вопросительно. А географ махнул рукой ("Нет ничего хорошего!") и,
насупившись, ушел своей дорогой следом за вереницей студентов.
4
Так бесславно проходила зима.
Весенними метелями намело сугробы. Ночью был туман, к утру рассеялся.
Тополя на бульваре стали похожи на фантастические ели: их веточки, как белой
хвоей, покрыты пышным инеем. Иногда иней падает с веток большими рыхлыми
хлопьями.
Бульвар невелик, обнесен низенькой оградой. Тишина. Прохожие редки.
Между двумя рядами тополей, опираясь о палку, медленно бредет Григорий
Иванович. Уж месяц, как он начал выходить на воздух для обязательной
ежедневной прогулки. На нем меховая шапка; воротник его шубы поднят и
обвязан пуховым платком.
Сюда же, в часы, когда он гуляет, случается, заглядывает Шаповалов. Вот
и сегодня Григорий Иванович увидел его.
- Что в лаборатории? - с интересом спросил он.
- Все как надо,- твердым голосом ответил Шаповалов.- Но только, пока вы
нездоровы, не будем об этом разговаривать: сами знаете, Григорий Иванович,
вам запрещено.
- Ну ладно... Что с вашей диссертацией?
- Без перемен. К экзаменам готовлюсь, обдумываю помаленьку.
- Вы согласились со мной насчет цепи каталитических реакций?
- Нет, Григорий Иванович, все-таки не согласился.
А беседа о цепях реакций была начата и прервана еще прошлой весной.
Сейчас Зберовский вскинул палку, молча принялся писать ею на снегу
громоздкие структурные химические формулы. Ими он высказал свою точку
зрения. Однако Шаповалову механизм этих именно цепей реакций представляется
иначе; мысли его четки и противоречат теории Зберовского. Взяв у Григория
Ивановича палку, Шаповалов написал в ответ свою комбинацию формул. Григорий
Иванович повеселел. Палка снова перешла к нему.
Так - без единого звука, переступая вдоль аллеи,- они пустились в
оживленный спор.
Пока они писали формулы, из-за угла к бульвару выехала легковая машина.
Автомобиль замедлил ход и остановился чуть поодаль - возле дома, в котором
квартира Зберовского. Из автомобиля вышел рослый старик в пальто на беличьем
меху. Он сделал шаг к подъезду дома, но его из машины окликнул шофер; шофер
кивнул в сторону бульвара. Повернувшись, старик пошел в указанном шофером
направлении - туда, где Зберовский и Шаповаловым.
Он идет под тополями. Походка у него молодцеватая. Пальто распахнуто.
Из-под шляпы проглядывает безупречная седина, что придает всему его лицу
выражение мудрости.
- Григорий Иванович, дражайший! - воскликнул он проникновенно,
протягивая руки.- Как я рад вас видеть в добром здравии!..
Опешив, Шаповалов смотрит на ректора университета.
Ректор между тем, подойдя вплотную, уже ласковым движением поправляет
обвязывающий шею Зберовского шарф. Речь его сладка, немного сбивчива,
журчит. И Шаповалов изумляется тому, что он слышит теперь. Ректор говорит
Григорию Ивановичу:
- Видите, дражайший, перед болезнью вашей впечатление могло сложиться,
якобы с моего тациту консэнзу... я сказать хочу, с молчаливого согласия...
Да не было же никакого тациту консэнзу, смею вас заверить. Злоупотребляли
моим именем, допустим... Но чепуха какая! Реникса - помните, у Чехова?
Главное сейчас - здоровье ваше. Поскорей бы вы вернулись навести порядок.
Труды наши вас ждут. Университет соскучился о вас!..
Губы Зберовского вздрагивают. Он отвернулся. Потупившись, разглядывает
формулы на снегу. А от дома к бульвару, едва накинув пальтишко на плечи,
бежит встревоженная Зоя Степановна.
Через час Шаповалову стало известно, что из Москвы - специально по делу
профессора Зберовского - приехала комиссия, состоящая из крупных деятелей
науки и представителя одного из комитетов при Совете Народных Комиссаров. По
основе дела комиссия уже имела сложившееся мнение: вопрос предварительно
изучили в Москве.
На следующий день, когда Шаповалов был вызван комиссией в кабинет
ректора, среди других сидевших там он увидел секретаря обкома.
Посмеиваясь, секретарь подал ему руку:
- Ну вот и разобрались, кто прав, кто виноват.
Самого Зберовского было решено не привлекать ни к каким разговорам,
связанным с задачами комиссии, и, по возможности, даже скрыть от него факт
ее приезда: об этом по телефону позвонила предупрежденная Шаповаловым Зоя
Степановна - попросила председателя не давать Григорию Ивановичу повода для
лишнего волнения.
На комиссию пришел врач, который лечит Зберовского. Отвечая
председателю, он сказал, что если дело требует, то Григорий Иванович с
предосторожностями, со всякими ограничениями может быть возвращен к работе
через месяц-полтора. Секретарь обкома, до сих пор не вызывавший у Шаповалова
особенной к себе приязни, казавшийся человеком, не склонным принять близко к
сердцу трагическую сторону происшедшего, теперь вдруг выступил в новом для
Шаповалова качестве. Секретарь обкома начал передразнивать врача: "Если дело
требует! С предосторожностями!" - и резко спросил, а как же надо поступать в
идеальном случае, исходя только из интересов выздоравливающего. Врач
ответил, что в идеальном случае Зберовскому лучше бы все лето провести в
санатории, а с осени он сможет нормально работать. И секретарь настоял,
чтобы именно так - черным по белому - это было записано в решениях комиссии.
Три дня спустя Лидия Романовна, Свиягин, Шаповалов, готовясь к опытам,
уже приступили к сборке лабораторных аппаратов. Лаборатория, полгода
штамповавшая деревянные предметы из опилок, опять стала прежней лабораторией
Зберовского. Комиссия уехала. Однако и после отъезда комиссии еще долго
продолжали сказываться результаты ее рекомендаций и решений.
Кафедрой Зберовского сейчас временно заведует доцент Свиягин. Он же
ведет в лаборатории старую тему Григория Ивановича - превращение клетчатки в
сахарозу, мальтозу и крахмал. Этой темой занята половина лаборатории.
Шаповалов, в тесном контакте с Лидией Романовной, руководит второй
половиной лаборатории. Группа Шаповалова занята опытами по его собственной
теме: от изучения почвенных бактерий они стремятся перейти к созданию
способа синтеза углеводов - промышленного синтеза, не требующего световой
энергии, основанного на использовании вспомогательных химических реакций.
Лидия Романовна взяла в свою группу и лаборантку Любу, которую разыскали в
городе и пригласили вернуться на прежнюю службу.
А работать с Шаповаловым стало нелегко. Никогда еще он не испытывал
прилива сил, такого страстного желания воплотить идею синтеза в осязаемый
процесс и далее - в один из значительных источников народного богатства.
Голос Шаповалова стал властным. Сам не прощающий себе потерянной минуты,
теперь он начал так же относиться к людям в своей группе, Лидия Романовна
его всячески поддерживала. Люди творили почти чудеса, а он хотел еще
большего. Тема шла параллельно, ручьями, и он не выпускал из поля зрения
каждый ручеек, напором всей своей души пытался убыстрить течение, как только
мог выравнивал извилистые русла.
Но месяцы тоже помчались стремительно. За окнами опять зеленая листва.
В гуще парка зацвела и отцвела черемуха.
Изредка к Шаповалову в лабораторию заглядывал новый секретарь
университетской парторганизации - перешедший сейчас полностью на партийную
работу доцент-географ. Будучи вообще неразговорчивым, он, как правило,
усаживался в стороне, молча курил трубку.
Гудели катушки электрических устройств. Люди стояли у столов.
Суетливости не было заметно, однако все, что делалось здесь, делалось очень
четко и умело. Шаповалов время от времени обходил весь фронт лабораторных
установок, по-рысьи всматривался в циферблаты и шкалы приборов. А о Маркове
уже не вспоминал никто: Марков (еще с "тациту консэнзу" ректора) поспешно
уволился по собственному желанию.
У видавшего виды на своем веку географа, ученого, большевика с
шестнадцатого года, мысли шли, привычно складываясь в обобщения. Сидя в
уголку лаборатории, дымя трубкой, он иногда думал: любое дело, устремленное
на благо человечества, у нас подчинено закону устойчивого равновесия.
Нарушить равновесие чья-либо недобрая рука еще порой может. Но, согласно
природе нашего общества, это равновесие рано или поздно будет восстановлено,
и откачнувшийся груз, возвращаясь на свой путь, ударит по руке, помешавшей
движению вперед.
6
Первая лекция Григория Ивановича состоялась в солнечный сентябрьский
день. В аудитории было полно; сюда пришли студенты разных курсов, стояли в
проходах, сидели на подоконниках, теснились у стен. Едва Григорий Иванович
появился на пороге, аудитория встретила его таким шумом и аплодисментами,
что он растерялся.
Он поднялся на ступеньку к преподавательскому столу, кланялся смущенно
и растроганно, а студенты, улыбаясь сотнями приветливых улыбок, здоровались
с ним, продолжали аплодировать.
Зберовский чувствовал, что на глаза его набегают слезы. Ему казалось,
он не заслужил столь теплой встречи. Глядя на молодые лица, знакомые и
незнакомые, он ощущал, как ему дорога студенческая молодежь, какие прочные
нити связывают его с каждым находящимся в аудитории. В этот торжественный
момент он должен и заговорить о чем-то необычном.
Лекция, которую Григорий Иванович заранее, с особой тщательностью
подготовил, сейчас в единый миг была им забракована. Вместо вводной части
специального раздела химии он решил теперь развернуть все лучшее, самое
высокое, чему он посвятил всю собственную жизнь. И сказать об этом ему
хочется не в личном плане, а в философском, историческом ракурсе.
Аплодисменты стихли. Овладев собой, с полминуты подумав, Григорий
Иванович начал:
- Я не философ. Я только химик. Но в сегодняшний, праздничный для меня
день я прошу позволить мне поговорить о большой борьбе идей. Большая борьба
идет на огромной арене...
Среди студентов, не успевших пробраться в глубь аудитории, стояла,
прислонясь к дверному косяку, Лидия Романовна Черкашина. Все смотрели на
Григория Ивановича, а Лидия Романовна смотрела особенно пристально; взгляд
ее был непроницаемо сложен, радостен и напряжен.
- ...столетней с лишком давности учение английского священника
Мальтуса,- уже окрепшим голосом, опираясь о стол, говорил Григорий
Иванович.- Теория, о которой Маркс и Энгельс писали, что она "гнусная,
низкая теория", что она с правдой ничего общего не имеет. Теория, которую
подняли сейчас на щит поборники капитализма и фашисты. Так давайте
разберемся: в чем суть мальтузианства?
Зберовский вышел из-за стола. Следя за лицами студентов, он принялся
бросать вопросы. И сам же, сопровождая свою речь скупыми жестами, отвечал
себе. Чему пытаются учить мальтузианцы? А вот чему: будто население Земли
слишком велико и угрожающе быстро растет; якобы Земля не может дать столько
пищи, сколько надо человечеству. Какие выводы мальтузианцы делают из
собственной теории? Их выводы известны каждому из нас: спасение они видят в
болезнях и войне - во всем, что может сократить численность человеческого
рода. Идея Мальтуса абсурдна. Проповедовать ее выгодно лишь тем, кто желает
оправдать новую войну, кто хочет скрыть настоящие причины голода и бедствий
в эксплуатируемом мире. Мы знаем: лживость этой бредовой идейки давно
доказана и очевидна.
- Но что побудило меня,- продолжал Зберовский,- начать наш первый
разговор в нынешнем году именно с мальтузианства?.. Я хочу поговорить о вере
и неверии в творческие силы человека. Я хочу лишний раз напомнить о
гуманизме истинной науки. Мальтузианство становится особенно нелепым, если
на него взглянуть с позиций тех возможностей, которые открывает человеку
органическая химия...
Лидию Романовну кто-то дернул за рукав. Протиснувшись между стоящими у
входа студентами, в дверь всунулась старшая лаборантка Люба. Она в халате.
Запыхавшись, жарко шепчет:
- Лидия Романовна, в лабораторию скорей идите!
- Что случилось?
- Идите срочно! Петр Васильевич велел.
Лидия Романовна еще послушала Зберовского минуту-две, а потом вышла в
коридор. Стараясь так ступать, чтобы не стучали каблуки, она заторопилась к
лестнице. Вдогонку ей несся голос Григория Ивановича:
- Они проповедуют смерть, а мы утверждаем жизнь! Открытия сегодняшней
науки - корни завтрашнего изобилия!..
Когда Лидия Романовна вошла в лабораторию, все сотрудники группы
Шаповалова стояли вокруг одного из столов. Было до странного тихо. И она
остановилась здесь же; сперва ее словно никто не заметил, но Люба сказала
Шаповалову:
- Петр Васильевич, вот она наконец.
Шаповалов поднял голову от небольшой фарфоровой чашечки, которую он
держал перед собой обеими руками. Ничего нс говоря, протянул эту чашечку
Лидии Романовне.
Она схватила чашечку и уже с волнением вглядывалась во влажную массу на
ее дне. Масса была белая, пятнистая, тут и там отливала красновато-бурой
ржавчиной. Значит, дерзкий опыт, продолжавшийся пять дней, все-таки
закончился удачей. Представить даже трудно: первый синтетический крахмал!
Пусть реакция, что обеспечила синтез энергией, пока еще несовершенна - по
аналогии с бактериями, производилось окисление закиси железа; пусть крахмал
еще нечист, а способ чудовищно громоздок...
Да неужели удалось?!
Лидия Романовна порывисто вздохнула. Вся группа смотрит на эти
несколько граммов крахмала. В дверях соседнего зала стоит, вытянув шею,
Коваль.
А Шаповалов опять взял чашечку.
Он держит ее обеими руками, щурится: мысли его бегут по гигантскому
кругу. На спасательной станции жил, упорно трудился штейгер Поярков... И еще
Шаповалову вспоминается ночь, бывшая не так-то уж давно, лаборатория
угольного треста в Донбассе, слепящее сияние тысячесвечных ламп. В трубке
изумрудной зеленью отблескивали загадочные зерна... Их было двое тогда: он и
Зберовский. Той ночью шел последний опыт Лисицына. Конец старой цепи, начало
новой цепи. И вот - крахмал, который он получил теперь по-своему.
- Ну ладно, товарищи,- как бы очнувшись, сказал Шаповалов.- Не будем
времени терять. Давайте продолжим работу!
Глава VI. Переход через Альпы
1
Все время - подчас незаметно для нашего глаза - взаимосвязь явлений в
окружающем нас мире изменяется. И в отношениях между Григорием Ивановичем и
Шаповаловым тоже постепенно возникали перемены. Каждый месяц вносил в их
отношения новые оттенки. Это делалось как-то само собой и им обоим казалось
естественным.
Вернувшись к работе после болезни, Григорий Иванович уже не чувствовал
себя хозяином лаборатории в той полной мере, как было прежде. Чтобы развить
результаты успешного опыта, большая часть лаборатории теперь занята синтезом
углеводов, и все, что касается опытов по синтезу, с властной твердостью взял
в свои руки Шаповалов.
Григорий Иванович словно вдруг увидел его с неизвестной раньше стороны.
Шаповалов оказался упорным человеком, умеющим подчинить своей воле и
сплотить вокруг общей задачи людей различного характера. Суждения его порой
бывали резкими, безапелляционными, не всегда основывались на глубоком знания
предмета. Однако он обладал великолепной интуицией, благодаря которой, как
правило, удачно схватывал в запутанном клубке именно нужную сейчас,
единственную нить. И, в конце концов, не кто-нибудь другой, а он сделал
крупный и реальный шаг к решению проблемы синтеза крахмала.
Приглядываясь к Шаповалову, Григорий Иванович радовался рождению нового
ученого, иногда изумлялся ему, всей душой был к нему расположен. Но вместе с
тем в их отношениях появились и неуловимые досадные мелочи, чуть-чуть
коробившие Григория Ивановича.
Нельзя сказать, чтобы Шаповалов обходил его либо не считался с ним.
Наоборот, Шаповалов всячески подчеркивал, что успех в синтезе крахмала стал
возможным лишь после многолетних теоретических работ лаборатории
Зберовского. Он два-три раза в день докладывал Григорию Ивановичу о текущих
опытах, говорил о своих планах, спрашивал совета. Григорий Иванович писал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг