над поворотом сознания, над фактом постоянного переосмысления некой
неизменной сути. А Фабрис не любил Париж за то, что город так и просится на
полотно, а он беспомощен в своём бездействии. ( Эта бумага - это твоя кожа,
эти чернила - это твоя кровь.)*
В этом ветре - моя грусть, в этих каплях дождя - слёзы, холодает, а в
холоде злость, и, боюсь, она не уйдёт, пока душу не заморозит.
Героин, кокаин, ЛСД. Чёрные голуби, слепые птицы.
Безжизненные огни поглотили город. И Фабрис утонул в их бездне, а
Патриция, бедняжка, мечется, беспомощная, она хранит свой собственный свет,
он предназначен для всех утонувших, а достанется одному. И Фабрис
погружается в чувства. Свет приближается к нему, он уже готов влиться в его
опустошённую душу. Патриция будет всю ночь идти, город обступит её домами,
опутает водными нитями, криками людей, их невесёлым смехом.
Но будет ли ещё одна такая минута, это ощущение? До чего же грустным
был его взгляд. Он впитал грусть тех, кто отгрустил, он в ответе за эпоху, и
его взгляд - отражение времени. Патриция увидела его выходящего из бара, где
он пил. В этот момент пошел снег. Эстет задумался о чем-то серьёзном. Пьеру
стало как-то не по себе. У Бернара и Николь - оргазм. Патриция подошла к
Фабрису, и они пошли вместе. Они не говорили, он пытался согреть её.
Бордовую куртку Патриции он накрыл своим пальто. Прошли мост, ещё один. Она
долго смотрела на него, он сильно сжал её руку. Больно. Внутренняя боль
обратилась во внешнюю, изменила форму. Почти не было слов. Некие картинки
заполняли сознание. Фабрис рисовал иные линии, и в них теплилась жизнь.
Восприятие Патриции, полудетское, податливое углублялось в чарующую фантазию
своего неописуемо богатого мира. И в этот мир вплетался Фабрис, линии плавно
растекались в душевном пространстве Патриции.
Ах, маленькая девочка, что бы сделать, чтобы помочь тебе, стать частью
тебя, поселиться в душе. И девочки взрослеют. Они идут. Стоит лишь перейти
мост и, кто знает , что там, на том берегу.
Врачи боролись с наркотиками, девушку постоянно тошнило, зародыш
корчился, кривился, как будто уже желал не появляться на свет, как будто
предугадывая свое подростковое желание сброситься с высот европейского
города. Что случится с его возлюбленной, может она тоже где-то съёжилась от
боли, превратилась в беззащитный комочек слизи, бездумно губимый
катаклизмами?
Пьер обезумел от гитарного драйва. И пить устал, спасался от
наркотиков.
Слёзы исчезли, их как-то стало не хватать людям. Через силу, на грани,
рвется, слёзы хлынут - слёз нет.
Опустошенность - странная свобода.
Розы, город устал, обиделся, розы путешествуют по улицам. Он нёс их
своей возлюбленной. Утро. Открываются кафетерии. Розы - символ. У него в
руках символ. Возле одного из кафе прогуливался трансвестит, нервничал,
приставал к одиноко снующим мужчинам. Женское тело новоявленной девушки не
привлекало мужчин. Девушка вызывала жалость, олицетворяла грусть. Это
воплощение мутации сознания. Справедливый пример поиска своего "Я". Розы
нравятся людям. Обладатель букета отдал его изменившему пол человеку.
Положительные эмоции нужны этому человеку, всем нужны. Придя к своей
возлюбленной, даритель роз скажет: " Я купил тебе розы, красивые, розовые,
но я их подарил трансвеститу. Он был так одинок, ему было плохо. Я подарил
ему розу". Она улыбнётся, поцелует. " Спасибо, что ты так поступил, - скажет
она, - так нужнее, человечнее..." (патетика, снобизм, но некоторые люди
говорят душой...) Тайна нежного чувства выплывает из наслоения эпох.
Солёный воздух, морская зыбь. Остров безмятежен. Отдых двух красавиц на
фоне зеленеющих холмов чарует. Их тела переплетаются, трепетно извиваются.
Почти исчезнувшая в потоках творчества, но всё ещё сияющая античным
эстетством, Сапфо, благословила однополую любовь.
Христианство табуировало красоту женского союза. Насколько же
парадоксальным и неоднозначным может показаться заточение этого чувства в
стены обители божьей, совершённое Дидро в " Монахине". Проникновенное
порицание более походило на проявление сострадания к заблудшим душам, Дидро
не осуждал монахинь, осуждалась узость восприятия, закрепощённость личности,
но выход из этого состояния для Дидро не в однополой любви, ибо она
губительна, неприемлема, а в оздоровлении разума.
Сегодня разум изувечен. Увечья начинаются ещё в утробе матери. Налицо
призрачность здравомыслия. Религия теряет силу. Любая религия - лишь
порождение человеческой беспомощности и попытка превозмочь страх перед
пропастью неизвестности и жизненной бедственности существования. Идеологии
слабеют, изживают себя, искалечив не одно поколение моих соотечественников.
На меня обрушивается груз ошибок, совершенных моими предками. Я уезжаю,
забываю о многом , почти засыпаю, отстаю от жизни, но вскоре просыпаюсь и
снова пишу.
В купе четверо: меня сразу привлекла девушка, у неё бесконечно
загадочный взгляд. Мальчик лет одиннадцати сидит напротив неё и разгадывает
кроссворды, или просто читает. Мужчина напротив меня на ближнем к выходу
кресле закинул ногу за ногу и смотрит впереди себя. Я пишу эти строки,
интересное ощущение. Хочется заговорить с девушкой, но ощущаю неловкость.
Очень забавная ситуация; я еду из Кальяри домой: 20 000 лир на паром и 20
долларов на остальной путь, а живу я очень далеко. Забавно: боюсь
осложнений. Это больше, чем просто приключение, это психологическое
испытание, это нервотрёпка. Девушка в купе - ещё подросток - читает комиксы.
Я понимаю, как неприятны перепады, контрасты в восприятиях: первоначальном,
вторичном и последующих.
По дороге из Ольбии в Гольфо-дельи-Аранчи я жадно всматривался в горные
массивы. Домики, кое-где попадавшиеся на склонах гор, не лишали их
загадочности. Холодом одиночества веяло от камней, торчащих из земли.
Я добрался ло Чивитавекии. Ночью на пароме я любовался красной
луной..Из Чивитавекии я выехал в Рим. San Pietro на реставрации. Тысячи
туристов. Это Рим, раздираемый жизнью. В нём сложно увидеть чьи-то глаза, но
мне посчастливилось увидеть улыбку. К сожалению очки скрыли глаза девушки,
которая вырвалась из круговорота и кутерьмы римского дня на маленьком
мопеде, взглянула на меня, переходящего дорогу и улыбнулась, светлые волосы,
короткая стрижка - её образ вплёлся в моё восприятие вечного города, столицы
мира - и исчез в переплетениях дорог. Я взглянул на площадь Венеции и
Коллизей, поразился размаху проводимых раскопок - устал. Рим убил меня
жизненной силой. Я возвращаюсь домой. В Будапеште встретил эстета. Он изучал
город, знакомился с историей и культурой. Я не знал, о чём с ним говорить.
Он заговорил сам: " Я боюсь", - сказал он мне. Я сказал, что все когда-то
чего-то боятся. Он ответил, что боится из-за меня, что обеспокоен моим
положением. Мне тоже стало тревожно, но и приятно. Я нужен эстету. Мы ещё
поговорили об искусстве и попрощались. Он пожелал мне удачи. Когда в Одессе
на железнодорожном вокзале ко мне подсела бабушка и тоже заговорила о моих
скитаниях, я вспомнил эстета. До сих пор я припоминаю слова, услышанные от
бабки: "Попереду ангел мiй, по бокам - святi, оберегайте мене". Уберегут ли
ангелы и святые от жестокого обмана Патрицию и её долгожданного спутника,
почти отплакавшего всё Фабриса, ступающих по мощенным улочкам Амстердама. Я
еду и думаю о них, о связи, возникшей между ними, какой-то незаданной, а
естественной, и, тем не менее, необъяснимой. И рой машин, обволакивающий
меня, незамечаем, истекающий кровью огней город уходит вглубь моего сознания
- и я остаюсь наедине с образами и фантазиями.
В это время совершенно реальный Пьер вдыхает запах марихуаны на
вечеринке у своего старого друга, где по его предположениям должна была
появиться Николь. Он должен её увидеть. Бернар в Норвегии. Он увлёкся
скандинавским этносом. Николь не пришла.
Пересекая Beursplein, Фабрис думал о будущем, перед ним вырастала
проблема: что дальше? Она живёт у него дома на пятом этаже старинного здания
в центре города, смотрит в окно слева на небо, и в окно справа - на воду
канала. Она теряется в мозаике сюжетов и образов, красочности и красноречии
картин молодого Фабриса, несвоевременно состарившегося, она омолаживает его,
она вселяет в него свою безудержную силу нежного чувства. Фабрис начинал
жить, закончилась его борьба со своей собственной беспомощностью. Погода
ухудшалась, становилось чертовски холодно, а его душа постоянно согревалась
юной хрупкой девушкой. Они слышали, как дождь неистово бьётся в окна, они
чувствовали запах грозы. В этом доме на последнем этаже пахло сухими
цветами, маслами, растворителями, кофе, сексом, книгами и грозой. Он стал
первым мужчиной в её жизни. С ней он впервые испытал настоящее удовольствие.
Но что дальше? Ведь ни для кого не секрет, что всё проходит, тонет в
жизненной пучине, в событиях и катастрофах, в людском потоке. Фабрис и
Патриция - грустно, грустно. И там под мостом Фабрис долго плакал. Патриция
спала, ей снились руки Фабриса, его талантливые руки, пахнущие красками,
травой, согревающие её тело. Патриция стала замечать, что Фабрис почти
перестал рисовать, он отдавал ей свои чувства.
Бернар на платформе. Он едет в Стокгольм. Он скучает. Ему не хватает
поцелуев Николь. Ей всё равно. Она ухаживает за своей фигурой, кожей, лицом,
волосами, не покидает часами косметические салоны. Потом она сражает,
пленит, сводит с ума Пьера и остаётся с Бернаром. Он чем-то влечёт её, некой
небрежностью, исключительностью и неосмысленностью поступков.
Самолёты взлетают и садятся, разбиваются. Поезда отправляются и
прибывают, сходят с рельс. А Бернар приедет к Николь, вернётся к ней, не
пройдёт и недели. Он привезёт ей подарки. Изделия из дерева. Закованный в
хромированные ручки, в пластиковые двери, сенсоры и фотоэлементы европеец
жаждет погрузиться в качественно иной мир ощущений, в мир полей и лесов,
бездонного неба и бескрайнего моря. А я погряз в городском бездушии, вернее,
в душевном изнеможении. А окунаясь в мир иной, светлый, в мир истинной
красоты и подлинности форм, я ощущаю, что моя душа не принимает его, и
природа отторгает мою сущность, искалеченную всем человеческим,
внутричеловеческим, получеловеческим, неожиданно античеловеческим. Я -
городская единица, индустриальный или постиндустриальный, аморальный,
эфимерный, аморфный, технологизированный выродок.
Становилось поздно. Пьеру необходимо было чем-то заняться, исчерпать на
некоторое время свою грусть. В своей безысходности он походил на без пяти
минут самоубийцу.
Становилось холодно. Блистательный Париж, освещённый тысячами огней,
кишащий людьми, безучастно слушал плач и наблюдал за страданиями личности.
Пьер брёл в сторону Монмартра, он утешался величественным и до боли близким
и родным Basilique du Sacre-Coeur. Смотря на белые купола, на магические
ступени Собора Святого Сердца, Пьер думал о своём сердце и о своей душе. И в
желудочках его сердца неистово циркулировала кровь, и душа разрывалась от
святой ярости. Им правили чувства, характерные для современного человека,
чувства обречённого человека, опустошённого и покинутого, человека,
жаждущего радости в будущем и постоянно разочаровывающегося в настоящем.
Мы живём в эру протекционизма. Мы пытаемся защитить себя и окружающих.
Мы горим желанием спасти мир от экологической катастрофы, от болезней,
бичующих людей на всех континентах, от войны, от голода, недоразвитости,
царящих во многих отсталых странах.
Кто спасёт Пьера от одиночества? Кто подарит ему надежду на жизнь,
войдя в его жизнь?
Странно, но любви без боли не бывает, как внешней, так и внутренней.
Боль и боязнь боли нас преследует всю жизнь. Аура боли окутывает человека. А
я пью чай в полвторого ночи. Сегодня в моей стране будет ветреный день. А
завтра я встану рано и выйду на улицу. Утром я опять буду пить чай. Пьер же
вновь придёт к Собору Святого Сердца. Он не пользуется фуникулёром, чтоб
взбираться к белоснежному чуду. Он будет молча, медленно, как будто в
забытьи, преодолевать ступени. Упоение. В стуже, в порывах ветра, в
срывающемся дожде он ощущал неотвратимую изменчивость мира, он погружался в
стужу, застывал в ней. Упоение.
А эстету нравилось просто жить, не начиная ничего с начала; он
внедрялся в ткань существования...
...Патриция откроет глаза. Постель Фабриса на полу, у него мало мебели.
Патриция соскользнёт с мягкой постели и проникнет в душевую. Пар будет
щекотать ей нос. Она будет петь песни Мередит Брукс. Зашелестит полотенце,
бельё плотно обтянет грудь и бёдра Патриции. Вскоре она сварит кофе,
захрустят тосты и печенье. И войдёт Фабрис, герой её иллюзий, герой из
сказки наших дней. А может быть, и не герой вовсе.
Вот эстет - герой. Он пишет письмо матери. Сегодня он в Риме, через два
дня - в Женеве, а потом - в Праге, в Непале, в Австралии. Бешеная,
беспокойная жизнь у эстета.
А Бернар вернулся к Николь. Она почти не заметила его исчезновения. Ей
было всё равно, но она осталась с Бернаром, и у них вновь были приятные
моменты в жизни. Они вновь любили друг друга в неизвестных отелях, убегая от
вчерашних запахов и сплетен.
И Пьер героически боролся с истерикой своего внутреннего мира. И
проигрывал... Общался с проститутками, случайными людьми. Погряз в
наркотиках, алкоголе, хиромантии. А после люди просто перестали случаться в
его жизни. И ему снилась Николь, и он знал, что она могла быть с ним;
наверное, он просто тешил себя этой мыслью. Потом он уехал в славный городок
Шербур. Познакомился с некой Лизет, или Изабеллой, или Мелиссой и долго
занимался с ней любовью, он стервенел от страсти. Ошеломлял её своим
неистовством, чуть не растерзал. Пьер, мой Пьер, дружочек. Ой неприятны мне
результаты анализов. Говорили тебе: герой. Ты млел, а сам говорил себе:
неудачник. Лизи-Белла-Мелисса была в недоумении, расплакалась, бедняжка.
Содержание в крови R4 критическое.
Больно эстету. Мама не ответила ему на письмо, а он не видел её уже два
года. Соседка, близкая подруга матери эстета писала ему о смерти его
любимого человека. " Приезжайте..." он приедет... Небо. Багрянец. Он больше
ничего не напишет, так как человечеству осталось написать лишь самые
безысходные произведения.
Патриция сварит кофе, захрустят тосты и печенья. Но Фабрис не войдёт,
он предстанет лишь в её воображении,она будет любоваться его волосами,
трогать руки, заглядывать в глаза. Затем она шепнёт: " Пора...", оденется,
покинет последний этаж старинного здания - дом опустеет. Она отправится
домой. Бережно будет поглаживать живот, как будто пытаясь согреть
зарождающееся порождение своеё любви. Как приятны мне результаты анализов.
Она вернётся домой. Но родители не поймут её. Они дали ей жизнь,
вырастили,но не поймут. Они любят, но не понимают. Она ляжет в больницу на
сохранение. Во что бы то ни стало она будет стремиться сохранить ребёнка (
выживет ли ребёнок? )... В её душе пожар ( выживет ли ребёнок? хочет ли
выжить? )
Как-то осенним ветреным днём уже не совсем молодой человек, одетый
ординарно, небрежно, но не без внимания к себе, забрёл на небольшую улочку
рядом с собором святого Андреаса и каплицей Иоанеса и Урсулы. Он остановился
у портрета девушки. Стена пестрила другими картинами, но взгляд девушки,
один глаз которой был прикрыт локонами волос, проникалд вдушу. Ветер холодил
руки прохожему. Он спрятал их в карманах брюк, сел на асфальт и стал ёжиться
и жаться от холода. Он смотрел на девушку, которая сумела отречься от
повседневной сутолоки современного города и застыть, глядя на прохожих, или
чаще всего, на кирпичную стену, а большей частью, внутрь светлой печали
гаснущего тысячелетия. И голос умолкнет, кто-то затеряется в городском
безразличии, а девушка будет смотреть, несмотря ни на что, будет смотреть и
взгляд её будет чаровать и проникать в душу. Голос умолкает, свет гаснет. Я
остаюсь наедине с безмолвием. Слова покидают меня, остаются образы.
Воображение воскрешает в памяти участников этой истории и, честно говоря, не
хочется с ними прощаться, потому что за прощанием всегда следует
одиночество.
11.10.98
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 02.11.2007 23:47
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг