На следующий день в детдом приезжают люди в военной форме, они ходят по
всем комнатам и все осматривают, даже заглядывают под кровати, снимают
портрет Ленина в красном уголке, словно ищут за ним дверь в неведомый мир,
а портрет Сталина не снимают, потому что за ним никакой вредной двери быть
не может, наконец тетю Клару и Катю с Верой увозят на машине в город,
чтобы допрашивать как свидетельниц. Там они попадают в большое здание,
построенное из светлого камня, в котором так чисто и сухо, что вчерашний
дождь кажется явлением потусторонним, Катю приглашают в кабинет, где
пахнет мебельным деревом и чернилами, она садится на стул, стесняясь своих
грязных колгот и казенной курточки, заляпанной присохшей грязью, напротив
нее за столом сидит сухощавый мужчина с прокуренным лицом, он листает
какие-то бумаги и неподвижно всматривается в них, быстро двигая
маслиновыми глазами, у которых желтые белки, перед ним стоит стакан в
витом железном подстаканнике, и в стакане - дымящийся светлый чай.
- Котова, Катерина? - вдруг говорит он, не отрываясь от своего занятия,
словно обращается не к Кате, а к кому-то еще, кто есть в комнате, но кого
Катя не может видеть.
- Да, - соглашается Катя. - А откуда вы знаете?
- Мы все знаем, - машинально говорит мужчина, продолжая перелистывать
бумаги.
Катя осматривает свои ноги, обнаруживает, что колготки на левой не так
порваны, как на правой, где зияет крупная дыра, и прячет правую голень за
левую. Потом она ведет глазами по стене, по портрету Дзержинского, по
пятнышку обсыпавшейся краски, к окну, где на белом подоконнике стоят
горшки с сухими маргаритками. За стеклом на окне толстая клетчатая
решетка, за ней движутся размазанные фигурки людей на той стороне улицы,
стоят пыльные дома, но никаких звуков в кабинете не слышно, потому что все
окна и форточки затворены.
- Родители твои, Катерина, враги народа, - монотонно произносит мужчина
за столом, вслепую поднимая стакан с чаем и отпивая глоток.
Катя ежится и виновато пожимает плечами.
- Ты их осуждаешь?
- Конечно, - отвечает Катя. - Я только после пионерлагеря узнала, что
они вредители.
- А если бы узнала раньше, что бы ты сделала?
- Пошла бы в милицию и рассказала.
- Молодец. И не жалко тебе было бы папу и маму?
- Что их жалеть, если они враги. Врагов нельзя жалеть. И потом я не
виновата, что они мои родители.
- А раньше ты их любила?
- Раньше... может быть. Я ведь не знала, - неуверенно отвечает Катя.
- А как же ты, Катерина, не знала, что твои родители, с которыми ты
столько вместе жила, предатели, сволочи и враги советского народа? Ты всю
жизнь жида вместе с этими подонками и не знала? Или ты догадывалась?
Догадывалась? - мужчина поднимает свои страшные черные глаза и смотрит
на Катю в упор.
Катя мотает головой.
- А? Догадывалась? Отвечай!
- Нет, - робко говорит Катя.
- Нет. Не догадывалась. А ведь тебя и в школе учили, чтобы ты была
бдительной. И Ленин говорил: нельзя терять бдительность, никогда и ни за
что. И Сталин говорил: контрреволюция поднимает голову, она пытается
разрушить наш труд, нашу свободную Родину. А ты не знала, ты не
догадывалась. Кто же виноват? Кто виноват?
- Я, - признается Катя. Она начинает немного дрожать. - Я виновата.
Следователь порывисто встает, выходит из-за стола и останавливается
прямо перед Катей, глядя на нее сверху вниз.
- Хорошо, что ты это понимаешь. То, что произошло в детском доме, вчера
- это тоже контрреволюция. Это ты понимаешь?
- Да.
- И ты снова ни о чем не догадывалась, ничего не знала? Догадывалась?
Или знала? Знала? Отвечай!
- Нет, - тихо отвечает Катя, не решаясь взглянуть следователю в лицо.
Она чувствует, как горло и губы уже начинают подергивать слезы.
- И не думала даже? Неужели даже не думала? - спокойно и ясно
выговаривает сухощавый, наклоняясь к ней и берясь руками за спинку стула.
От его дыхания и одежды сильно пахнет никотином. - Думала? - и он
встряхивает руками стул вместе с сидящей на нем девочкой.
- Не думала.
- Значит ты снова ничего не замечала. Это что, совпадение? Это
случайность?
Если что-то происходит дважды, это не похоже на совпадение. А на что?
На что это похоже? Отвечай! - Катю снова встряхивает, и она начинает
беззвучно плакать, по щеке сползает слезинка.
- Я не знаю, - еле выговаривает она.
- А я знаю, - говорит мужчина. - Это похоже на то, что ты специально не
замечаешь, специально молчишь. Ведь ты же знала, что Ломов - это
контрреволюция. Знала? Только не врать!
- Знала, - после некоторой паузы произносит Катя.
- Так, хорошо. Тогда расскажи, что ты знала. Все расскажи, и если ты
все расскажешь честно, тебя не накажут.
- Он краткости всегда хотел, и говорил что законы нам не нужны, главное
- понимание. И еще он по ночам к Саше ходил, и ложился на нее, а она
терпела, потому что он бывший революционный матрос. А когда он на нее
ложился, он ей делал больно, вот он любил ей делать больно, а потом он ее
вообще забил до смерти.
- Это все?
- Все. Честное пионерское, - Катя подняла мокрые глаза и посмотрела на
следователя. Честное пионерское слово придало ей немного смелости.
- Так, хорошо. А старик, который повесился, Никанор Крапин, он был с
ним в сговоре?
- Не знаю.
- Опять увиливаешь? Юлить начинаешь? "Не знаю"! Это что за ответ? Это
пионерский ответ? - следователь приближает лицо к Катиному и мелкие брызги
его слюны попадают ей на щеки.
- Они вообще не разговаривали, здоровались только, - отвечает Катя,
снова опуская глаза.
- В глаза мне смотри! - жестко требует следователь. - Значит, ты
утверждаешь, что Крапин не был предателем?
- Я не знаю, - Катя поднимает глаза и жмурится от его хрипловатого
голоса, который бьет ей прямо в зрачки.
- А от чего же он удавился?
- Не знаю. Все ждали, что он на урок придет, никто не думал, что он уже
умер.
- А я знаю, отчего он удавился. Он был в сговоре с Ломовым, но в
последний момент испугался и удавился, потому что боялся Ломова, и
советской власти, которая таким как он скорый конец готовит, тоже боялся.
Мужества в его жалкой душонке никакого не было, да и какое мужество может
быть у старого козла, одураченного буржуазными идеологиями? Мы еще
разберемся, кто им позволил в детском доме детей учить. Старик был
прихвостень реакции, с ним ясно, а Ломов - действительно бывший красный
матрос, хоть и не пролетарий, но сила, в прошлом примкнувшая к революции,
замаскировавшаяся, затаившаяся в ее среде, чтобы потом нанести свой
коварный удар. А ты молчала об этой кровавой банде, ты допустила их до
открытого вредительства, и поэтому тебя можно считать пособницей. У твоей
подруги Веры Вышкиной найден растительный наркотик сухой консистенции, и
она призналась, что ты употребляла его вместе с ней. Это правда?
- Я не понимаю.
- Траву курила с Вышкиной?
- Да.
- Так, хорошо. Кто еще курил?
- Никто, только мы вдвоем.
- Значит так, Котова. Тебя переведут в интернат, где живут малолетние
воровки, вредительницы и другие дети, которые хотят вырасти паразитами и
обузой нашей советской стране. Но там из тебя, и из всех их сделают людей.
Воронин! Девчонку накормить, поместить в изолятор, завтра утром чтоб
Прошкин отвез в интернат.
- Слушаюсь! - отвечает разлаженный молодой голос за Катиной спиной.
- Давай, Котова, двигай, - обращается к ней сухощавый и неожиданно с
улыбкой коротко хватает Катю рукой в живот. Кате больно, но она только
сжимает губы, боясь вскрикнуть.
Кормят ее горячей овсяной кашей и куском хлеба, Катя не хочет есть, но
съедает все, не от голода, а от страха перед новым поворотом своей жизни.
Детский дом казался ей пугающим приключением, а то, что теперь впереди
- темное здание с зарешеченными окошками, глухой внутренний дворик,
засыпанный снегом, обсыпавшиеся, желтые стены - так представляла она себе
интернат, потому что такой была старая тюрьма, которую она видела в Москве.
Неужели она теперь будет жить в тюрьме? Лежа на жесткой койке в
маленькой комнатке с единственным окошком в верхней части двери, Катя не
спит и думает о судьбе. Она ведь не воровала, не хулиганила, никого не
обижала, она ведь любила Сталина, Ленина и Мировую Революцию, она ведь
мечтала о светлом будущем и была пионеркой, работала на субботниках,
выпускала стенгазету, ходила по дворам с агитационными плакатами, помогала
после занятий отстающим и сама училась хорошо. Может быть, во всем
виноваты родители, предавшие Родину и Сталина, не хотевшие жить светло и
счастливо в сияющей днями и ночами электрическим светом Москве, не
хотевшие честно работать на благо народа, затянутые чудовищным водоворотом
зла, околдованные, потому что не может же человек просто так взять и стать
злым, когда все знают - это плохо, это гадко и противно - быть злым, это
никому не нужно, и никто не хочет стать таким, и если ты все равно
становишься - значит уже не думаешь, не понимаешь ничего, и потому Катя
представляла себе врагов народа людьми, невидяще смотрящими перед собой, в
полусне совершающими свои преступления, иногда они должны просыпаться,
хоть на мгновение, и тогда весь ужас должен становиться перед ними, прежде
чем сознание снова погрузится в бездну, они должны плакать тогда, и глаза
их должны означать живую боль. Страшная сила зла потому может жить только
извне и сама решать, в ком ей проснуться, это болезнь, от которой лечение
долго и мучительно: десять лет тюрьмы, двадцать лет тюрьмы, и Катя
слышала, что многие люди, даже бывшие коммунисты, отсидев несколько лет и
вроде бы исправившись, потом снова брались за старое, так велика была мощь
вражеской силы в их сердцах, раз она могла проснуться вновь, полностью
подавить железную волю коммуниста, погасить горящий в его груди огонь и
заставить его служить делу тьмы, хотеть, чтобы в мире голодали дети и
умирали бедняки. Но в самой себе Катя не замечала той страшной апатии, что
неизбежно сопутствует человеку, ставшему послушной куклой зла, в себе она
знала, что хорошо, а что плохо, значит, она не больна, ее еще не
околдовало, однако если лечение уже началось, стало быть семена болезни
уже внутри, ей их не увидеть, а энкаведисты, постоянно сражающиеся со
скверной, уже почуяли зло и гадость в ее детской душе. Катя прижимает
ладонь к сердцу, которое бьется сейчас довольно сильно, и понимает, что
проступками ее были классовая слепота и ложь, а лгала она как другим, так
и самой себе.
Ни за что нельзя было быть слабой, потому что колдуны зла ждут этого
непрерывно, они следят за тобой каждое мгновение, чтобы превратить тебя в
животное, в злую обезьяну, не помнящую даже жадности и зависти, а только
слепую ненависть к народу, злокозние и злорадство, только безумное, тупое
желание вредить, разрушать, мешать человечеству расти и делаться лучше.
Нельзя закрывать глаз, а она закрывала, нельзя делать то, что нельзя, а
она делала, и подглядывать за товарищем Сталиным с облаков тоже, выходит,
было нельзя, его хождение в маковых полях будущего оказалось
государственной тайной, а не тайной их со Сталиным, эта тайна известна в
органах безопасности, и не такими, как Катя и Вера с их недоразвитым еще
классовым и историческим сознанием лезть в будущее, ведь за ними туда
могут пролезть и колдуны зла. От ужаса при этом открытии Кате делается
совсем страшно, аж прошибло холодом, ей хочется немедленно завопить,
позвать Воронина, разбудить следователя с уставшими от бессонной борьбы с
мировым злом глазами и рассказать ему, что товарищу Сталину нужно отыскать
себе другие поля, потому что теперь его жизни грозит опасность. Но Катя
молчит, облизывая губы в темноте, потому что боится, что для нее найдут
тогда наказание еще хуже интерната, а НКВД все равно скорее всего уже
сделало правильные выводы из случившегося.
Так она и засыпает, а во сне ходит по темным московским дворам, потом
бежит, потому что нечто страшное, чего она не видит, преследует ее, потом
она начинает замечать это, то тут, то там, но не может понять, что же оно
такое, пока наконец в своем собственном подъезде, а может просто в
подъезде, как две капли воды похожем на ее собственный, она не видит саму
себя, выходящую из мрака, и понимает, что это именно она, а не просто
девочка, похожая на Катю, как две капли воды, и от этой реальности, самой
себя, думающей что-то другое и смотрящей на нее со стороны, Катя мучается
ужасом, и липнет к холодной стене, и кричит, и хочет лучше умереть. "Не
узнаешь?" - снова спрашивает до ужаса знакомый шепот, проходящий сквозь
камень, как через бумажный лист, - "Это ты".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг