И закричали уже десятки, перебивая друг друга. Поднявшийся шум заглушил
звонок председателя.
На трибуну взошел Никита Миронович Коваль, старший научный сотрудник
лаборатории Зберовского. Он был бледен. Небольшая светлая бородка, обычно
пушистая, теперь как бы обвисла и заострилась. Стоя на трибуне, он вытер
губы носовым платком. Григорий Иванович вспомнил: когда Коваль приходит к
нему в гости, он таким же жестом вытирает губы, затем мило улыбается, шутит,
поздравляет с праздником и целует руку Зое Степановне.
А сейчас его глаза были какие-то чужие. Свою речь Коваль начал, еле
шевеля губами. Ему бросили: "Громче", и вдруг он отчетливо заговорил:
- До сих пор я разделял взгляды Григория Ивановича Зберовского.
Благодаря указаниям печати мне стало ясно многое. Товарищи, экономика нашей
страны каждый день нуждается в помощи науки. Как можно усыплять внимание к
сегодняшним нуждам нашего хозяйства, утверждать, будто они уже пройденный
этап, на котором и задерживаться нечего? Зберовский прямо не высказывает
этого, но разве это утверждение не вытекает из его идей?
Григорий Иванович то щурился, как от нестерпимой боли, то весь его вид
выражал растерянное недоумение. Он понимал, конечно, что Коваль кривит
душой. Может быть, Марков - другое дело, Марков - узколобый: но Коваль -
участник его многолетних работ, мастер тонкого эксперимента, энтузиаст
проблемы превращения клетчатки в хлеб и ценные дисахариды...
Едва не столкнув с трибуны Коваля, его сменила Лидия Романовна.
Зберовский смотрел на нее с недоверчивым вопросом. Теперь он был готов к
любому новому удару.
Лидия Романовна перечислила доводы доцента Маркова. Потом взволнованно
спросила: но в чем же состоит вообще идеализм? Видим ли мы здесь его
признаки? И что в трудах Григория Ивановича идет вразрез с логикой природы?
Почему творческая мысль должна окостенеть на воззрениях прошлого века,
кстати по-дурацки толкуемых Марковым? Да где же у доцента Маркова хоть
крупица здравого смысла? И она закричала, стукнув кулаками по пюпитру:
- Товарищи, неужто мы не в состоянии отличить спекуляцию словами от
разумной критики?
Зал будто взорвался аплодисментами и ревом протестующих голосов.
Председатель беззвучно тряс колокольчиком.
Глядя на Лиду, Григорий Иванович уже с облегчением благодарно кивал ей.
После выступления Черкашиной все шло в каком-то сумбуре: резкие
возгласы с мест, ожесточенные лица...
Многие из поднимавшихся на трибуну на всякие лады продолжали линию
доцента Маркова. Другие принимались страстно защищать направление работ
лаборатории Зберовского.
В миг затишья председатель спросил:
- Кто еще желает выступить?
Шаповалов поднял руку. Ну, кидаться в борьбу так кидаться!
Он вышел. Осмотрел с трибуны людей, заполняющих зал. Для начала
обыденным, даже чуть приглушенным тоном заговорил о великой и гуманной
миссии рабочего класса, о том, что ценой жертв и подвигов, объединенной
волей миллионов, рабочий класс ведет человечество к коммунизму.
Рабочий класс и партия - его передовой отряд - уже сейчас закладывают
фундамент будущего общества. Вся наша жизнь устремлена вперед.
Только при высоком росте науки, техники, овладевая силами природы, люди
достигнут такого изобилия, когда реальностью станет формула "каждому по
потребностям".
Не сразу придет к нам это изобилие.
Что же представляют собой работы, которыми руководит профессор
Зберовский? Куда они направлены? Действительно ли порочна их целевая
установка?
Каждое слово Шаповалова уже звенело, отдаваясь эхом над окнами второго
яруса.
- Взглянем в разных ракурсах. Сперва посмотрим в самом большом
обобщении,- сказал он.- Земной шар - это жилище человечества. Ряд
всевозможных процессов происходит на нашей планете. Пока они идут стихийно.
Но человек постепенно научится влиять на многие из них. Тогда он получит
рычаги управления всем хозяйством целого земного шара. Следует ли к этому
стремиться? Да, безусловно следует! Следует, ибо это одна из граней будущего
мирового коммунизма! И здесь, в цепи исполинских шагов, на одно из первых
мест надо поставить промышленный синтез углеводов. Овладев синтезом, люди
перестанут зависеть от посевных площадей, от колебаний погоды, от
географических широт. Синтез до беспредельности расширит пищевые ресурсы
человечества. Вот к каким целям направлены труды лаборатории Зберовского!..
- Бред! - раздались выкрики в толпе.- Вздор фантастический!
- Я прошу не перебивать меня!
А председатель деловито объявил:
- Ваше время истекло.
И опять зал зашумел, и из шума взлетали отдельные голоса. Одни: "Пусть
говорит! Продолжить!" Другие, надрываясь: "Регламент! Хватит болтовни!
Довольно!"
Досадуя, Шаповалов был вынужден скомкать свое выступление. Он не успел
сказать и трети того, что ему хотелось.
Возбужденный и сердитый, на ходу еще продолжая говорить о сущности
идеализма, он наконец спустился по ступенькам. Пройдя в глубь зала, сел на
первый замеченный им свободный стул. По соседству сидела Лидия Романовна.
Она притронулась пальцами к его плечу:
- Вы слишком расплывчато... Слишком с высокой колокольни. Но по сути я
бы подписалась под вашими словами. Точка зрения большевика.
- Ну, а кто же мы с вами? - отозвался Шаповалов.
За столом президиума декан обратился к Зберовскому:
- Вам выступить угодно?
Григорий Иванович, не поднимая головы, сделал рукой отрицательный жест.
- Тогда от имени собравшихся я попрошу ответить на несколько вопросов.
- Пожалуйста,- сказал Григорий Иванович.
- Какие из критических замечаний по вашему адресу вы считаете
справедливыми?
- Никакие.
- Представляется ли вам необходимым перестроить деятельность вашей
лаборатории?
- Нет, отнюдь не представляется.
- Благодарю вас,- сказал декан.
Собрание кончилось после полуночи. Люди потянулись к выходу, и толпа в
конференц-зале быстро поредела. Только небольшие группы пока задерживаются
здесь и в коридоре: стоят, курят, разговаривают - кто взволнованно и громко,
кто шепотком.
Вон Марков. Вокруг него до десятка человек. Марков о чем-то им толкует,
взмахивая кистью руки. Будто рубит ребром ладони. Голоса его не слышно.
Возле Маркова - Коваль.
Зберовский оглянулся и, сгорбившись, вышел в коридор. Следом за ним
бросилась Лидия Романовна. Остановив Григория Ивановича, она посмотрела
таким взглядом, каким уже давно не смотрела на него.
- Мы еще им обломаем зубы, ничего,- заговорила она.- Гады, негодяи!
Встретить бы их в поле в гражданскую войну!..
Шаповалов тоже подошел к Григорию Ивановичу. Они молча постояли втроем.
Глава V. Закон равновесия
1
Скорее всего из чувства внутренней самозащиты Григорий Иванович с
некоторых пор стал отталкивать от себя все мысли о дурных событиях последних
месяцев. В его поведении теперь было нечто от поведения страуса. Сам того не
замечая, он прятал голову. Он не делал выводов о том, что ему следует искать
корни зла, активно бороться, отвечать на ходы противника контрходами. Да и
далеко не всякий контрход он счел бы для себя возможным. Вместо этого он
внушал себе, что истина восторжествует, а капитану в бурю якобы нельзя
глазеть по сторонам, но надо с мужеством, твердо вести корабль по заданному
курсу.
И чем ему тревожнее было, тем он яростнее уходил в работу. За работой
все плохое забывается. И его работа в нынешние штормовые дни должна идти
особенно безукоризненно. Как раз время напряженное: на кафедре - результаты
года, весенние зачеты, в лаборатории же, помимо прежних опытов, начались
сложнейшие искания по теме Шаповалова.
А коллектив лаборатории раскололся на два враждующих лагеря.
Часть людей - правда, меньшая, среди которой был Коваль,- публично
осудив тематику лаборатории, сейчас только делает вид, будто продолжает
работать. Все остальные бойкотируют их. Даже Григорий Иванович, когда ему
нужно объясниться с кем-либо из группы Коваля, предпочитает разговаривать
через третье лицо, чаще через младшего лаборанта, посылаемого как
парламентера.
Но, несмотря на такую атмосферу и на бездействие враждебной группы,
здоровая часть коллектива в короткий срок успела сделать многое. Уже готовы
аппараты, уже выращены бесчисленные миллиарды почвенных бактерий, каждого
вида в отдельности. Если из бактерий еще не выделены чистые ферменты, то уже
концентрат какой-то получен. Любопытны свойства: в его присутствии замечено
образование веществ, родственных углеводам. Правда, пока лишь в едва
измеримых количествах,- и тут нелегко нащупать даже самый малый шаг вперед,
и техника эксперимента пока еще очень громоздка.
Окна открыты. За окнами зеленью кроны деревьев. Врывается ветер. Воздух
прохладный, душистый, пахнет цветущей черемухой.
Облокотись о спинку стула, Григорий Иванович пристально следит за
опытом.
Аппарат, похожий на водотрубный котел, как бы увенчан зеркальным
гальванометром. Вместо циферблата и обычной стрелки от крохотного зеркальца
прибора отражается тоненький луч света. В процессе опыта зеркальце чуть
вздрагивает; в противоположном конце зала натянута длинная белая лента с
делениями, и именно там яркий зайчик прыгает по ленте, показывая цифры.
Возле ленты старшая лаборантка Люба вслух отсчитывает и записывает
номера делений, на которые зайчик вспорхнул. А здесь, у аппарата, Шаповалов
не сводит глаз с самопишущих термометров и газовых индикаторов. Вглядываясь
в их кривые, он время от времени осторожно притрагивается к одной из
регулирующих рукояток. За соседним же столом Лидия Романовна с помощницей
делает анализы.
- Что, Лида, у вас? - спросил ее Григорий Иванович.
- Знаете, формальдегид, определенно.
Григорий Иванович оживился:
- В первой пробе?.. Хорошо. Вот не ожидал...
И он вскоре ушел к себе в кабинет, чтобы подумать о плане опытов на
завтра. Размашистым почерком набросал десяток формул. Потом его мысли
незаметно переключились на другое.
Надо позвать Коваля, пристыдить. Сказать напрямик: "Никита Миронович,
вы споткнулись, теперь вас мучит совесть. Голубчик, я не таю на вас зла. Но
строго требую: потрудитесь сами исправить вашу беду..."
Зажмурившись, Григорий Иванович вздохнул. За окнами чирикают птицы.
Слышно, как волной зашелестели ветви в парке, и снова запахло черемухой.
Через прищуренные веки видно: трепещет на ветру молодая, весенняя листва; а
небо - ясная лазурь, без единого облачка.
Вдруг мысль о Ковале и все тревоги нынешнего дня словно сгинули...
Какой-то праздник. Гриша Зберовский, гимназист шестого класса, идет с
отцом по берегу Оки. Цветущая черемуха белеет на опушке леса. Громко
раздается птичий щебет. Они остановились у обрыва. Отец, Иван Илларионович,
задумчиво взял в губы травинку, будто папиросу, смотрит на речной простор.
Он очень болен. Гриша это знает, и тяжко ему это сознавать, и хочется еще
надеяться на что-то. Отец же, глядя в сторону реки, грустно говорит: "Одно
запомни. Что бы ни случилось - главное, совестью не поступайся ради выгод. А
жизнь у тебя тоже вряд ли будет легкая..." И, как сейчас, Зберовский видит
порыжевший сюртучок отца с неумело заштопанными рукавами и книгу, сжатую в
его тонких, нервных пальцах. С книгой этой отец не расставался весь
последний месяц. Книга эта была "Трактат о высшей алгебре". Переплет ее был
кожаный, но покрытый трещинами, ветхий...
- Приветствую, Григорий Иванович!
Зберовский очнулся от своего раздумья. В дверях стоял декан факультета.
Прикрыв за собой двери, декан сказал, что им надо бы с глазу на глаз
побеседовать. Конфиденциально. Он и пришел для этого.
После недолгой паузы, сев перед Зберовским, декан начал: он по
щекотливому, так сказать, поручению ректора. Руководство ценит заслуги
Григория Ивановича. Всегда воздает ему должное. И если Григорий Иванович
напишет заявление, в котором попросит освободить его от занимаемой им
должности заведующего лабораторией...
- То есть как? - не понял Зберовский.- Чтобы я? Заявление?
Декан подтвердил: да, по собственному желанию.
- Но у меня совершенно нет желания покинуть лабораторию. С чего это я
стану заявление писать?!
- Ну, дорогой Григорий Иванович!..
Зберовский обеспокоенно глядел на декана. Тучный человек с бритой, как
шар блестящей головой. Трусливый, равнодушный...
- Никакого заявления я не напишу!
И он побледнел, зрачки у него сузились, стали, как буравчики, колючие.
Не вздохнешь: будто что-то постороннее давит, ужасно мешает дышать. Лишь
сейчас Григорий Иванович отчетливо себе представил, до чего дело далеко
зашло. Абсурд какой! Хотят всерьез прекратить его работы. Прогнать его из им
же созданной лаборатории.
Надо делать что-то. Куда-то идти, сейчас.
Он встал. И вдруг непереносимая боль - точно деревянный кол раздирает
грудь - обрушилась на него. Григорий Иванович тяжело опустился в кресло.
2
На двери висит ящик для газет и писем. На ящике наклеена бумажная
полоска с надписью: "Зберовский Г.И.". Дверь обита потертой местами
клеенкой. Сбоку - пуговка звонка.
Не решаясь позвонить вторично, Шаповалов и Лидия Романовна долго
простояли перед этой дверью. Наконец дверная створка как-то особенно тихо
приоткрылась, и из-за нее выглянула Зоя Степановна Зберовская.
- А, это вы, здравствуйте,- сказала она и, не приглашая в квартиру и в
то же время не выходя на площадку лестницы, остановилась у порога.-
Положение без перемен,- добавила она немного погодя.
- Какая помощь возможна с нашей стороны? - спросил Шаповалов.
- Спасибо, никакая.
Он встретился с ее глазами. Они показались ему почти даже спокойными,
но одухотворенными до высочайшего накала. В их блеске он почувствовал, что
все ее силы, вся ее воля сейчас сосредоточены в едином - в готовности к
нечеловеческой борьбе.
- Если что нужно, имейте в виду: мы будем наведываться раза три в
день,- по-деловому сообщил он.
- Хорошо,- сказала Зоя Степановна.
Вдруг Черкашина, шагнув, схватила ее за руку.
- Я умоляю вас...- заговорила она шепотом, прерывающимся от волнения.-
Вы устанете, измучитесь. Наконец, вам спать захочется. Где доглядеть
одной... Разрешите мне, сменяясь с вами, быть у постели Григория
Ивановича!..
Зоя Степановна смотрела пронзительно и суховато. Ответила:
- Нет, благодарю, зачем? Кроме меня, дежурят медицинские сестры. А
посторонних - главное, связанных с его работой - к Григорию Ивановичу
пускать категорически запрещено.
Когда щелкнул замок в закрывшейся двери и они с Шаповаловым уже
спустились на один этаж по лестнице, Лидия Романовна отстала. Отвернувшись,
она оперлась о стену локтями и ладонями, уткнулась в них лицом. И Шаповалов
услышал: она плачет навзрыд. Он подошел к ней, попытался успокаивать. Но в
ее слезах теперь, видимо, прорвалось такое огромное горе, о котором он и
предполагать не мог. "Не трогайте, Петя, уйдите",- задыхаясь от слез,
говорила она и плакала, и плакала, беззвучно повторяя: "Посторонняя!.."
Между тем не прошло и недели, как место Григория Ивановича в
университете занял доцент Марков. Пока в качестве временно исполняющего
обязанности. Многие, издали косясь, присматривались к нему: уже сидит,
сверкает лысиной за профессорским столом. Рядом с ним Коваль пощипывает
клинышек своей бородки.
Первый удар, с которого начался разгром трудов Зберовского, пришелся
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг