кипятка вылила, прямо на голову, ты ведь такая прелесть!
И Ольга Матвеевна выливает ведро кипятка, только не на Катю, а на Лену
Мошкову из первого барака, привязав ее сперва к стулу в том же самом
подполье и исхлестав ее пряжкой своего военного ремня, так что на спине и
руках Лены вздуваются алые рубцы, проточенные кровью, и она признается
Ольге Матвеевне, что состоит в тайном вредительском кружке, организованном
Зиной, что они читают брошюры Ленина, хранящиеся в красном уголке, задом
на перед, заменяя "партия", "пролетариат", "коммунистический" и другие
важные слова ругательными, что они учат других девочек курить, непристойно
ругаться и заниматься онанизмом, что кружок их назывался "Черная зоря",
что все они лижут Зине и по ночам органы выделения и размножения,
устраивая оргии, к которым принуждаются и те, кто не хочет, а под конец
Лена выдает всех своих сообщниц, общим числом девять душ. Надежда
Васильевна тщательно записывает все показания Лены в планшет, сидя на
досках, пальцы ее мерзнут и постоянно перекладывают ручку поудобнее.
- Видишь, Надя, я ведь тебе говорила, что давно надо было устроить
следствие. Эта антисоветская сволочь никогда не станет на правильный путь,
- заявляет Ольга Матвеевна, глубоко выдыхая и отирая пот с лица. - Сколько
волка не корми, а он все в лес смотрит, - стиснув от натуги губы, она
поднимает двумя руками с пола дымящееся ведро и опрокидывает его на
полураздетую, привязанную к стулу Лену, которая вздергивается и визжит
так, что Катя затыкает уши, а Ольга Матвеевна еще ждет, пока она наорется
и надрыгается всласть, и только потом, когда Лена уже охрипла и кожа на
ней попузырилась и полопалась до кровавого мяса, особенно на спине, Ольга
Матвеевна берет ее руками за волосы, зайдя сзади и, упрясь коленом в
исстеганную спину, сильно рвет на себя, ломая девочке шею. Изо рта Лены
выплескивается кровь, взбулькивая от воздуха, идущего горлом после
оборвавшегося предсмертного стона, и Надежда Васильевна мучается тяжелым
сладостным спазмом живота, со стоном трясясь на досках, она зажмуривается
и ревет, как больная скотина, а Ольга Матвеевна дергает Лену еще несколько
раз за волосы, внимательно прислушиваясь к хрусту ее позвонков. Потом
Надежда Васильевна отвязывает мертвую девочку от мокрого дымящегося стула
и тащит ее за ноги землей, лестницей, мимо Кати сараем, в холодную ночь.
На следующий день допрашивают Лиду Васильеву, тоже из первого, бедная
Лида сразу начинает плакать, как только ей велят раздеться, но упорно не
признается во вредительстве, за что ей льют кипяток на ступни и колени,
потом Надежда Васильевна разводит в яме на полу огонь и жжет Лиде
раскаленной докрасна железкой грудь, и тогда Лида хриплым от крика голосом
признается во всем, она громко рассказывает, что есть еще у вредительниц
свои пионерские звенья, а черные галстуки они рисуют у себя на груди
кусками угля, и что планируют ночью убить Макарыча кирпичом по голове и
бежать, уйти в лес, организовать банду и прорываться в тайгу, где до сих
пор бродит недобитая кулацкая сволочь, и что Зина говорила, будто у Ленина
есть сын, которого держат в застенках НКВД, а ему Ленин наказал перед
смертью всю правду, а Сталин хочет сына ленинского расстрелять, чтобы
правда погибла. И пока Лида все это рассказывает, Ольга Матвеевна берет и
засовывает ей раскаленную железку сзади между ног, и ставит колено Лиде на
спину, чтобы прижать ее к железке животом, и Лида даже орать уже не может,
всю ее как свело, трясется только на стуле, раскрыв рот, а Ольга Матвеевна
кривится и глубоко железку всаживает, наклоняя Лиду коленом вперед,
хрипит, лицо раскраснелось, а Надежда Васильевна как взвизгнет, и сама
хвать эту железку двумя руками.
- Что же она не воет, Ольга, - хрипит она, слюни изо рта, и на спину
Лиды капают. - Что не воет?
- Подогреть надо, дура, остыла уже, - отвечает ей Ольга Матвеевна, тоже
сильно задыхаясь.
Надежда Васильевна вытаскивает железку, из-под Лиды и сует ее в огонь.
- Мама, - вдруг по-птичьи всхрипывает Лида. - Мама.
- Вот живучая тварь, - удивляется Ольга Матвеевна, еще сильнее нажимая
коленом на склоненную спину девочки. - Надя, ну что ты там возишься.
Когда Надежда Васильевна поднимается с корточек от костра и снова
всаживает под Лиду сзади конец железки, алый, как кремлевская звезда, Лида
не кричит, она уже успела умереть.
- Подохла, сволочь, - со злым разочарованием, чуть не плача, стонет
Надежда Васильевна. - Вот падло, подохла.
- Ничего, Надюша. Не вечно же она терпеть может. Тебе бы так под жопу
всадить, вот бы выла, - Ольга Матвеевна устало смеется, подмигивая Надежде
Васильевне.
- Мне-то за что, я не враг народа, - обиженно хмурится та, гася сапогом
костер.
- Нет? - лукаво улыбается Ольга Матвеевна. - Ну конечно, ты не враг. А
если все равно, взять вот так - и под жопу? В качестве следственной
ошибки? Лес рубят - щепки летят, так, кажется, говорил товарищ Сталин?
- Шутки у тебя, Ольга, - тихо произносит Надежда Васильевна, отвязывая
труп Лиды от стула. - Скоро их, свиней, некуда класть станет.
- А мы их в лес потащим, - не унывает Ольга Матвеевна, сгребая тряпкой
из Лидиной одежды, прижатой к земле сапогом, кровавую грязь. - Там-то
места всем хватит. Даже нам с тобой.
Надежда Васильевна морщится и плюет в землю.
Этой ночью Катя просыпается много раз, крики терзаемых девочек звенят в
ней непрекращающимся эхом, и все время снится, будто Ольга Матвеевна рвет
за волосы, ломает одной из них шею, а потом вдруг поворачивается к двери и
кричит: "Котова, а ты-то что? А ну вылазь!", а ведь она может, разве
знаешь, что ей в голову придет. Катя не сомневается, что рано или поздно
ее тоже обольют кипятком, и невыразимый ужас стягивает ее своими ледяными
путами, вот так заставят раздеться и обварят, как курицу, потому что им
ведь все равно, им никого не жалко.
А следующая по списку - Маша Калугина, увидев чайник с кипятком, она со
слезами молит, чтобы ничего не делали, но Надежда Васильевна крепко берет
ее за плечи, а Ольга Матвеевна зажимает Машину руку под мышкой и аккуратно
льет кипяток из чайника на пальцы, Маша вопит, бьется и топает по земле,
она выдает всех своих сообщниц, она кричит, что ходила ночью в парашу
плевать между ногами в яму и называть имена вождей коммунистической
партии, начиная со Сталина, а после имени Ленина надо было плевать три
раза, и другие девочки тоже ходили, а Люба Авилова говорила, что Ленин из
мавзолея выходит каждую ночь и воет на луну, потому что он не может
умереть, пока мировая революция окончательно не победит, и после всего
этого признания Маша устает от боли и, всхлипывая, воет, повторяя одно и
то же, хотя Надежда Васильевна ругает ее матом, а Ольга Матвеевна крутит и
надкусывает ей пальцы, до крови, а потом они ее бьют по лицу, и она даже
руками не может закрыться, потому что руки ей связали за спиной, рот
разбили, и нос, а потом Ольга Матвеевна спички зажигает и подпаливает
девочке волосы и уши, а Надежда Васильевна голову Маше держит набок, тогда
Маша еще, плача, признается, что Настя Хвощева онанировала на портрет
красногвардейского матроса, бьющего белую сволочь мускулистыми руками и
ногами, и засовывала портрет себе под майку, и спала с ним. Потом Маша
орет, что ни в чем не виновата, чтобы отпустили, что она больше не будет,
а Ольга Матвеевна дает Надежде Васильевне ремень, и та начинает сзади им
Машу душить, а сама Ольга Матвеевна приседает перед девочкой на корточки,
налегает грудью ей на живот, и смотрит в лицо, и язык показывает, и
неторопливо, сильно щипает девочку, пока та еще жива. Маша дергается,
хрипит под ремнем, вцепившись в него руками, и выгибается, тщетно ищет
воздуха раскрытым ртом.
Но этого им мало, и пока Ольга Матвеевна вытаскивает труп наружу,
Надежда Васильевна приводит из бараков полусонную Настю Хвощеву, которая
кутается в ватник, наброшенный поверх спальной одежды, и Ольга Матвеевна
сразу, без вопросов, бьет ее ногой в пах, Хвощева со стоном падает,
корчится на земле, а Ольга Матвеевна пинает ее и топчет ей пальцы, Настя
визжит, схаркивает идущую ртом кровь, потом скорчивается от удара в живот,
и обе женщины бьют ее сапогами, молча, тяжело дыша и краснея от натуги,
глухо лупят в сжавшееся, пыльное тело, которое подергивается от пинков и
сдавленно стонет, волосы прилипают к разбитым губам, а они все бьют и
бьют, а Надежда Васильевна потом прыгает на Настю с размаху, обеими
ногами, взвизгивая, потом снова, и Настя замолкает скулить, потому что они
ее убили, и ее тоже, даже не спросили ничего. А они еще долго бьют
бездыханную Настю тяжелыми сапогами, топчут ее, давят, прыгают, и воздух
со звуками выходит из их вибрирующих горл, волосы взметаются вверх, на
лицах крупными каплями выступает пот, потом Ольга Матвеевна, которая
всегда что-нибудь да придумает, хватает Настю за одежду и бросает головой
в кирпичи, и снова бьет сапогами, стараясь попасть в разбитое,
изуродованное лицо, тащит за руку по земле, а Надежда Васильевна идет
следом и топчет, кровь брызгает, в девочке влажно хрустят кости, и Ольга
Матвеевна, присев над ней, став на колени, начинает рвать руками одежду
Насти, ее волосы, нос, рот, стонет хрипло, по-звериному, будто от
внутренней тоски, и Надежда Васильевна тоже садится и рвет, руки у них в
крови, плоть Насти лопается и отстает, а они стонут и давятся слюной,
отталкивая друг друга, так велика их страсть уничтожить пойманное зло,
все, без остатка, изорвать мертвое Настино лицо, чтобы забыть его навеки,
чтобы исчезло оно с белого света, словно не было его никогда.
Катя смотрит, как зачарованная, на двух тяжело стонущих женщин,
сосредоточенно возящихся при тусклом свете керосинки над телом девочки,
которое превратилось уже в бесформенный темный предмет. Когда-то, в
близком, но уже неуловимом прошлом, она перестала верить, что это не сон,
она забыла, зачем она здесь и как сюда пришла, она забыла и свое страшное
будущее, и теперь только настоящее течет перед ней, страшное, неотвязное,
полное нереального, негасимого света, настоящее, не стремящееся больше
никуда, живущее лишь само в себе, и нет из него выхода, и не будет ему
конца. Она смотрит, как Ольга Матвеевна слизывает кровь Насти со своих
пальцев, ерзает коленями по грязному полу, губы у нее уже в крови, полосы
крови на щеках, Надежда Васильевна встает, держа растопыренные руки
опущенными перед собой, сглатывает, пошатывается, оглядываясь по сторонам,
и Катя знает: если бы Надежда Васильевна сейчас заметила ее, сразу бы
набросилась и стала живьем рвать на куски, как надоевшую куклу, кусать,
бить и царапать, драть, драть своими острыми лакированными ногтями.
Поэтому Катя прячется в хламе, прижавшись к стене, закрывается руками и
дрожит.
Сейчас, думает она, сейчас будет моя очередь. Затаив дыхание, Катя
вслушивается в приглушенные голоса, там, внизу. Куда она тащат их потом,
наверное, зарывают в песок, и сколько их уже зарыто там раньше,
замученных, ослепших и оглохших навсегда, истлевших, поеденных червями,
утопленных в непроницаемой темноте.
- Я не хочу туда, - шепотом просит Катя. - Не надо меня туда.
Она все время ждет, когда они позовут ее, надо будет бежать, но бежать
некуда, кругом стена, запертые дома, не спрячешься, они все равно найдут,
потащат в подвал, будут бить, будут смеяться, будут ошпаривать кипятком,
жечь железом, будут лизать кровь с разодранного лица. Она все время ждет,
время остановилось на краю пропасти, накренившись уже вниз, как огромный
ржавый шкаф, и нет сил его удержать, сейчас оно с грохотом обрушится в
бездну, наступит конец. Она все время ждет, она не может уже терпеть,
обмочилась, трусы мокрые, колготки тоже, она засунула костяшки пальцев в
рот, чтобы не выть от ужаса, вот Надежда Васильевна поднимается по
лестнице, отворяет дверь, останавливается на пороге, что ж она
остановилась? Запах, понимает вдруг Катя. Она чует запах моей мочи. Теперь
она меня найдет. Сдавив зубами пальцы, Катя дрожит и совсем перестает
дышать, вся в холодной капельной сыпи. Надежда Васильевна медленно
проходит сквозь помещение сарая во двор. Катя разжимает челюсти,
расслабляется и вдруг проваливается под толстый черный лед, переставая
чувствовать и жить.
- Вот ты куда забралась, - говорит ей Ольга Матвеевна с керосиновым
светом смерти в руке. - Испугалась? - она становится возле Кати на колени
и садится на поджатые голенища сапог. - Открой рот.
Катя открывает рот. Надо слушаться, иначе все ногти поотшпаривают.
Ольга Матвеевна всовывает Кате в рот свои страшные пальцы.
- Оближи.
Катя чувствует вкус крови. Это свежая Настина кровь.
- Вкусно? - шепотом спрашивает Ольга Матвеевна. - Правда, вкусно? Ты
давно, наверное, мяса не ела? Давай Настю откопаем и покушаем.
Катя мотает головой.
- Не хочешь? Почему? Она вкусная, ты же видишь, какая вкусная. Ты не
думай о том, что это девочка. Представь себе, что ешь обычное мясо,
телятину например. Я тебе на костре пожарю, будет очень вкусно. Пошли.
Пошли, кому говорят.
В подвале Ольга Матвеевна разрывает руками притоптанную сапогами землю.
Сначала показывается бледная рука Насти, потом присыпанная землей шея.
Катя отворачивается, чтобы не видеть ободранного лица девочки, которое
сильно залепила грязь.
- Тебе пожирнее или как?
- Меня сейчас вырвет, - откровенно говорит Катя.
- Почему, зайчик? Это уже не человек, она мертвая. Обычное мясо. Самое
обычное мясо, - Ольга Матвеевна тщательно выговаривает букву "ч", словно
именно она отличает хорошее мясо от плохого. - Труп - это просто мясо,
больше ничего. Не заставляют же тебя есть ее живой.
- Все равно вырвет.
- Ну если и вырвет, что тут такого? - пожимает плечом Ольга Матвеевна.
- Например, ноги, бедра, например. Мясо вкусное, жирненькое. Ой, не тошни
здесь, отойди на пару шагов, - она вынимает нож, ловко распарывает Настину
одежду и вспарывает лезвием бледное Настино бедро. - Погляди, ей и не
больно. Ей все равно. Фу, хватит, довольно, где же ты сожрала столько? А я
ребра люблю.
Свой кусок мяса Ольга Матвеевна зажаривает прямо на лезвии ножа. Катя
сидит на земле возле лужи собственной блевоты, обхватив колени руками и с
отвращением смотрит на керосиновую лампу.
- Я есть совсем не хочу, - говорит она. Говорить трудно, потому что
горло режет от рвоты.
- Аппетит приходит во время еды, - весело возражает Ольга Матвеевна и
тихо смеется своей шутке. - Не грусти, лапочка. Я знаю, почему ты грустишь
- ты испугалась, мы же ее на твоих глазах. Но тебе ведь ничего не было,
правда?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг