Илья Масодов
Сладость твоих губ нежных
Школа #1
1. Лето
Катя выжимает мокрую косу на песок. Вокруг бешено кричат чайки,
бросающиеся с высоты в сверкающую солнцем рябь, словно сделанную из
прозрачного металла. Катя вся покрыта стеклянными капельками морской воды,
от ветра кожа ее собирается мелкими пупырышками, даже теплые лучи солнца
не могут согреть выскользнувшее из другой стихии тело, пока летящий воздух
не сотрет с нее эти маленькие капельки холода. Катя знает, что можно еще
лечь в горячий песок, чтобы ветра было меньше, но ей нравится вот так
стоять на открытом пляже, когда волны прибоя налетают, шипя, на берег за
ее спиной, уже не в силах настичь и намочить, легкая тошнота от
длительного плаванья постепенно растворяется внутри, тело медленно
высыхает, становится земным, как сухие кривые деревья на уступе, в
зарослях соломенной, скрипящей кузнечиками травы, и гладкие камни, лежащие
среди песка, и Марина, растянувшаяся навзничь с повернутым вниз лицом,
ноги и руки ее в светлом, уже просохшем песке.
Катя подкрадывается к Марине и касается своей мокрой и холодной, как
снежка, рукой ее спины, где проступают на коже межи золотистых волосков.
- Катька, прекрати, - поеживается Марина, улыбаясь, как от щекотки.
Катя садится рядом с ней на песке, поджав ноги, берет маленькую гальку
и рисует ее серым следом на загорелой спине Марины линию берега и стоящие
на берегу елки.
- Ты что там рисуешь? - подозрительно спрашивает Марина, ленясь даже
открыть глаза.
- Пляж, - нараспев произносит Катя, - а на пляже елочки растут.
- Какие еще елочки?
- Густые. Зима ведь.
Обе они заливаются хохотом, Марина переворачивается на спину, обсыпая
Катю песком, та прыгает на нее, холодная, как водяной демон, садится на
нее верхом, мерзлыми плавками на живот, Марина визжит и пытается стащить с
себя Катю, облепленную песком, их веселая яростная борьба оканчивается
полным бессилием, Катя сваливается наконец в песок и смотрит в небесную
голубизну, где есть только три облака, которые медленно плывут наискось,
куда-то Кате за глаза.
- Пойдем уже, - произносит она, часто и сладостно дыша. - Скоро полдник.
- А что сегодня на полдник? - спрашивает Марина. Катя чувствует, как
рука подруги тонкой струйкой сыпет ей на живот мурашиный песок.
- Персики, - отвечает Катя, и звук этот звучит в небесной прохладе, как
клавиша маленького пианино. Катя опускает веки, сквозь которые ало
просвечивает солнце, словно так, с закрытыми глазами, Катя пророчески
видит его скорое закатное будущее, песок перестает сыпаться на живот.
- Последние персики. Как жалко, что завтра уезжать, - грустно вздыхает
Марина.
Кате тоже не хочется уезжать, хотя она соскучилась по папе с мамой, но
лето уже кончается, наступает школьная осень. Все для них сегодня
последнее:
последний пляж, последний полдник, последняя игра, последний отбой.
Когда это повторится?
- А на следующее лето ты приедешь? - спрашивает Катя.
- Конечно, - отвечает Марина. - Но это же еще так не скоро... А ты?
- И я тоже. Я буду по тебе скучать.
Катя чувствует, как дыхание Марины приближается к ее лицу и мягкие губы
касаются щеки. Катя открывает глаза, чтобы встретиться взглядом с подругой.
Светло-голубые зрачки Марины напоминают ей небо из снов, чистое и
ясное, на которое не больно смотреть, потому что на нем нет никакого
солнца.
- Только приедешь, сразу напиши мне письмо, - говорит Катя.
- И ты напиши.
С холма, через который проходит колющая босые ноги веточками песочная
тропка, видно море, начинающееся из-под травы и уходящее вдаль, низкое
солнце и паруса трех яхт, тонкие белые треугольники, косо несомые ветром
вдоль берега, яхты похожи на насекомых с большими крыльями, опустившихся
на воду и уже не способных больше взлететь, но Катя знает, что на самом
деле они могут плыть очень далеко, даже за горизонт, и видеть далекую
землю по ту сторону моря, почему-то она давно убеждена, что на той земле
не так как здесь, там растут пальмы и спят желтые львы.
Катя вспоминает свои разговоры с морем, его сине-зеленую бездну, теплый
ветер, сыпящий в лицо брызги волн, а когда ныряешь, охватывает такая
немота, что сердце замирает, пока глаза приближаются к колышущимся травам,
где лежат раковины и мелькают узенькие рыбки, нет ни звука, ни дыхания, и
хочется побыстрее вынырнуть на свет, и хочется навсегда остаться там, у
дна, по которому течет тонкий леденящий поток глубинной воды.
- До свиданья, море, - шепчет Катя. - Я скоро снова приеду к тебе.
И ветер, который высушил на берегу с ее кожи множество морских капель,
уже совсем легко и незаметно выпивает теперь слезинку, потому что ему ведь
все равно, он сушит любую соленую влагу.
После вечерней игры набегавшаяся и запыхавшаяся Катя стоит под душем и
распускает косу, чтобы вымыть соль из волос. Скоро начнется ужин, все
пионеры уже потянулись по розовым гравиевым дорожкам к столовой, только
она одна осталась здесь, душевая, в которой обычно стоит такой гомон
множества девичьих голосов, пуста. Катя моет волосы с мылом и выжимает их
на рыжий кафельный пол. Прямо над ней в стене есть маленькое окошко,
закрытое толстым непрозрачным стеклом, похожего на то, из которого делают
тяжелые салатницы и вазы для цветов. Сейчас оно горит светом садящегося
солнца.
Катя вытирается колючим полотенцем и садится на мокрую скамеечку у
стены, чтобы вытереть ноги и одеться. Что-то незнакомое чудится ей в
маленьком гранатовом квадрате окна, она думает, что, если открыть его,
можно было бы наверное увидеть песчаную аллею между вечнозелеными кустами
и низкими кипарисами, розовый от солнца угол спального корпуса, можно было
бы почувствовать запах нагретой за день смолы и приготовленного в столовой
ужина. Но это все было бы иным, чем на самом деле, Катя не понимает, каким
образом все может быть иным, но знает, что было бы. С виду точно таким же,
но иным. Там, за окном, живет другое время, то же солнце и те же кипарисы,
тот же несмолкающий гул прибоя, все такое же, только Кати там нет. И через
несколько минут, когда она уйдет из душевой, тот, иной мир станет медленно
удаляться от нее, с каждой отметкой времени, все дальше и дальше, и его
будет уже никогда не достичь, и может, все стало бы по-другому, если бы
Катя жила там.
На ужин была творожная бабка и чай, а потом была вечерняя линейка. Катя
любила линейки, особенно вечернюю, когда над бетонной площадью посередине
лагеря уже сгущалась летняя ночь, ярко горели за семью кипарисами закатные
облака, солнце обычно уже было там, внизу, где якобы продолжалась земля,
во что Катя до сих пор не могла поверить, и в зеленом небе носились
летучие мыши, шуршали сверчки по пьяняще пахнущим кустам, за которыми была
стена лагеря, а за ней - выжженная солнцем трава, где живут ящерицы и
черные жуки, а за травой - обрыв и шумящее о камень море, медленно
остывающее после жаркого дня, еще теплое, но уже вбирающее ночную темноту
и холод.
Здесь, на площади, Катя всегда ощущала себя частью даже не просто
выстроившегося квадратом, в четыре линии, отряда, а всей истории лагеря,
она гордилась именами пионеров, высеченными на каменном обелиске в центре
площади, живым движением священных красных знамен, которые ей никогда не
доводилось даже потрогать рукой, она любила лица стоящих рядом с ней
товарищей по звену, и лица напротив, из других звеньев, соперников по
спортивным играм, но в сущности тоже товарищей, она улыбалась тем, кого не
успела встретить за день, они улыбались в ответ, и эта бетонная земля была
ее землей, эта часть огромной Родины была ей особенно дорога, потому что
принадлежала именно ей, именно она была поставлена здесь, ей доверили
охранять ткань священных знамен, это было очень важно, но совсем не пугало
Катю, она никогда не сомневалась, что справится, потому что знамена были
здесь уже очень давно, когда ее еще даже не было на свете, и она стояла
здесь не одна, ей помогут, ее никогда не оставят одну.
Когда начинали бить барабаны и выносили вымпелы и знамя отряда, Катя
всегда чувствовала трепет, она волновалась, словно сейчас ее вызовут к
доске отвечать забытый урок. Но когда старший вожатый отряда Виталий
говорил короткую речь, она понимала, что он надеется на всех стоящих тут,
в том числе и на нее, и ей уже безразлично было, что придется сделать, она
выкрикивала в ответ ясным голосам девушек-вожатых "Будь готов!" - "Всегда
готов!" Иногда в минуты раздумий Катя часто спрашивала себя, к чему она
должна быть готова, наверное, к войне, она плохо понимала, чем она сможет
тогда помочь, ведь она боялась крови и не смогла бы даже забинтовывать
раненых, но все равно была готова, верила, что в школе научат, как не
бояться крови, ведь ее многие боятся, верила, что Сталин уже придумал, как
научить ее быть сильной и смелой, а не хватало только этого, главное что
она готова учиться, чтобы защищать свою землю изо всех сил.
На последней линейке все кажется Кате странным, не таким, как всегда.
Лица пионеров спокойны и грустны, даже Дима Смирнов, выходящий с барабаном
перед знаменем, немного бледен. Темнеет быстрее обычного, и контуры белых
рубашек вожатых покрываются серым налетом, пионерские галстуки приобретают
цвет запыленных роз в придорожных садах. Небо кажется каменным и холодным,
как в планетарии, куда Катю водили этой зимой со всем классом на уроке
физики, только этот планетарий огромный и на нем еще не позажигали звезд.
Катя дополнительным усилием распрямляет ладошку, уставшую салютовать
знамени и переводит взгляд на кипарисы, черные, словно именно из таких
кипарисов и состоят залежи хорошего советского угля, дающего ей тепло.
Виталий прощается с пионерами, его речь немного длиннее обычной, но все
равно коротка, и когда Катя кричит "Всегда готов!", на глазах у нее слезы,
от слов старшего вожатого, и оттого, что это последний день, когда
кипарисы черны.
В спальной комнате, где стоит восемь кроватей, девочки долго не могут
уснуть. Шепотом они вспоминают прошедшее лето, все смешное и радостное,
что случилось в лагере, а грустное каждая из них вспоминает про себя. Они
говорят о больших играх "Зарница" в начале лета, когда все исцарапались и
побили себе коленки, лазая по каменистым холмам, в лесах звали условные
горны, зашифрованные послания обнаруживались в дуплах или под камнями,
звено, в котором Катя служила медсестрой, высаживалось на южное побережье
острова из резиновой лодки, чтобы выйти в тыл противника, их обнаружили,
ведь противник тоже был хитер и оставил наблюдателя в кроне одинокого
дерева, но они все равно победили, потому что другое звено успело
добраться до поросшего кизиловыми кустами холма, найти секретный приказ и
захватить знамя. Они вспоминают свои походы, говорят о теплой тишине
горных лесов, картошке, выпеченной в обжигающей золе, песнях у высоких
костров, о необитаемом острове, где стоит заброшенный маяк, и под травами
разпадаются кирпичи непонятных построек, в которых белогвардейцы прятали
сокровища барона Врангеля, о ночных плаваниях по черной бездне моря,
полной фосфорических огней, они говорят о времени, что уже ушло и никогда
не вернется вновь, хотя каждая из них мечтает о чем-то будущем, новом и
счастливом, но то, что было, уже не вернется, и потому они клянутся, сами
себе клянутся, никогда не забыть.
Постепенно становится очень поздно, они по очереди умолкают,
проваливаясь в сон, и Катя остается последней, остается лежать одна,
распростершись голая под простыней, она слушает дыхание спящих подруг и
монотонный шум моря за раскрытым окном, потом она поворачивается набок,
сгибает ноги в коленях, захватывая ими плотную полосу простыни, и начинает
заниматься тем, чем нельзя. Она смотрит в окно, чтобы видеть звезды, ярко
мерцающие в абсолютной темноте, пахнет пряной травой и кипарисовой смолой,
ей становится жарко и хорошо, как походной ночью, возле костра, к которому
она вытягивает свои босые ноги, специально, чтобы показать незнакомому
существу, что она его совсем не боится, искры летят вроссыпь, уносятся
вверх, к черноте, как будто поднимается из муравейника крылатый рой,
сосновые стволы пожелтели от пламени, и лица, такие знакомые и красивые,
выступают из темноты, особенно лицо Марины, ведь она видела ее каждый
день, неужели она такая красивая?
Везде, по всему лесу пылают пионерские костры, жаркие, улетающие ввысь,
звучат детскими голосами песни, так что даже из далекой Москвы, из
Катиного дома, слышно их, видны молодые золотистые ели огня, и папа видит
их, и мама, и Сталин, стоя у окна своего кабинета с трубкой в руке, он не
спит сейчас, Сталин, он тоже слушает пионерскую песню, и ему радостно, что
он победит, что бы не случилось, он победит, потому что тысячи тысяч
встанут за его спиной. Катя глубже засовывает в себя пальцы, прижимая
колени к груди, она вся горит пламенем этих высоких костров, уже не может
больше смотреть в окно и закрывает глаза. Прижав свободную руку кулачком
ко рту, Катя покусывает костяшки согнутых пальцев и сосет их губами, она
задыхается, задыхается, и вот короткое, мучительное счастье входит в нее,
она чуть не вскрикивает, стиснув ногами влажную от пота простынь, и
вцепляется зубами в бок подушки, и дрожит, и дрожит, пока Сталин смотрит
на высокие костры и не замечает ее, одну, маленькую, беззаветно любящую
его, но опять сделавшую в темноте то, что нельзя.
Намаявшись, Катя стягивает с себя ногами простынь и некоторое время
неподвижно лежит, не закрывая глаз, пытаясь высохнуть от пота. Спящие
девочки посапывают вразнобой, наполняя темноту теплом своего дыхания и
Катя никак не может остыть. Россыпи звезд, как снежные заносы, лежат в
небесной черноте. В ночной дали течет темная горная река, неся оборванные
веточки и сосновые шишки. Стены спальной комнаты, где лежит Катя, прошиты
толстыми золотыми нитями, какие иногда непонятным волшебством вкладывают в
прозрачные елочные шары.
Наконец она заворачивается во влажноватую еще ткань и смыкает веки.
Где-то там, за широкой полосой беспамятства, она снова начинает видеть и
различает стены ванной комнаты у себя дома, в Москве, только комната
почему-то стала значительно больше, и вместо лампочки над дверью горит
самый настоящий фонарь. Фонарь большой, как на проспекте, но освещает он
только сам себя, в остальном пространстве ванной угадываются только
смутные очертания предметов. Катя сидит голая на табуретке у стены, так
что фонарь светит на нее слева. Сначала она просто сидит, потом понимает,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг