- Тогда возьми вот, - Ольга Матвеевна протягивает Кате сложенный вдвое
листик в клеточку. - Читай.
Катя раскрывает листик. На нем круглым, завивающимся почерком написаны
карандашные слова. У Кати все расплывается перед глазами, и она не может
понять, что написано. Пластинка за стеной умолкает.
- Читай, дура.
- Слава тебе, потому что ты начальствуешь над всем, и даешь всему жизнь
и свет, и не было бы ничего без тебя, и нет ничего лучше и справедливее
тебя, ты чище неба и светлее солнца, о, милый Боже... Спасибо тебе за то
что ты есть, и что ты любишь меня, а я люблю тебя больше всего на свете, и
кровь свою отдам тебе, и душу отдам, все отдам тебе, потому что все это
твое.
- Плохо читаешь. А стихи ты читала хорошо. Давай еще раз.
Катя прочитывает написанное снова, стараясь читать лучше.
- Ну и, - говорит Ольга Матвеевна, - о ком это все? Ты поняла?
Катя кивает, поднимая на Ольгу Матвеевну покорный взгляд. Наверное, ее
все-таки когда-нибудь отпустят.
- И о ком же? - Ольга Матвеевна устало смыкает веки и размыкает их
вновь.
- О товарище Сталине.
Ольга Матвеевна срывает свободную руку с юбки и, размахнувшись, бьет
Катю по лицу. Катя пытается увернуться, но удар все равно сильный, так что
она чуть не падает с колен.
- Дура, - коротко и зло говорит Ольга Матвеевна. - При чем здесь
товарищ Сталин? В глаза мне смотри, а то хуже будет! Знаешь, что хуже?
- Крысы, - говорит Катя.
- Правильно. Большие, жирные крысы. Они очень любят жрать. Они очень
кусачие. Когда ты уснешь, они будут откусывать от тебя мясо. Так о ком
это, дура?
- Может... О Боге?
Ольга Матвеевна хватает Катю рукой за волосы, что ей удается только со
второй попытки и наклоняется к ней лицом. Лицо ее, плоское и широкое,
словно вырезанное из круглой кости, кажется Кате огромным, как морда
сверхчеловеческой совы.
- О Боге? О каком Боге? О каком Боге, я тебя спрашиваю?
- Я не знаю! - взвизгивает Катя, больше от страха, чем от боли.
- Тссс! Что ты верещишь, пакость, - переходит на шепот Ольга Матвеевна.
- Еще один крик - и пойдешь к крысам! Запомни, дура, уродка проклятая,
запомни, падаль недоношенная, Бог - это я. Понятно? Понятно тебе, сволочь?
- Понятно, - тихо соглашается Катя, зажмурившись от ужаса.
- Хорошо, - Ольга Матвеевна отпускает Катины волосы и уводит свое лицо
вверх. - А ты знаешь, кто такой Бог?
- Нет, нам в школе говорили, что Бога нет.
- Значит, ты атеистка? Считаешь, что Бога нет? Есть Бог или нет?
- Простите, Ольга Матвеевна, простите меня пожалуйста, - Катя начинает
плакать, слезы сбегают по ее лицу, как теплые муравьи. - Я больше не буду,
я все буду делать только так, как вы хотите. Вы скажите только, я все буду
делать, как вы скажете...
- Заткнись, - выпятив подбородок, коротко говорит Ольга Матвеевна. Катя
умолкает и только всхлипывает от плача. - Раз ты не знаешь, кто такой Бог,
я покажу тебе. Хочешь?
- Да, - покорно соглашается Катя.
- Тогда читай еще раз. И помни, о ком читаешь.
Катя вытирает слезы и снова начинает читать, иногда прерываясь от тихих
спазмов плача. Листок дрожит у нее в руках. Одна слезинка капает сверху на
чистый участок ниже текста, расплывается бесцветной кляксой и нарушает
клеточки. Кончив читать, Катя вытирает глаза и стоит на коленях с дрожащим
листком в руках. Она непрерывно молится про себя, чтобы Ольга Матвеевна
отпустила ее в барак.
- Еще раз? - робко спрашивает она.
- Хватит. Поднимись и сядь на стул.
Катя делает, что велено, и Ольга Матвеевна встает, снимает с себя
гимнастерку, расстегивая все без исключения пуговицы. Потом она через
голову снимает майку и остается в одном лифчике голой по пояс. Так она
подходит к сидящей на стуле Кате, которая боится даже смотреть на весь
этот ужас, а просто дрожит, сжав вместе ноги и схватившись руками за
сидение.
Ольга Матвеевна начинает гладить руками Катино лицо, волосы, шею, руки
у нее теплые и ласковые. Она поворачивает лицо девочки вверх, целует его,
проводит языком по губам, носу, щеке и закрытым глазам Кати, которая
удивляется, что от Ольги Матвеевны совсем не пахнет спиртом. Потом руки
Ольги Матвеевны отпускают Катю, она слышит, как тихо выдыхает отпускающий
натяжение лифчик, и потом его плотная шелковая ткань оказывается на
Катиной шее, и сильно затягивается назад. Катя не успевает даже понять,
что происходит, когда в глазах ее темнеет и ей становится нечем дышать.
Она беспомощно ищет руками душащую ткань, хватая вместо нее свою
собственную одежду, пытается попросить пощады, но в горле ее уже
практически нет воздуха, она только тихонько сипит, широко открывает глаза
и тупо смотрит на Ольгу Матвеевну, которая улыбается ей нежной,
таинственной улыбкой, лишь поверхностно затрагивающей губы. Катя плохо
видит Ольгу Матвеевну в опускающейся темноте, тело ее начинает дергаться
само собой, стукая ножками стула, но Ольга Матвеевна держит стул своей
тяжестью, медленно затягивая лифчик одной рукой и прижимая голову девочки
к своей голой груди. Черты лица Ольги Матвеевны видятся Кате
нечеловеческими и ужасными, хотя совершенно не изменились, все так же
мягко очерчены и просты, как раньше.
Катя ударяется коленями в стол и, резко повернувшись телом, пытается
слезть со страшного стула, превратившегося в станок смерти, но сила Ольги
Матвеевны тянет ее обратно, а снова вырываться у Кати не хватает уже воли,
она теряет себя и только чувствует, как ее сапоги сами стучат в пол, и
видит перед собой Бога, огромного мохнатого пегого слона с забрызганным
кровью рылом, и из рыла выходят два укороченных, мохнатых хобота. Катя что
есть силы раскрывает рот, но воздуха нет, словно Бог высосал его весь
дырками своих хоботов.
Вдруг давящая боль ослабевает, и воздух прорывается ей в грудь. Катя
дышит, жадно, поспешно, пока Бог не решил снова забрать воздух себе. Слон
ревет, глухо и тяжело, Катя трогает руками свою шею, на ней ничего нет,
только болящие следы, оставленные пальцами смерти.
- Ну что, видела Бога? - спрашивает Ольга Матвеевна.
- Да, - отвечает Катя, сглотнув от боли.
- И какой Он?
- Страшный.
- Правильно. Можешь идти, Котова. Я назначила тебя тут убирать, завтра
придешь в девять сорок. И если кому-нибудь хоть слово скажешь о нашем
разговоре, отправишься к крысам. Ясно?
- Да, Ольга Матвеевна.
На следующий день Катя не может ни шить, ни есть, ни слушать уроки,
потому что боится идти вечером к Ольге Матвеевне, потому что боится, что
пальцы смерти на этот раз могут не разжаться. В девять тридцать вечера
Катя бесчувственными руками вытаскивает к колонке ведро, которое нужно
наполнить водой для мытья полов. Пока вода со звоном бьет по алюминию,
Катя кутается в казенный ватничек, мечтая провалиться куда-нибудь под
землю и замереть там, так надолго, чтобы все про нее забыли. Воде все
равно, ее не станут мучить и душить, и песку все равно, и другим девочкам
тоже, вот они выстроились в очередь к сортиру, кто курит, кто смеется, кто
просто смотрит перед собой, и это глядение, раньше казавшееся Кате таким
скучным, теперь желанно ей, вот так бы стояла хоть всю ночь и глядела,
только бы не быть собой. За обедом она встретилась глазами с Зиной, взгляд
у Зины был холодный и мутно подрагивающий, как вода. Возвратившись вчера
ночью в барак, Катя сказала Зине, что у нее сильно болит живот от куска
барской ветчины, полученной за чтение стихов, но Зина не поверила, трогала
ей живот рукой и нюхала Кате зачем-то лицо, хотя потом все же ушла к себе,
и Катя слышала в тишине барака, как она сильно, с козьей монотонностью
возилась под одеялом, делала то, что нельзя.
Увидев, что ведро уже полно, Катя хватает его и волочит к дому ужаса,
не останавливаясь ни на миг, стиснув зубы, смахивая пряди волос с глаз,
она неловко вскарабкивается по ступеньками крыльца, часть воды
выплескивается на пол, но Катя, совершенно отупевшая от своего страха, не
обращает на это внимания, проносится по коридору к швабре, наматывает на
нее тряпку непослушными пальцами и стукает в закрытую дверь, из-под
которой пробивается узенькая полоска света.
- Да? - говорит голос Ольги Матвеевны. - А, это ты, Котова, заходи.
Подмети только сначала, тут песка много, Макарыч нанес. Все старик по
барханам шляется, зверей своих ловит. Знаешь, кто он такой? Чего молчишь с
веником?
Обиделась на меня, что я тебя вчера душила? Обиделась?
- Нет, Ольга Матвеевна.
- И правильно. Я же тебе просто показать хотела то, чего ты не знаешь.
Ну мети, мети. А Макарыч - вонючая старая сволочь. Ты запомни это. Никогда
не связывайся с такими, как он. Пойди сюда. Ну пойди же.
Катя нерешительно подходит к Ольге Матвеевне. Та обнимает ее, не
вставая со стула, и прижимает к себе, целует в лицо.
- Ты такая хорошая, - шепотом говорит Ольга Матвеевна в перерывах между
поцелуями. - Я тебя так люблю, ты не бойся, я не буду тебя больше лифчиком
душить. И если ты будешь слушаться, я тебе буду давать мясо, и картошку, и
помидоры, и даже... грушу. Ты любишь груши?
- Да, - прошептала Катя, постоянно ожидая, когда ее начнут мучить.
- Любишь груши... Послушай, тебя, кажется, Катей зовут? Катя, у тебя
были куклы?
- Были.
- Ты любила с ними играть?
- Да.
- Тогда ты легко меня поймешь. Я тоже очень люблю играть в куклы. Если
ты будешь моей куклой, если ты будешь... Ты помнишь о крысах?
- Да, Ольга Матвеевна.
- Если ты будешь себя хорошо вести, ты не пойдешь к крысам. Ты не
пойдешь, мой зайчик... ты не пойдешь, - Ольга Матвеевна шепчет и целует
Катю, которая не смеет отвернуться от ее горячих губ. - Ну иди, подметай,
иди, - Ольга Матвеевна прижимается ртом к Катиной щеке и говорит с
дыханием через полусжатый рот. - Когда все сделаешь, придешь сюда.
Вымыв пол во всех комнатах каменного дома, Катя вспотела и устала. Руки
у нее опухли от воды и жгучего ноябрьского ветра, который набрасывается на
нее каждый раз, как она выносит сливать ведро. Она так устала, что ей даже
не хочется есть, как обычно вечерами, когда живот уже тоже понимает, что
ему больше ничего не дадут. Освещенный только дверными щелями коридор
подплывает у нее в глазах, а пол кажется косым и непригодным для хождения.
Поставив швабру в маленькой каморке, забитой всяким хламом, Катя
трогает рукой похороненный здесь старый сломанный шкафчик из темного с
краснотой дерева, его железные ручки сделаны в виде каких-то ящериц, и
именно из-за них Катю посещает новое, странное чувство, будто кроме того
бездонного, тоскливого мира, в котором она живет, есть еще другой, где
встречаются такие шкафчики с ручками в виде ящериц, шумят полнолистные
сады, возникают розы на кустах и пунцовые бабочки садятся на стены
солнечных комнат, открывая и раскрывая крылья в волшебной тишине. И Катя
точно знает - там, в этом прекрасном мире, нет людей, только похожие на
них существа, лица которых меняются, как речная вода, и которые лишь
снятся друг другу, и потому не могут причинить настоящее горе и настоящую
боль.
Ольга Матвеевна сидит на стуле возле стола, сняв сапоги и закинув ногу
за ногу. Она велит Кате снова стать на колени и читать с листика, пока
Катя читает, Ольга Матвеевна качает ногой в такт ее словам.
- Повторим наш урок, - говорит Ольга Матвеевна, когда Катя закончила. -
Ты вчера видела Бога. Какой он?
- Страшный, - отвечает Катя, помня, что это правильно.
- Вспомни теперь, что я говорила тебе перед этим о Боге. Я говорила
тебе, что Бог - это я. Помнишь?
- Да.
- Значит, я - страшная. Я страшная?
- Да.
- А еще я какая?
- Красивая, - предполагает Катя, надеясь, что это понравится Ольге
Матвеевне.
- Может быть. А еще? Я ласковая?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг