Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
Алла, студентка второго курса, собиралась сегодня вечером в кино и
причесывалась перед зеркалом, Люба подошла к ней, коснулась со спины. Алла
обернулась и посмотрела на Любу так, словно Люба уже долго болела, и все
думали, что она умерла, но вот, она снова вышла из комнаты, - бледное
привидение, - зачем вышла, ведь все равно ей уже не жить.

- Уйди, не мешай, - тихо сказала Алла. - Я тороплюсь.

- А куда ты идешь?

- В кино.

- Вернешься поздно?

- Ты уже будешь спать, - ответила Алла, и это звучало как "тебя уже не
будет на свете".

Загрустив, Люба после этого отправилась читать книжку Сетона Томпсона в
гостиной, где родители смотрели телевизор. Она попыталась пристроиться
возле матери, на диване, но там было мало света, потому что тело матери
заслоняло настольную лампу, пришлось сесть на стул возле стола. От чтения
Люба устала, и, поужинав булочкой с вареньем, легла в кровать.

Все предметы кажутся ей тут чужими и неровными, до сих пор не может она
привыкнуть к новой квартире, где пахнет ремонтом, краской, лаком, обойным
клеем, скрипит новый паркет, и на некоторых окнах недостает штор. Все
нереально здесь, даже она сама: лежа в темноте, Люба облизывает губы и
находит их не своими, толще и плотнее, чем всегда, ей хочется пойти спать
вместе с мамой, но она стыдится, ведь уже взрослая, они подумают, что Люба
боится темноты, а ей так нужно бы сейчас коснуться живого тела, чтобы
почувствовать, как же существуют другие люди, как они дышат, думают, терпят
окружающую чужеродность, а так, сама по себе, она очень одинока и не верит,
что кроме нее есть еще на свете кто-нибудь похожий.

И вот тут, в темноте спальни, Люба вспоминает о Наташе, ее лицо
придвигается к ней снова сквозь туалетную вонь, мягкие губы прижимаются к
Любиному рту, сердце тихо стукает за пределами Любиной груди, там, под
мягкими выпуклостями Наташиных сосков. Любе вспоминаются серые глаза чужой
девочки, странные, как серое холодное солнце иного мира.

Потом она засыпает. Любе снится, будто со своей сестрой Аллой она гуляет в
осеннем парке, темным пасмурным днем, против сумерек зажжены уже фонари,
дует сильный ветер, сухие бумажные листья несутся по асфальтовым тропам,
Люба и Алла сворачивают на бесконечную тополиную аллею, конец которой
теряется в совершенной тьме, они идут по ней все дальше, не зная, куда
должны прийти, ветер поворачивает лицо, по обочинам аллеи проползают в
траве маленькие поезда игрушечных железных дорог, потом что-то начинает
чернеть впереди, это девушка стоит посреди асфальтовой дорожки, держит
собачку на поводке, на ней черный матерчатый плащ, который расстегнут,
ветер тянет волосы с ее белого лица, проходя мимо, Люба узнает Наташу по
глазам, по бархатным изгибам бровей, рот Наташи открыт, словно она дышит
летящим ветром, сама не умея вдыхать, и на поводке у нее совсем не собачка,
а какое-то страшное, низенькое существо, живая рыжая кукла, и лицо ее -
мертвенная жуть, оно не уродливо, оно покрыто печатью Вечного Проклятия.

Люба просыпается, дрожа от ужаса, и долго не может прийти в себя. Уже
довольно светло. Она встает и вынимает из комодика настольное зеркало.
Забравшись с ним в кровать, Люба смотрится в зеркало и находит что-то
незнакомое в собственном лице, будто оно помещено в витрину ювелирного
магазина, куда она только что вошла. Люба убирает со скул путанные волосы,
трет руками глаза, раскрывает их шире, приближает к поверхности стекла,
вглядывается в непригубленную голубизну каждого своего зрачка. Что ее так
пугает, что? Тот же нос, те же узкие губы, те же прозрачные брови, те же
уши, маленькие, прижатые к голове. Люба зевает, и как только приоткрывается
ее рот, она находит, то что искала, не во рту, а в чертах лица - печать
Вечного Проклятия лежит на ней, Наказания, пришедшего из прошлого, может
быть, такого далекого, что самой Любы тогда еще не было на свете, по
крайней мере она ничего не помнит о своей вине, но это было определенно
нечто страшное, такое плохое, что и представить себе нельзя, как можно было
его совершить - мерзкую, дикую гадость. Вот за это она и проклята, и
проклятие записано у нее на лице, и она будет носить его всегда, и каждый
сможет увидеть Печать и узнать, что она совершила когда-то.

- Нет, - шепчет Люба пересохшими губами. - Нет, я не хочу.

Ужас, мгновенно захлестнув ее, больше не хочет отпускать. Люба понимает:
она узнала то, что ей не надо было знать, страшную тайну, которая касается
немногих, но она - в их числе. Любе до слез обидно, ну почему это произошло
именно с ней, ну почему вся ее жизнь, да что жизнь, она сама, сплошь, по
всему телу, отвратительно испорчена. Вот почему Алла вчера вечером так
странно посмотрела на нее, так вздрогнула от ее прикосновения - она
чувствует это. Может быть, раньше оно было не так заметно, а теперь вот
взяло и вылезло!

Проходя школьными коридорами, окна которых раскрыты, и воздух наполнен
гнилостным ароматом осени, Люба сталкивается с учениками младших классов,
они бегут навстречу будущему бездумно, как стаи плотвы, что несут своим
течением холодные канадские реки с белыми цветами на дне, как описано в
рассказах Сетона Томпсона, или описано кем-нибудь еще, кого Люба не читала,
но могла бы прочесть, если бы воды Проклятия не сомкнулись над ней. Люба
сталкивается в коридорах с этими детьми, они бьют ее портфелями по ногам,
больно бьют книгами и пеналами, спрятанными под разноцветной глянцевой
кожей, Люба отмахивается от детей, она волнуется и дрожит, как однолетнее
растение в золотом октябрьском лесу, которому постепенно открывается
пышная, незнакомая красота наступающего небытия.

Она боится встретить нежное привидение Наташи, но еще больше пугается,
когда видит свою парту пустой, приходится тихо сесть, вот и единственная
нить, связывавшая ее с этим новым миром, оборвалась, как привязь воздушного
шара, который теперь навеки смоет ветер. Она садится и ждет: может быть,
Наташа просто опаздывает, потом звенит звонок, но урок не начинается,
Виктория Владимировна не входит, белая дверь слита со стеной, портрет
писателя возле доски смотрит в окно, из окна падает солнце, лимонной
полосой, светлой гранью оседает пыль, все шепчется и стучит, будто стены и
парты ожили, Люба открывает учебник и читает его, ничего не понимая, и
чтобы сразу забывать.

Вместо Виктории Владимировны приходит усатый нестареющий человек, он велит
открыть учебники сразу на последней странице, что уже само по себе
кощунственно, посмотреть там картинку и написать про нее маленький рассказ.
Потом человек принимается ходить по классу, сложа руки, и заглядывает всем
в тетради, но ничего не говорит, только одобрительно посапывает и улыбается
девочкам, а уродливую Обезьяну он даже погладил раз по голове, Люба же тупо
глядит на карикатурно рисованную картинку, не помня даже, зачем она это
должна.

Когда урок окончен, к ее парте подходит похваленная усатым Обезьяна, однако
она вовсе не рада, а серьезно озабочена. Озабоченность даже придает ее лицу
некоторое сходство с человеческим.

- Наташка заболела, - сообщает она. - Просила тебя зайти.

- А ты пойдешь? Я даже не знаю, где она живет, - отвечает Люба, собирая в
сумку принадлежности канувшего в лету урока.

- Тогда пошли.

- Что, сейчас?

- Сейчас, - презрительно выдавливает Обезьяна. - Что, никогда не пасовала?

- Пасовала, - врет Люба.

- Врешь, - сухо констатирует Обезьяна.

- Не вру.

Погорельцева смотрит на нее насмешливо и даже как-то брезгливо.

- Мальчишки тебя лапали? - неожиданно интересуется она.

Люба не знает, что ответить: это было с ней один раз в прошлом году, но ей
стыдно даже думать о том. Сбитая с толку, она оглядывается по сторонам и
обнаруживает, что в классе уже никого нет.

- Ладно, пойдем, - говорит Обезьяна. - Времени нету.

Они выходят через железную дверь, черный выход удушливой столовой, чтобы
лишний раз не попадаться на глаза, хотя Люба понимает, что это, конечно,
бесполезно. Прогулять сразу четыре урока - неслыханная наглость, лучше бы
вообще не приходить, притвориться больной, а про справку иногда забывают.
Они быстро пересекают пустую аллею перед зданием школы и выходят за ворота.

- А что мы потом скажем? - спрашивает Люба ковыляющую впереди Обезьяну.

- Снимем шорты и покажем, - отвечает Погорельцева и сипло взвизгивает от
своего короткого смеха. Она останавливается на обочине проезжей части и
вытаскивает из сумки вспоротую уже некогда ее сыпучими коготками пачку
сигарет.

- Курить будешь?

- Нет.

- Не умеешь?

- Не хочу.

Обезьяна щелкает извлеченной вслед за сигаретами зажигалкой.

- Ты чего врешь все время? - гадливо улыбаясь, спрашивает она и вытягивает
губы, чтобы затянуться. - Никогда не курила, так и скажи.

Она сходит с бровки и идет поперек дороги. Первая половина пуста, а по
второй несется бесконечная череда машин. Люба терпеть не может стоять
посередине проспекта, но не хочет, чтобы Обезьяна считала ее еще и
трусихой. Они останавливаются на двух белых линиях. Обезьяна спокойно
курит. Бензиновый ветер пролетающих мимо машин треплет на Любе овсяные
волосы. Она зажмуривает глаза, чтобы защититься от пыли.

- А меня постоянно лапали, - доверительно сообщает Обезьяна. - И один раз
сильно. Затащили в раздевалку и трусы сняли. Я так орала, а все равно никто
не пришел. Вот где справедливость?

Люба не понимает, при чем здесь справедливость, она поглощена ужасом,
потому что автомобили понеслись уже и за ее спиной.

- У тебя деньги есть? - кричит Погорельцева, чтобы перекрыть их бешеный гул.

- Двадцать копеек! Печенье в столовой покупать!

- Наташке нужно купить булку. Вон там, за углом, есть хлебный магазин, -
Обезьяна стряхивает пальцем пепел и вдруг кидается в просвет перед
налетающей ревущей волной.

Люба бежит за ней, чудом избежав смерти под колесами пыльного грузовика с
дощатым кузовом, прогремевшего в страшной близости от ее спины и обдавшего
ее сыпью стылых брызг ужаса. Они покупают булку в теплом, пахнущим сдобой,
хлебном магазине за углом и углубляются в путаные дворы, поросшие кривыми и
старыми, обломанными ветром деревьями. Они идут, не встречая никаких людей,
словно дворы эти заколдованы и исключены из общего пространства жизни.
Где-то там, на границе еще теплого солнечного света и сырой кирпичной тени,
открытой сквозной тяге подворотен, Люба перестает верить в повседневное и
проваливается сквозь его поверхность вглубь, тонет, просто перестав плыть,
косые стены домов, накренившихся согласно переменчивой плотности асфальта,
как навечно поставленные на якоря корабли, проносятся мимо нее в высоту,
где на холодной синеве небесного дна тает белоснежное масляное облачко,
окна корабельных домов высохли под ветром и утратили зрение, став уютными
слепыми нишами стен, в каких Люба так любила прятаться летом, за
переплетением душистых лоз, пестрое белье полощется на балконах, как
праздничные средневековые флаги, забытое и светлое в своей чистоте, ущелья
дворов расходятся и встречаются где-то вновь, коврами яркой листвы проходят
молчаливые кошки, а рыжая Обезьяна с сумкой в руке уже не кажется такой
противной, просто полуоблетевшие деревья и рябящий листьями ветер дворов
создали в себе ее, и она похожа на своих создателей, Люба даже замечает,
как в чертах лица Погорельцевой проступает некая рябое, смертельное
очарование городской осенней природы.

Наконец Обезьяна сворачивает на стертую, словно обтаявшую на солнце,
асфальтовую дорожку, ведущую к теневой стене одного из домов. Каменная
лестница уходит под землю, над нею - серый черепичный навес. Внизу лестницы
грязно, на бетонном полу лежат пыльная красная тряпка и отломанная от куклы
нога. Обезьяна вытаскивает из сумки связку ключей и открывает дверь, пока
она возится с вцепившимся в ключи замком, Люба вынуждена первой войти в
подвал. Где-то впереди бетонный коридор обрывается сырым мраком, по
сторонам видны дощатые двери в стенах, под низким потолком тянутся
завернутые в изоляцию трубы, с них свисают клоки серо-желтой ваты,
выдранные крысами или какими-то подземными воробьями. Обезьяна включает
зажигалку и проходит коридором, шаркая подошвами о цементный пол.

- Она здесь, - остановившись у одной из дверей, Обезьяна оглядывается на
Любу. - Иди сюда.

Любе отчего-то становится так страшно, что коленки подкашиваются, и ей
хочется только одного: выбраться отсюда. Лицо Обезьяны, плохо освещенное
пламенем зажигалки, кажется совсем нечеловеческим, каким-то звериным.
Наконец Люба догадывается, что Обезьяна ее обманула, наверное, хочет
заманить в камеру подвала и запереть. Люба начинает пятится назад, трогая
руками стену.

- Я дверь закрыла, - Обезьяна показывает ей ключи, поднеся их к зажигалке.
- Наташка здесь. Иди сюда.

Люба прижимается спиной к закрытой двери в подвал.

- Ты что, боишься? - Обезьяна стукает костяшками пальцев по двери. - Иди,
послушай, она там.

- Отдай ключи, - говорит Люба, стараясь казаться смелой.

- Иди сюда, и я отдам. На, - она протягивает ключи в сторону Любы.

Люба ставит сумку на пол и идет к ней, готовясь в случае чего ударить
Обезьяну коленом в живот и даже прибить. Она уже хочет схватить бледную,
пушистую веточку ее запястья, но Обезьяна одергивает руку.


Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг