сторону, открывая проезд машине, Гаврилов как по наитию развернулся на
переднем сиденье и заглянул в лицо скрипача. И ошалел.
Оно медленно наливалось мертвенной бледностью. Это уже была маска, на
которой еще жили глаза и тонко-тонко, как у птенца, дрожали веки. Не было
избалованного поклонницами скрипача, не было любимца семьи и дежурного
остряка диссидентских сходок. Был труп с окостеневшим лицом. Прошлое для
него уже умерло, а будущего не будет никогда.
"Нет ада и врат, ведущих в него. Нет бездны и геенны огненной.
Выдумали это все те, перед кем распахивались железные ворота темниц. Лишь
им, умершим на пороге и до конца земных дней так и не воскресшим, людская
молва обязана страшными сказками об аде. Только так никто и не понял этих
мертвых пророков: ад - он всегда рядом, и врата его всегда открыты". -
Мысль, ворвавшаяся в сознание, была настолько чуждой Гаврилову, что он
невольно вздрогнул.
И вслед за этим знанием, обжегшим мозг, откуда-то изнутри поднялась
теплая, вязкая волна удовольствия, Гаврилов рефлекторно сжал колени, вдруг
захотелось рассмеяться, плюнуть в это мертвое лицо. Он не знал, откуда это
в нем. Еле сдержался, отвернулся, развалился в кресле и закрыл глаза,
пьяный от неведомого ранее чувства превосходства над униженным до последней
черты человеком.
Самое странное, что Самсонов в тот вечер не ушел домой, дождался
Гаврилова. Вполуха выслушав доклад, он молча кивнул на свободный стул,
достал из-под стола початую бутылку коньяка. Гаврилов испуганно оглянулся
на дверь. В коридорах управления было непривычно тихо. В кабинете горела
только настольная лампа, освещая угол стола с одиноко белеющим листом
бумаги.
- Сядь, молодой, не дергайся. - Самсонов небрежно плеснул коньяк в
стаканы, повозился в ящике и выложил на стол коробку "Ассорти", тех самых,
через унижение добытых Гавриловым. - По твоему очумелому виду я понял, что
урок пошел в прок, так? - Гаврилов кивнул. - Я подписал твою
характеристику. Работать ты у нас будешь. Больших звезд не гарантирую, но
работать ты сможешь. - Он медленно высосал из стакана коричневую влагу,
бросил в рот конфету. - Скажи честно, сладко было?
- Да, - кивнул Гаврилов, сразу же поняв, какую невыносимую сладость
имеет в виду Самсонов.
- То-то, салага! Теперь я за тебя спокоен. Теперь ты дважды привитый.
Как щенок, - хохотнул Самсонов, сверкнув хитрыми кабаньими глазками. По
красному одутловатому лицу было ясно, что половину бутылки он высосал в
гордом одиночестве. - Можно тебя и на охоту брать, не боясь, что подцепишь
какую-нибудь заразу. - Он бросил в рот еще одну конфету. - Жаль, что тебе
для первого раза попался этот консерваторский педрила, а не замминистра
хотя бы. Вот тогда бы ты еще лучше понял, что от всесильной Зоиванны до
дерьма лагерного лишь один шаг.
- Он со значением посмотрел на притихшего Гаврилова. - Они жизнь
превратили в сплошной праздник. Но праздник, заметь, как ни крути, всегда
на нашей улице. На Лубянке. Кстати, с праздником тебя, Гаврилов. - Он
чокнулся своим пустым стаканом с еще полным гавриловским. - С днем
рождения, опер!
Самсонов оказался прав, через семь лет Гаврилов со злорадством
прочитал об аресте директора Елисеевского гастронома. Андропов, придя,
наконец-то, к власти, как капитан на тонущем судне, для наведения
элементарного порядка приказал показательно вздернуть на рее первого
попавшегося. Директора под улюлюканье толпы приговорили к расстрелу. И
вообще, недолгое андроповское правление Гаврилов вспоминал как
непрекращающийся праздник - один вид красных корочек валил на колени
любого.
Неприкасаемые
Гаврилов был так поглощен воспоминаниями, что едва успел среагировать
на подрезавший его машину тупорылый "форд". Красные габариты были у самого
бампера, когда он успел вырулить вправо, вспугнув маршрутное такси. Сзади
кто-то отчаянно засигналил, и Гаврилов до отказа вдавил педаль в пол,
старясь побыстрее уйти от опасного места. Можайское шоссе в этот вечерний
час было запружено машинами, хлещущими друг друга по бокам холодной жижей,
вылетающей из-под колес.
Так на полной скорости, время от времени ныряя в крайний левый ряд, он
и пролетел ярко освещенные окна китайского ресторанчика, где обычно стояла
машина ГАИ, едва расслышав трель милицейского свистка. Послушно принял к
обочине и даже вежливо сдал задом, подрулив прямо к насупившемуся гаишнику.
Дел было на одну минуту. Он уже достал из нагрудного кармана
удостоверение внештатного сотрудника Службы, еще раз помянув барскую
щедрость Подседерцева.
Машинально отметил, что он не единственный, кого тормознули гаишники.
Вдоль обочины выстроились еще три машины, две иномарки и желтый газовский
фургон.
Водители, переминаясь с ноги на ногу, в меру таланта и опыта
разыгрывали сценку "Да не виноват я, товарищ сержант".
Гаврилов приспустил стекло, но выходить из машины не стал. Знал, что
эта пришедшая из-за границы мода доводит гаишников до белого каления, но с
таким удостоверением можно ничего не бояться.
Гаишник поправил на груди белый ремень и подошел к машине.
- Старшина Петренко. - Он небрежно козырнул. Выражение его лица,
красного от холодного ветра, ничего хорошего не обещало. Гаврилов отметил,
какие невыразительные у него глаза, как две стальные пуговицы. - Документы
- пожалуйста.
- Я спешу, старшина! - Гаврилов высунул в окно полураскрытое
удостоверение.
- А это что у вас там? - Старшина указал жезлом в салон.
- Где? - Гаврилов невольно повернул голову. Старшина ткнул жезлом ему
в плечо, Гаврилов вздрогнул всем телом, до хруста закинул голову, но крика
не получилось, из горла с кашлем вылетели белые хлопья пены.
Гаишник распахнул дверь, перевалил Гаврилова на соседнее сиденье и сам
сел за руль. Сзади дружно захлопали двери машин. И "гаишники", и "водители"
занимали свои места.
***
Он пришел в себя от нестерпимого жжения в левой руке. Первое, что
увидел, были глаза. Напрочь лишенные какого-либо выражения, словно два
стальных шарика.
Гаврилов рванулся, но тут же застонал от боли.
- Сиди спокойно. От электрошока еще никто не умирал, - спокойно сказал
тот, кого Гаврилов запомнил в форме старшины ГАИ.
Гаврилов осмотрелся. Неизвестно как он оказался внутри фургона и
намертво прикрученным кожаными ремнями к креслу. В кресле напротив сидел
успевший переодеться в черные джинсы и свитер "старшина". В фургоне еще
кто-то был, но Гаврилов разглядеть не смог. Мощный фонарь бил прямо в лицо.
На банальных беспределыциков похитители похожи не были. Да и сняли его
профессионально. Странно, но удостоверение не произвело на них никакого
впечатления. Даже очень странно, круче "ксивы" в России просто не
существовало.
- Эй, отмороженные, а вам не кажется, что вы нашли приключения на свою
задницу? - Гаврилов пошевелил кистями рук, пытаясь ослабить ремни-За меня
же отвечать придется.
"Старшина" с минуту молча разглядывал Гаврилова, потом резко выбросил
руку. Острый, твердый, как гвоздь, палец впился в мякоть под правой
ключицей.
Гаврилов изогнулся от боли, кто-то стоявший за спиной широкой ладонью
закрыл ему рот.
"Старшина" опасной бритвой вспорол рукав гавриловской куртки до самого
локтя. Гаврилов вытаращил глаза, пытаясь разглядеть, что будет дальше.
Тонко пискнул, когда лезвие, вспоров рубашку, холодом царапнуло по коже.
Из-за спины свесилась рука со шприцем. Гаврилов что было сил уперся ногами
в пол, выгнулся дугой. "Старшина" небрежно ткнул его кулаком в живот.
Гаврилов сипло выдохнул и согнулся от боли, насколько позволили ремни.
Прямо перед глазами увидел шприц, уткнувшийся стальным жалом в вену. В
стеклянном цилиндрике бурые водоворотики крови смешивались с прозрачной
жидкостью. Укол "старшина" делал профессионально.
- С ума сошли, гады? - прошептал Гаврилов.
Руку со рта убрали, но кричать он не рискнул.
"Старшина" передал кому-то в темноту использованный шприц, достал из
кармана часы на цепочке, щелкнул крышкой.
- У тебя есть две минуты подумать. - Голос у него был такой же
невыразительный, как и глаза. - Потом начнет действовать препарат, и станет
больно. Очень больно. Почувствуешь, как от жара плавятся нервы и мышцы
отслаиваются от костей. Будешь врать или в молчанку играть, введу еще дозу.
- Что вам надо, сволочи?! - Гаврилов уже почувствовал первый удар
жара, показалось, кровь превратилась в кипяток, и сердце теперь гонит по
венам обжигающие струи.
- Все о Подседерцеве, Самвеле Сигуа, Максимове и Журавлеве, - как
автомат произнес "старшина", уставившись своими стальными глазами в мокрое
от пота лицо Гаврилова.
Ад оказался рядом слишком неожиданно, не было мучительного ожидания,
бессонницы, требовательного звонка в дверь. Не было медленно
распахивающихся створок ворот. Он еще не умер, еще отчетливо помнил жизнь,
но уже необратимо проваливался в бездну. И геенна огненная, растекаясь по
венам, уже жгла изнутри взмокшее от боли и страха тело.
"Конец! Это не проверка Подседерцева... Это чужие. Долго выжидали, а в
оборот взяли в самом конце. И "жучок" они в машину сунули, они, а не
Подседерцев! Суки, вывернут же наизнанку, но своего добьются". - Гаврилов
прислушался к себе и вдруг понял, что можно не играть в героя, ни сил, не
желания сопротивляться не было, он уже сломался, его сделали.
По ожившим глазам "старшины", смотревшим теперь с нескрываемым
интересом, понял, что сейчас его собственное лицо мертвеет, как у того
скрипача перед воротами Лефортова.
Он знал, что по его заострившемуся лицу, уже ставшему безжизненной
маской, крупными градинами текут слезы, смешиваясь с липким потом. Живот
свело от спазма, Гаврилов машинально сдвинул колени, не удержался, да и не
хотел сдерживаться, и тонко, по-бабьи завыл.
Глава сорок шестая
КАК ОХОТЯТСЯ СТАРЫЕ ЛЬВЫ
Неприкасаемые
С простыми людьми работать проще. С агентурой из дворников лучше всего
встречаться в пивной. Интеллигента-технаря сам бог велел окучивать поближе
к библиотеке. Собачника - на собачьей площадке. Если напряг с
конспиративной квартирой, снятой в многоэтажке, можно посидеть в парке на
лавочке, простой человек не обидится. А где тихо и неспешно побеседовать с
людьми непростыми, обремененными связями в элитных кругах и привыкшими к
тонкому обхождению? Не в кабак же его тащить, тем более что у него и там,
наверняка, все знакомые - от бармена до последней шлюхи. "Коронные" агенты,
поставляющие уникальную информацию из высших сфер, требуют, как диковинные
оранжерейные цветы, особой атмосферы и микроклимата.
На контакте у Подседерцева были два таких агента. Кое-кто в службе
имел и больше. Сам собой возник вопрос: где с ними работать. От идеи
закрытого клуба отказались сразу, денег не напасешься. Как всегда, выручил
случай.
На таможне погорел мало кому известный галерейщик. Ему бы, глупому,
сначала стать купцом первой гильдии, как Третьяков, а потом уже открывать
галерею. А он все сделал с точностью до наоборот. Пришлось крутиться,
связываться с "черным налом", лебезить перед крупными клиентами, трястись
от страха перед перекачанными "братками", из всей живописи больше всего
ценившими портреты американских президентов на соответствующих купюрах,
играть на самовлюбленности художников и при этом безбожно их обсчитывать.
Немудрено, что в его багаже бдительная таможня обнаружила пять тысяч
незадекларированных долларов и колье старинной работы - жить-то как-то
надо.
Эту историю Подседерцев услышал на выставке, куда его затащила жена,
питающая слабость к творческой среде.
Украшением выставки было печальное лицо галерейщика Никодимова. Он с
достоинством принимал сочувственные рукопожатия, хмурил лоб и тяжело
вздыхал.
Всклокоченная бородка и мировая скорбь в глубоко посаженных глазах
делали его похожим на Солженицина во время нудных телепроповедей.
Подседерцев обратил внимание, что Никодимов все ближе и ближе
смещается к столику, за которым блудливого вида девица из неистребимого
племени "подруг художника" разливала сухое вино в пластиковые стаканчики.
Что последует после того, как согбенная фигура Никодимова нарисуется на
расстоянии вытянутой руки от столика, Подседерцев примерно представлял и
решил не тратить времени зря.
Пока гости сосредоточенно разглядывали голых девиц, шлепающих босыми
пятками по паркету в неком подобии вальса, и пытались найти сокровенные
знаки в разноцветных разводах краски, заляпавших тела натурщиц (это действо
назвали "боди-арт", хотя, если честно, кроме доступного нескромным взглядам
женского "боди" присутствующих больше ничего не интересовало), Подседерцев
взял под локоток Никодимова и увел в дальний угол зала. Там, под некой
абстракцией из мутно-зеленых и. оранжевых пятен, и состоялась их приватная
беседа. Через два дня мечта идиота обрела реальные контуры.
Прежде всего одним звонком в Таможенный комитет дело Никодимова из
злостной контрабанды было переквалифицировано в нарушение таможенных
правил.
Штраф заплатил кое-чем обязанный Подседерцеву предприниматель. Он же
снял двухкомнатную квартиру в "сталинском" доме. После косметического
ремонта на стенах развесили картины, оптом скупаемые Никодимовым у пока
никому не известных художников. Теперь квартира на последнем этаже высотки
получила звучное наименование "Салон Петра Никодимова", она же в секретных
документах Службы фигурировала под кодовым обозначением "Прадо", в честь
известного музея в Испании.
В квартире постоянно находилась дочка одного из сотрудников
Подседерцева, получающая зарплату у Никодимова. В ее обязанности входило
регулярно появляться на работе к десяти утра и закрывать двери в семь
вечера. Категорически запрещалось трепаться по телефону больше получаса и
приводить в салон знакомых обоего пола. Никодимова же предупредили, что при
малейшей попытке подкатить к сотруднице и использовать служебное положение
и свободное помещение в интимных целях его ждет кастрация без наркоза.
Но ему было не до этого. Никодимов воспрянул духом и затрепетал
крылышками. Гаврилов, не откладывая в долгий ящик, прихватив с собой
вооруженных автоматами охранников, встретился с прежней "крышей" Никодимова
и вежливо объяснил, что в их услугах неизвестный меценат, прикормивший
галерейщика, больше не нуждается. Осмелев и даже временно бросив пить,
Никодимов развил такую бурную деятельность, что упитанные клиенты косяком
пошли в салон, безропотно меняя классическую зелено-черную графику
производства Казначейства США на модерновую живопись русских самородков.
Даже предприниматель, добровольно-принудительно повесивший на шею ярмо
мецената, повеселел. Усвоивший азы российской предпринимательской культуры,
Никодимов регулярно приносил ему пухлый конверт с долларовым процентом от
выручки.
О том, что салон нашпигован спецтехникой, никто не знал. Солидные
дяди, выходящие из лифта, так примелькались, что вычислить, кто из них
пришел по приглашению Никодимова, а кто - по вызову Подседерцева, было
невозможно. Чтобы не запутаться, "своих" Служба приводила по нечетным дням.
Если требовалось срочно встретиться с агентурой, не страдающие комплексами
опера, играющие в сотрудников предпринимателя, посылали Никодимова
"погулять на свежем воздухе", безбожно ломая ему график встреч с
клиентурой.
Сегодня Подседерцев поступил именно так. Никодимов, узнав, что салон
на вечер нужен "предпринимателю" для приватной беседы с партнером, только
посопел в трубку. Дочка сотрудника, осоловевшая от безделья, радостно
пискнула, узнав, что ее отпускают раньше положенного. Исчезла через минуту,
оставив за собой шлейф французских духов, видно, и ей кое-что перепадало от
богатеньких дяденек Никодимова.
Оставшись один, Подседерцев отключил всю прослушивающую и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг