между пальцев и
откладывал в пилотку.
До момента расползания зрителей ни одна выпущенная им пуля не минула
цели и попадала смертельно. А когда зрители стали разбегаться, над стадионом
впервые взметнулся крик смертельно раненного человека. Он, словно команда,
подстегнул остальных, и толпа взревела и уже перестала расползаться.
Началось кружение. Кто-то бежал, кто-то залег и стал стрелять туда, откуда,
по его мнению, шла смерть. Пальба разрасталась, крики сливались, и,
поскольку большинство бросилось к машинам, Грудинин сменил патроны и стал
бить зажигательными пулями по моторам. Две машины - эсэсовские - загорелись,
пламя взвихрилось быстро и весело. Шоферы других машин стали разводить их
подальше от опасности.
Стрельба - бесцельная, паническая - то разгоралась, то опадала. Кто-то
пытался командовать, но Грудинин сейчас же снимал его точным выстрелом.
Расстреляв обоймы, он отполз назад и устало доложил Матюхину:
- Все. Пора драпать.
- А может, еще? - охваченный отчаянным и чем-то жутковатым азартом боя,
спросил Сутоцкий.
- Нет. Они ж солдаты. По трассам поймут, что к чему, а у меня, на беду,
попадаются пули с трассерами.
- А чего ж ты их раньше не отсортировал? - возмутился Сутоцкий.
- Кто ж на такое рассчитывал? На обычной охоте без них не обойдешься -
трассирующими пристреливаем рубежи. А здесь видишь как...
Они скрылись в лесу и перебежками, перекатами пробрались в чащу.
Грудинин опростал свою пилотку отстрелянных гильз.
- Чтоб и места не разыскали, - сказал он.
Отдышались и отдохнули. Стрельба в селе затихла, шум разъезжающихся
машин удалился, и разведчики к вечеру вышли на левую сторону лысой горы. По
железной дороге прошел уже привычный эшелон с машинами и лесом. Но только
один. Может быть, с последними танкистами и остатками футбольной команды...
Матюхин мысленно подсчитал, сколько же всего прошло эшелонов, и
огорчился: получалось, что либо некоторые эшелоны проскочили куда-то в
сторону, либо еще немалая часть эсэсовцев не начинала погрузку. Он
рассматривал карту, но другие станции, в том числе и узловые, оставались за
ее кромкой. Он не мог знать, что иные эшелоны отправлялись не на юг, а на
север, чтобы там, на узловой станции, двинуться на запад, а уж потом, в
тылу, опять свернуть на юг...
Конечно, можно было успокоиться, считать задачу полностью выполненной,
но эта мысль - эшелонов прошло слишком мало - не давала покоя, и Андрей не
разрешил себе удаляться от этих мест. Наоборот, раз эсэсовцы еще прячутся,
еще ждут эшелоны, он обязан пробраться поближе к ним и по возможности точно
установить, сколько их там, остаются они или собираются уходить.
Ночью он повторил сигналы и повел людей через дорогу, идущую к селу.
Там еще дымили сожженные машины.
***
В первом часу ночи Лебедеву доложили, что южнее, чем прежде, а это
значит - левее по отношению к НП, ясно просматривались красная и зеленая
ракеты. Майор несколько растерялся.
- В каком порядке они появились?
- Первая - красная, вторая - зеленая.
Сомнений не было, сигнал точен: танкисты отходят, грузятся. Но ведь два
часа назад были приняты иные сигналы - танкисты на месте. Наконец, откуда
взялись ракеты на юге? По времени это ракеты Матюхина. Но как он попал туда?
Чего он мечется по всему фронту?
Лебедев склонился над картой. Ранее полученные данные показывали -
поблизости от того района, из которого взлетели ракеты, эсэсовцев быть не
должно. Они севернее, правее. И Матюхин прошлой ночью, и вторая группа
сегодня подавали сигналы в нужной точке. И подавали правильно - танкисты на
месте. Что же заставило Матюхина перекочевать и сменить сигнализацию?
Через полчаса позвонил командарм:
- Что там у вас? Как твои орлы?
- Не все понятно, - признался Лебедев. - Разноречивые сигналы. Через
час кое-что прояснится.
- Хорошо. Позвоню позже.
Но и через час, и через два ничего не прояснилось. Вторая группа
сигналов не передала. Партизаны молчали. Оставалось только ждать. И майор
честно ждал.
В три часа ночи его опять разбудили и сообщили, что из того же места на
юге поданы условленные сигналы.
"Из того же места... А может, матюхинскую группу захватили и кто-то
сломался? Может, это немцы передают сигналы".
Он походил по комнате, разозлился и выругался:
- Система связи называется! Ни черта не разберешь!
Ему показалось, что он выдумал бы что-либо надежнее, но, размышляя,
ничего путного придумать не мог. Либо рации, которые давным-давно были бы
запеленгованы, либо вот такие примитивные сигналы. Настроение окончательно
испортилось, и он прилег: заболели позвонки.
Опять зазуммерил телефон.
Мужской голос попросил Лебедева зайти к шифровальщикам.
И в этой бессонной избе сидели люди и работали свою невидимую,
неизвестную и непонятную солдатам и строевым командирам службу офицеры: из
колонок цифр они извлекали слова. Расшифровывали.
Шифровка совсем расстроила Лебедева. Докладывала группа, действовавшая
с партизанами. Обнаружено подозрительное движение эшелонов в обе стороны
дороги. Возможно, начало отхода. Принимаются меры уточнения.
На месте ему позвонили артиллеристы и сообщили, что с их НП в тылу
врага были засечены осветительные ракеты и, кажется, стрельба.
- Примерно в том месте, откуда вчера сигналили ракетами.
Час от часу не легче. Вот почему вторая группа не подала повторного
сигнала - ее засекли. Охотились за группой Матюхина, а натолкнулись на нее.
Но тогда понятно, почему Матюхин увел свою группу на юг, и тогда выходит,
что он прав, подавая новый сигнал об отходе резерва.
Майор тщательно обдумал ситуацию и написал разведсводку так, чтобы
каждый ее читающий понял: резервы, кажется, отходят, но нужна проверка.
Как ни странно, но полковник Петров не разбудил его утром - дал
выспаться. А когда Лебедев вскочил, то выяснил, что Петров на совещании у
командарма. Шофер и Маракуша спали - видимо, приехали под самое утро. На
столе у телефона лежала деликатная записка:
"Переброска завалена. Есть потери Маракуша".
Капитан не стал портить ему настроение...
Словом, все складывалось как нельзя хуже. Одна группа засечена, вторая
не прорвалась. Майор представил себе положение полковника Петрова на
совещании у командующего. Пусть никто ничего не скажет - неудачи, к
сожалению, неизбежны. Война есть война. Но каждый обязательно посмотрит
сегодня в сторону Петрова. Некоторые с сочувствием, другие осуждающе.
Уточнив ситуацию, отдав кое-какие распоряжения в дивизии, Лебедев
разбудил шофера, и они поехали к радистам - майор спешил... Партизанская
рация оказалась единственной ниточкой, позволявшей хоть как-то следить за
происходящим в тылу врага.
Ах, если бы Матюхин не ошибся! Если бы у него все было в порядке! Но
страшно за него. Впрочем, может, он такой же удачливый, как и покойный
Зюзин. Тот ведь тоже всегда действовал не по правилам, вопреки здравому
смыслу, а все у него получалось.
"Нет, - с неожиданной грустью подумал Лебедев, - Матюхин не Зюзин.
Матюхин осторожен, пожалуй, даже чересчур строг. Рисковать он не станет:
получил приказ - значит, выполнит его пунктуально, тютелька в тютельку".
И стало казаться, что Зюзин был прав, умея рисковать. Зюзин сумел бы
что-нибудь придумать, а Матюхин - слишком молодой офицер Не рискнет.
Но чем и как должен был рискнуть Матюхин, Лебедев не думал.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг